Глаза слезли с ребенка. Теперь он мог рассмотреть тень, деву, которая взросла не выше Мэйпс.
"Молода, значит", — рассудил Тирей.
Под капюшоном выглядывал шлем с выскобленными губами. Они улыбались, ибо выкроены для этого дня. Тирерий читал восторг. И он не скрывался под маской. Губы под шлемом также улыбались, осознавая, как громила бежал сквозь чащу, упоенный ужасом смерти, переполненный страхом за будущее. Дева чувствовала единение с маской.
Тирея охватил гневный возглас:
— Кто этот урод, что посмел научить деву убивать? Ютий? Он что ли?
Шлем девушки прорычал. Глухо протрубило эхо. Внезапно она швырнула Мэйпс. Мать начала падать на ребенка. Тирей безумно вздрогнул, выключил меч, поднося руки. Ванадиевые ладони поймали её. И только. Ребенок, как спича, черкнул подмышкой. Когда Тирей подвинулся, под ногой проскрежетало. Рукоять валялось среди сухих веток и опалых подгнивших плодов.
Вдруг он услышал новый скрежет. В стыке ванадия визгнул нерв. Нечто инородное не дало сглотнуть. Он стал хватать воздух в фильтре, чувствовать влагу под броней, слышать чавканье и хлюпанье, будто под ванадием закипает кисель. Мэйпс верещит, хватает за горло. Нерв снова пронзает, но тяжесть в горле уходит, а воздух всё также не насыщает упоенным вздохом. Только кисель зиждиться и хлюпает.
В глазах хмуриться. Рухнув, Тирей поднимает глаза и видит, как ребенок лежит в руках врага. Укутанный тканью, он дергается, будто лодочник качается в каноэ. Нет радости, нет страха, нет злобы, хотя глядит туда, в чьих руках лежит сын. Сейчас он лишь видит ребенка за хмурым стеклом, просто смотрит, не понимая: что и почему? Глаза взбухли, как два огромных шара. Галактика на зрачке стала мертвенно-бледной, поглощая мысли. Чуть позже за ними ушел и свет.
Кровь льется по сухим веткам. Стружка пара собирает тепло. Кровь пропитывает язык. Это воля давит на десны. И воля запятнала клинок. Молнию оказалось не сложно закрасить красной пастой, стоило только чиркнуть пером. И умрет она, также как мать под рассекающим небо пером. Взмах стремительный, быстрый — словно раскат. Он такой же яркий, как желтый цвет на груди. И нет больше желтой молнии, вот только воля ещё зовёт.
Мэйпс выхватывает клинок, вцепившись в окровавленное лезвие ладонью. Она яростно вскрикивает, сжимает его второй рукой и взмахивает. Тут враг прикрывается ребенком. Клинок подпрыгивает в руке, вновь падает. Мэйпс скулит. Выпучив глаза на сына, дама заливалась слезами.
— Я все скажу, — взвыла она, рыдала, давилась слезами. Из красной борозды на ладони капает кровь. — Я признаюсь. Не трогай его. Отпусти малыша.
Лес пронзили визги женщины и детский плач. Посланники повелителя слышали их, пробежали парковку, деревья, но в самой лесной чащи они не услышали ни младенца, ни мольбу о спасении, лишь запах крови и скуление.
В клетку Иридия занесли нового гостя. Он увидел мать, на коже которой засохла кровь, на чистобелых пятнах тянулись порезы, рваные раны заклеила медицинская пенна, а подсушенные шрамы уже забились красной коркой. Наследник подхватил Мэйпс, ослабленную, раскрасневшую, опухшую. Лицо матери безучастно, обездолено и раскромсано порезами.
Когда Мэйпс легла на сына, Иридий часто задышал, раздувая ноздри. Он страшно трясся, едва удерживая мать на руках. Мэйпс зарыдала. От плача наследник вгрызся в губу со злобой, будто пес, разгрызающий и рвущий одеяло. Только когда он ощутил привкус крови, смог раскрыть рот с болезненным стоном.
— Как Арагонда такое допустил? — сказал он дрожаще. То, как матери испоганили лицо и тело — не сходило с ума.
