— Женя стала встречаться со мной. Я был влюблён в неё, и на чувства Димы мне было наплевать. Я даже не извинился перед ним, считал, что он сам виноват, раз не смог удержать её. Так прошло три месяца.
— Что случилось потом? — задаю вопрос, потому что Ник замолкает, постукивая пальцами по столешнице. — Марина с Димой говорили, что ты её бросил, — я произношу это, но тут же вспоминаю издевательское пожелание Димы, после того, как Ник ушёл тогда с дачи: «А ты спроси его, как он с Женей расстался. Спроси, откуда у него принцип этот дебильный появился: «Натрахались и разбежались».
— Не я, — тем временем продолжает Ник. — Она меня бросила. Сказала, что у неё изначально ничего серьёзного не было ни ко мне, ни к Диме. «Натрахались и разбежались», — горько усмехнувшись, произносит он, — её слова. Посоветовала и мне по такому принципу жить. Я попробовал, оказалось, так и вправду намного легче. А потом Дима мне рассказал, что заплатил ей, чтобы она меня бросила. И объяснил, что сделал это ради меня, чтобы я окончательно не связался с корыстной дрянью, — у меня лицо вытягивается от услышанного. В голове просто не укладывается, что всё было именно так, как рассказывает Ник.
— И ты ему поверил? — почти шёпотом спрашиваю я. Потому что до меня постепенно доходит, почему Ник так остро отреагировал на ложь Димы обо мне.
— Не ему, ей, — нехотя поясняет Ник. — Брат мне видео показал, на котором Женя пересчитывает полученные от него деньги, и на камеру шлёт мне привет.
Молчу, просто не зная, что можно сказать в такой ситуации. Вижу ведь, что Никите тяжело вспоминать всё это. И потому, как он себя вёл с другими девушкам долгое время после расставания с Женей, ясно, что её предательство оставило глубокий шрам на его душе. И мне хочется вскочить, подойти и обнять его, но я сдерживаю этот порыв. Потому что обида на него не уходит. Я не давала ему повода, чтобы он решил, что я могу повторить её поступок. Дима же, наоборот, обманул его однажды.
— Сначала я злился на брата, но, поразмыслив, решил, что он прав: лучше знать правду, чем любить шлюху. С Димкой мы тогда помирились, а Маринке сказали, что сволочь я. Её-то уж точно не нужно было окунать во всю эту грязь. И ты…
— Я ничего ей не скажу, — перебиваю его, понимая, о чём он попросит. Я согласна с Ником, Марина ничего не потеряет, если так и не узнает об истинной сущности своей бывшей подруги. — Но, — потираю пальцами виски, собираясь с мыслями и вспоминая то, что ещё говорил Дима, — он тебя на самом деле не простил. И цель у него была совсем другая. Он не хотел, чтобы ты в принципе завёл серьёзные искренние отношения с девушкой.
— Теперь я это знаю, — кивает Никита. — Поэтому он каждый раз так или иначе пытался отговорить меня от сближения с тобой. Когда всплыла правда о наших родителях, мне нужно было с кем-то всё это обсудить, как-то осмыслить. Ещё и про беременность матери выяснилось. Я пошёл к Диме. И он давил на то, что я не могу рисковать здоровьем мамы. Я и сам так считал, но думал, что мы могли бы встречаться тайно. Дима же убеждал, что, по сути, это будет предательство с моей стороны по отношению к семье. И риск, и… я сомневался тогда, Поль, — с глухим отчаянием в голосе произносит Ник, — и я позволил брату убедить себя в том, что будет лучше поставить точку в наших отношениях.
— Мне он говорил обратное. Говорил, что убеждал тебя, что от любимого человека нельзя отказываться ни при каких обстоятельствах, — почти с таким же отчаянием медленно выговариваю я.
Мы смотрим с Ником друг на друга, наверное, только в этот момент до конца осознавая, насколько мы оба были слепы, позволяя просто манипулировать собой, как маленькими неразумными детьми.
— Потом он стал ухаживать за тобой. Я видел, что ты пусть и не сразу, но стала принимать его помощь. И…
— Почему ты не сказал тогда? — я перебиваю Ника, мысленно возвращаясь к той ситуации, когда узнала о своём восстановлении в программе обмена. — Почему? — спрашиваю с каким-то отчаянием в голосе. — Тогда из благодарности я согласилась впервые пойти с Димой в кино, — добавляю уже тише. — А потом… — я не договариваю. Так противно сейчас вспоминать тот период, когда я искренне симпатизировала Диме. Когда постоянно изводила себя мыслями, что веду себя по отношению к нему, как последняя сука.
