“Это онель”, — сообщил по радио Константин, указывая копыта в спец-ботинке.
“Ага, у него мало шо имуннтитет, так ещё и сетка в фарадке толще чем обычно, мелким зарядом не прожжёшь. Первого я со злости сразу вырубила, а на втором уже поостыла: сэкономила. Ну ты слышал”, — скривилась Таня.
Точки пуль ненадолго зависали перед окном на фоне неба, а потом сыпались вниз. Щит висел внушительной полусферой за окном. Хорошо она на него потратилась. Вдоль стеночки Татьяна прошла к окну и легонько перебросила гранату через подоконник рядом с торчавшей лестницей.
“Ты не договорила”, — напомнил Константин.
Под окном раздался взрыв. Лестница исчезла.
“Щас всё иначе. Они там сидят и стреляют по нам, как в тире. Чувствую себя мишенью”.
Таня замолчала, глядя на дым, поднимавшийся снизу.
“Достать я их не могу”, — продолжала она. — “Не могла. Теперь они сами ко мне пришли и принесли оружие”.
Серов кивнул. Перед ним стояла та самая Татьяна, что он хорошо знал. Думал, что хорошо знал. Он ухмыльнулся. Таня посмотрела, как он поверх светлой рубашки одевал чужую разгрузку, и задумчиво глянула на лежавшего в комнате бойца.
“Серовы, что там у вас?” — спросил Зоркий.
“Дмитрий Олегович, у нас две попытки прорыва со стороны улицы Советской. Предотвращены. С их стороны, минимум, двое погибших. У нас потерь нет”, — отчитался Константин.
“Хорошо”, — отозвался Зоркий. — “Проверьте крышу, возможно, поднялись через пожарную лестницу.”
“Принято”, — оветил Серов.
Он отправил вьюва во двор. Тот завис над блестящей в лучах закатного солнца крышей. Передавал картину четырёхэтажного Г-образного управления фесмаба, которое занимало юго-западный угол перекрёстка Советской и Чапаева. Серов находился в восточном крыле, что тянулось вдоль Советской. Вдоль Чапаева находилось северное крыло, к нему примыкала двухэтажка, занявшая остальной квартал до улицы Мира.
Во дворе седыми остовами догорали машины сотрудников, испуская светлый дымок. Со стороны Чапаева, примерно там, где был главный вход, поднимался столб чёрного дыма. На крыше нигде не было видно посторонних.
Ощупывая вьювом пространство перед собой, Таня с сайгой на изготовку шла по чердаку. Костя беззвучно ступал позади, Таня чуяла его лишь по запаху. Пыльный сумрак пронзали почти горизонтальные лучи солнца из пулевых отверстий в кровле. Приглушённый шум боя с улицы, тяжёлый прогретый за день воздух, запахи пороха и птичьего помёта. Изредка, с гулким звоном появлялся ещё один луч — Татьяна непроизвольно вздрагивала, хоть и прикрывалась экраном.
Её ноздрей коснулся отчётливый запах свежей крови онеля. Где-то неподалёку раненный враг. Она провела наблюдателя дальше. За колонной на спине лежал боец, лицо скрывал подшлемник, так что виднелись только испуганные глаза — и так больше человеческих, сейчас они казались просто огромными. Второй, скрытый фарадкой, суетился над ним, пытаясь бинтом остановить кровь из раны в груди. Может не убивать — возникло сомнение. Второй насторожился, обернулся, уставившись точно на монитор. Глянув на ноги, Таня сообразила: это тоже онель, он почуял излучение передатчика монитора.
Оба бойца схватили оружие. Таня упала и прикрылась щитом. Боец выпрыгнул из-за колонны и, стреляя наугад, побежал к следующей. Вьюв смотрел, как онель нервно пытается воткнуть новый рожок в сайгу. Таня обернулась: Костя с колена выцеливал бойца. Тот вдруг замер, перед его шлемом слабо замерцала эмка, обычно невидимая. Боец начал панически тереть защитные очки, а они быстро мутнели и сыпали белую пыль, словно их кто-то шлифовал. Он неосторожно высунулся из-за колонны. Раздался выстрел. Словно от подзатыльника, боец резко завалился вперёд и затих, уткнувшись шлемом в пол.