— Это была дева. В плаще, в шлеме, с кинжалом, — говорила Мэйпс сквозь плач.
Заглатывая слова, она шипела носом. Вдруг стенания снова полились рекой, стоило только вернуться к деревьям, к чуткой ночи, к ребенку.
— Тирей убит, — добавила и взвыла. Мэйпс отлипла от груди сына. Над разодранным лицом она начала водить руками, закатывая губу и сливая слезы. — Мой ребенок, — продолжительно взвыла Мэйпс и снова потянулась к сыну. — Забрала.
Неконтролируемый вой тянулся по камере. Иридий сжимал маму и успокаивающе качал. Сам едва не лишаясь рассудка, он уже стискивал губы, сильней сжимая, но, не вгрызаясь, лишь бы опять не раскроить их в кровь.
— Всё пропало! — звонко выла Мэйпс. — Пропало!
Продрожав в дыханье, Иридий стойко ответил:
— Нет. План уже никому не остановить.
Два стража глянула в клетку. Всматриваясь, они окаменели на месте. Иридий качнул им головой.
Глава 13 Бог покинул их
1
У дверей тронного зала стража уважительно поклонилась и пустила полководца с желтой молнией. Шлем Иридия светился в стружки пара колоны, где он глаголит требования. Арагонда внимал безэмоционально, пристыв к трону. Как только он увидел полководца, то в ту же секунду поставил на паузу голограмму.
В поклоне носитель желтой молнии известил повелителя:
— Армия "Ордена" оцепила границу. Пока не нападает. Масштаб бешеный. Видимо, раньше за нас не брался всерьез. Быть может "Орден" отвоевывал у юга последние свободные земли. В любом случае местность мы знаем, разведчики определили размер армии. Все данные ваш ученик получил. На страницах я отметил один расчет аналитика, который предложил быстро убить врага с помощью грязных бомб.
— Я низвергну любого пытками, если бомба загадит землю, — яростно фыркнул Арагонда. Он не мог допустить и мысли очернить святое хранилище.
Полководец примолк и повторно поклонился в извинении.
— Как насчет предателей? — спрашивал Арагонда, грозно шурша в фильтр. — Поймали тех, кто освободил Иридия?
— Простите, повелитель. Они все ушли на космопорт.
Полководец услышал искаженное шлемом сопение.
— Да, космопорт, — следом изрек Арагонда медленно и задумчиво.
Повелитель припомнил миг, когда впервые узнал о захвате места транспортировки челноков. В ту секунду у Арагонды загорелась кожа и побагровела вровень с пятнами, будто печку заправили всем: шок, удивление, язвящее удовольствие и страх за свое детище. От такого угля организм горел ярким пламенем, вскипали чувства и бросали искры слова. Сейчас зола до сих пор трещит и теплица. Повелитель час сидел и удивлялся прозорливостью сына, который уже читал его, а не мемуары.
И то, как Иридий показушно назначил встречу, якобы переговоры по трансляции через спутника "Ордена" — Арагонду выбешивало.
"Демонстрирует мою беспомощность. Хочет, чтобы видели, как низко пал мой авторитет", — брюзжало арагонское эго.
— Иди, — вдруг приказал повелитель. Полководец пристыл к полу, будто мощный деревянный столб. — Готовься к захвату космопорта. Я уверен, армия не пойдет без головы.
Полководец без слов подчинился и покинул тронный зал.
Выключив голограмму, Арагонда не спешил на встречу к Иридию. В первую очередь его волновал другой разговор. Как бы не казался ход Иридия безупречно находчивым, просчитанным и волнующим, Арагонда не сомневался — космопорт будет цел. Но вернется ли Варфоломей? За это Арагонда как-никак волновался.
Пока повелитель горделиво стучит ванадием по коридору, не показывая уныния, слабости, поражения, Варфоломей томился в собственной комнате, запертый и устыженный, под охраной верных стражей и под надзором воспитанного сына, который боялся правды, боялся разочароваться в отце. Мучительней клина оказался вопрос "почему?". Как только все станет ясней — это первое, что задаст ребенок, которого сам Варфоломей приучал верности: к идеалам, к родине, к замку, к повелителю. Теперь как-то нужно разъяснить, что значит "верность к своим взглядам".