Через вьюва Таня увидела, что раненый сидит, опираясь на колонну. Сайгу и нож он отбросил в сторону. Опасности нет.
Таня подошла. Огромные светло-карие зрачки глядели со злобой. Онель стянул с головы подшлемник, открыв своё лицо, хоть оно и было покрыто светлой шерстью, но выглядело почти человеческим. Чуть выдавались челюсти, по звериному плоский тёмный нос. Всклокоченные волосы, подвижные острые уши.
Татьяна привыкла уже к лицам онелей, и может даже назвала бы его симпатичным. Но этот взгляд и приподнятая в оскале тонкая верхняя губа, оголявшая человеческие зубы.
— Чё, маги позорные, пытать будете? — выплюнул он слова.
— А чё, есть смысл? — передразнила его Таня.
— Ну, типа, сколько у нас бойцов, и нахрена мы сюда забрались, — не смутился онель.
— Блин, — Татьяна подкатила глаза. — Да какая нам нахрен разница сколько вас там на улице. И так видно, что не перестреляем. А сюда вы забрались чтобы разведать, прикрыт ли этот путь. Но тебя шваркнуло пулей от своих, а подмогу вы не вызвали, потому шо никто из вас не допёр, шо через железную крышу ваша “телепатия” работает фигово, ибо это нихрена не магия, а тупо электромагнитные волны. Верно?
— Да, — смутился боец. — Тогда пристрели меня.
— Вали.
— Чё? — захлопал он глазами.
— Вали отсюдова. Сайга и рожки останутся здесь, а сам вали, — объяснила Таня.
— Ты чо? Сначала меня превратили в урода, а теперь стебётесь?
— Нафига нам тебя, да вообще всех вас, было превращать? Вы там шо, в этом РБМ, все долбанутые?
— Вы переворот задумали, — сообщил онель.
— Ну да. Взяли треть людей и в один день подарили им иммунитет к эмке. Шоб им уж точно было пофиг на операторов. Но не дотумкали, шо теперь фесмаб, который защищал людей от операторов, нафиг не сдался никому. Потому как, вам, онелям, защита не нужна.
— Вам вообще ничего не нужно. — Таня уже не могла остановится. — Шоб народ созрел чего-нибудь переворачивать, у него должна быть потребность неудовлетворённая. Понимаешь это слово? У людей их дофига: вода, еда, безопасность. Когда чего-то убрать, народ станет возмущаться, и пойдёт на баррикады.
— А какие потребности у вас? — Продолжала она. — Пить и есть вы можете шо угодно, болезни вам не страшны, у вас же симбиот. Одежда вам не нужна. Связь не нужна. Без света вы отлично видите. Щас у вас одна причина негодовать: превратили насильно, а кто-то в процессе помер. Но против кого вы будете идти? Не против правительства же, оно ведь никак не могло вас превратить. Зато могли операторы. А, блин, выж их магами называете. Какие маги постоянно на виду? Верно — фесмаб…
Серов краем сознания уловил тревожный сигнал от вьюва, висевшего над крышей. Между главным входом и северной оконечностью здания, пронзив крышу, вверх бил ослепительно яркий белый луч. Серов похолодел: таким лучом защита батареи симбиота сбрасывает энергию при смерти владельца. Кого-то из его коллег только что убили. Луч вздрогнул и, сузившись подобно лезвию скальпеля, покачнулся и исчез. В окнах второго этажа вспыхнул свет, выдавил оставшиеся стёкла, крыша вспучилась дугой, кровля полопалась, испуская трещинами лучи жёсткого рентгена. Зависнув на мгновение, она устремилась вниз, но тут под ней зародилась еще одна яркая сфера, и крыша исчезла.
Мир для Серова погас.