Вот Арагонда заходит в комнату. Яшкий восклицает "повелитель", а Варфоломей сознает, что слова "верность к чувствам" от отца к сыну Яшкий осмыслит не менее осуждающе, чем он когда-то сам те мысли Арагонды о "потребностях и эгоизме". Сын клонится, а бывший советник растерянно дергает ногами, но не сгибает их. И, как только Яшкий возмущенно раскрывает большие глаза на отца, Варфоломей в удручающе мечтает о казни. Советник млеет, попросит сына оставить их наедине. Повелитель знатно превозносит просьбу, и Яшкий с восхищенной улыбкой убегает.
— Как ты себя чувствуешь, Варфоломей? — первое что спросил Арагонда, когда сын прикрыл дверь. А советник так и ожидал сопения после хлопка.
— Вполне сносно, — соврал пленник, предатель, ощущая, что внутри у сердца появилась собственная сила тяжести. — Но хочу пожаловаться, что не хватает свободы перемещения. Корабль ещё не готов, а штурман за горизонтом!
Слова кололи толстой иглой, потому как сам он улавливал, что уверенность расплывается и не красит возглас. Тогда советник стал говорить с возмущением, настырно, лишь бы замаскировать тревогу. Варфоломей чувствовал, что не случайно сидит под стражей, не в камере, а отдельно от Иридия. Только мысль: "может повелитель не уверен, предатель ли я?" — не надламывала его. Иначе Варфоломей знал, что не выдержал бы и тут же упал на колени, вымаливая прощение.
— Тогда докажи, что не предатель, — преспокойно предложил Арагонда.
Тяжелый глоток едва просочился по горлу. Стало больно слышать обвинения, ведь Варфоломей знал, из-за чего плывет против течения. Ещё он до сих пор чувствовал приверженность, привязанность к Арагонде. Именно к нему, а не статусу "повелитель". И то, что Арагонда признает предательство, будто принимает и не сомневается — наихудшее наказание. Обиду и боль Варфоломей не стал скрывать.
— Я возмущен! Я обижен в том, что вы сомневаетесь. Во мне! — восклицал он со страстью. Некая искренность придала ей уверенность.
Повелитель склонил шлем, ощущая борьбу.
— Раньше я верил, — начал Арагонда прискорбно, но мечтательно, будто те времена наполняли радостью и теплом, но казались такими далекими. — Особенно, когда видел искру идеалиста, когда видел энергию, которая восхищается империей. Но те времена прошли, не так ли?
На вопрос Варфоломей молчал. Он делал вид, что не хочет перебивать повелителя. Хотя на самом деле желал послушать о себе, о прошлом, о чистом образе в превосходящих его глазах.
— Я же вижу изменения, Варфоломей. Я заметил холод к тому, что раньше рождало ту особую страсть. А ещё помню, как ты уверенно заступался за Иридия, как будто теперь он твоя империя. Как ты помогал ему и заступался за Тирея, когда того арестовали много лет назад.
— Именно. Вы видите изменения, а не чистое предательство. В том, что я стал серьезней, менее мечтательным и приземлений — не значит, что решился преданности. Понятия не имею, что у вас с наследником происходит, но признаю, что считаю Иридия другом. И Тирерий мне друг. Уж простите. Я понятия не имел, кто из них предатель, а видел только друзей, союзников, жителей империи, как я.
Повелитель, насмехаясь, покачивал головой. То, что у Варфоломея проснулось красноречие — его явно забавляло.
— Забываешь про Мэйпс, и то, что она родила Яшкия, — намекал Арагонда с забавой.
— От вас она то же родила ребенка? Но себя же вы предателем империи не называете?
Теперь он казался крайне спокойным и уверенным. То, что советник нагло язвил, не могло оставить на губах повелителя улыбку. Ведь такого раньше не было.
— Что станет со мной? — внезапно перевел советник разговор. — Казните, помилуете, дадите испытательный срок?
— Зависит от твоего поведения.
Варфоломей хмыкнул.