2. Отступление
Серов приходил в себя. Камни на холодном бетоне давили щёку, запахи пожара и крови тревожили нос. Резко, до головной боли, Константин Серов сел. Ни звука. Только радиоволны несут извечный гомон и шум. Тёмно-синее закатное небо светит первыми звёздами сквозь огромные бреши в разрушенной взрывом крыше. Эмка цела? Вдруг испугался Серов. Без неё он долго не протянет. Цела, иначе как он бы слышал радио? Он опустился закрыл глаза и расслабился, проверяя организм. Ничего серьёзного. Встал, неуклюже шагая по усыпавшим чердак обломкам, подошёл к Тане. Она согнувшись лежала на боку. Заметив мужа, скосила глаза и оттопырила большой палец, мол всё хорошо. Константин мельком глянул на онеля: тот был жив, но без сознания.
Выпустив вьюва, Серов увидел, что северное крыло превратилось в развороченную гору бетона. Торцевая стена уцелела, одиноко щерясь арматурой и кусками перекрытий. Обломки здания разбросало по внутреннему двору, завалило на соседнюю улицу. Меж остатков стен, кое-где поднимавшихся до второго этажа, зияла остекленевшая воронка, всё ещё малиново светившаяся от накопленного тепла. В одном месте из под обломков валил густой чёрный дым, иногда мелькали, словно облизываясь, языки пламени. Во дворе виднелись РБМ-овцы, которые прятались среди осколков и что-то выжидали.
“Операторы, доложите”, — неожиданно прозвучал настойчивый голос Зоркого.
“Серовы на крыше, пострадавших нет. У нас пленный”, — скрывая удивление, отрапортавал Константин. В эфире раздалось ещё несколько откликов. Константин осознал, что больше половины его осаждённых не откликнулось.
“Пристрелите его или отпустите, и живо ко мне!” — ответил Зоркий.
— Чо у вас за телепатия такая непонятная? — удивился раненый. Он уже очнулся и сидел как ни в чём не бывало.
Татьяна подкатила глаза:
— Радиосигнал зашифрован. — Она вскинула сайгу. — Уходи.
Онель поднялся и, спотыкаясь об осколки бетона и куски кровли, побежал к пожарной лестнице. В проёме, ведущем наружу к пожарной лестнице, он обернулся и передал:
“Спасибо.”
Зоркого Татьяна нашла на первом этаже, возле угловой лестницы. Было уже столь темно, что человек мог бы передвигаться лишь на ощупь, но Татьяна всё еще неплохо видела, только без цвета. Зоркий сидел на ступеньках в белой рубашке, испачканной кровью. В руках он держал рожок калаша и вщёлкивал туда патрон на за патроном, иногда откладывая его и взъерошивая короткий седой волос, словно какая-то мысль беспокоила его.
— Серовы прибыли, — отчиталась Таня.
Зоркий, не поднимая головы кивнул, мол, располагайтесь.
Перед лестницей сидели и лежали оставшиеся в живых защитники фесмаба. Грязные, измождённые лица в темноте утратили оттенки и казались чёрно-белыми, словно на старом фото. Привыкшая к ночному зрению Татяна уже не раз такое видала, но сейчас её отчего-то пробрало дрожью. Ноздри щекотал запах пота, крови, пороха и страха. Проклятое обоняние. Она могла не замечать страх на лицах, да они его пытались скрыть, но запах всё выдавал. Страх пропитывал её, проникая в сознание, вызывал самого себя, и другие теперь тоже почуют, что она боится.
На полу тихо стонал Николай из седьмого отдела — единственный уцелевший из шестерых человек, отказавшихся добровольно покинуть здание до штурма. На его почти лысой голове белела повязка с пятном крови, казавшейся черной в темноте. Над ним склонился щупленький оператор исследовательского отдела Петр, неумело пытаясь зарастить рану. Таня мягко отстранила его:
— Дай, попробую.
— Кто это? Ничего не вижу, — пробормотал Николай.
Таня всмотрелась в его глаза. Зажгла симбиотом неяркую эмку. Глаза Николая проследили за светом, потом увидели лицо Тани и расширились.
— Таня Серова? Что у тебя с глазами?
— Угу это я. Всё нормально, они щас почти у всех операторов такие, темно же. Погоди, я щас тебя подлатаю.
— Бесполезно, — ответил Пётр сдавленным голосом. — Нас всё равно убьют.
Татьяну будто ударило током. Пётр простой исследователь, эмку он получил простую, боевого опыта у него нет. Ему можно так говорить. Но она то как могла?