Но Ник и так понимает, о чём я хотела сказать. Он смотрит на меня с искренним сожалением во взгляде, и одновременно с таким отчаянием, что мне становится не по себе. Я не могу выносить этого, не могу, потому что сама испытываю похожие эмоции. Потому что, чем дольше он не сводит с меня взгляда, тем больше мне хочется подойти к нему и… вскакиваю со своего места, подхватывая пустую чашку. Отворачиваюсь от Ника, делая вид, что собираюсь налить себе ещё чаю.
— Тогда я думал, что если мы не можем быть вместе, то… — голос Ника звучит глухо. Он говорит медленно, словно нехотя: — Что, может, ты сможешь быть счастливой с ним…
Меня нервный смех разбирает от последних слов Ника. Я закрываю лицо руками: кажется, ещё немного, и у меня истерика начнётся. Выговариваю с трудом:
— Идиоты, Боже, какие же мы идиоты. Меня каждый раз чуть ли не наизнанку выворачивало от его прикосновений. Я же пожалела о том, что решила быть с ним уже на следующий день. Я и согласилась-то только потому, что разозлилась, услышав тогда на даче твой разговор с девушкой, — как бы я не крепилась, а смех постепенно переходит во всхлипы, а я только и могу, что повторять: — Ну почему, почему, мы наделали столько глупостей?
— Поля, — Ник подходит ко мне сзади. Он обнимает меня, прижимая к себе, а его руки смыкаются у меня на животе. Говорит тихо, почти шёпотом: — Давай…
— Что?! — я разворачиваюсь резко, скидывая с себя его руки. — Давай попробуем ещё раз? Ты это хочешь сказать?
Никита отшатывается от меня, отступая на шаг. Произносит осторожно:
— Я виноват перед тобой, Поля. И я не устану просить у тебя прощения за свой идиотизм, за то, как обошёлся с тобой. Но… — он вновь хочет подойти ко мне, но я выставляю руку так, чтобы не позволить ему оказаться рядом, — нам плохо друг без друга. Да, ты обижена…
— Обижена? — Ник не понимает меня. Не понимает того, что я чувствую на самом деле, и это злит. Сама не замечая, я повышаю голос, уже почти выкрикивая: — Обижена?! Нет, Никита, я зла на тебя. Я просто не понимаю, как? Как ты мог настолько увериться в том, что сказал тебе Дима? И за всё то время, что ты оставался один, у тебя даже ни единого сомнения не возникло, что это я говорила правду, а не он, — голос срывается, а на глаза наворачиваются слёзы, которые я пытаюсь вытереть ладонями, но только и делаю, что размазываю их по щекам. — Скажи, — смотрю ему прямо в глаза, — а если бы я переспала с тобой на вечеринке? А если бы у меня был кто-то ещё до всей этой истории? Скажи, Ник, ты приехал бы сейчас ко мне, если бы я не оказалась девственницей?
Никита молчит, опустив взгляд. А мне и не нужен его ответ, потому что я и так понимаю, что нет, не приехал бы он ко мне. И не просил бы прощения, ни той ночью, ни сейчас. И это понимание опустошает, оставляя внутри лишь боль.
— Уходи, — тихо произношу я.
Ник вздрагивает, услышав, что я сказала. Поднимает на меня взгляд, полный какой-то, пока непонятной мне, решимости. Произносит жёстко:
— Нет.
И делает шаг вперёд, обхватывая мои плечи ладонями. А я как будто в какую-то пропасть срываюсь: всё напряжение, что копилось внутри последние дни, выплёскивается наружу. Я пытаюсь вырваться, он не пускает, тогда бью его кулаками по груди и сквозь слёзы почти кричу о том, что ненавижу его. Ник терпит: не пытается остановить меня, только сжимая крепче в объятиях, когда я, опустошённая, обмякаю в его руках, уткнувшись в его плечо заплаканным лицом. Он гладит меня по волосам, шепча на ухо ласковые слова. Я постепенно успокаиваюсь, делаю попытку высвободиться, но Никита не позволяет. Лишь чуть отстраняется от меня, чтобы иметь возможность заглянуть мне в глаза. Поймав мой взгляд, начинает говорить:
— Поль, ты права, я даже не буду пытаться убедить тебя в обратном. И всё, что я сейчас могу, это только попросить тебя простить меня, идиота, — он подносит руку к моему лицу, стирает лёгкими, едва ощутимыми прикосновениями, мокрые дорожки. Потом склоняется ближе, целует в уголки глаз, говорит тихо: — Я уйду, Поль, если ты не сможешь простить, уйду. Но я прошу, дай нам шанс, ещё раз, пожалуйста. Я люблю тебя. И я либо сдохну без тебя, либо от меня одна оболочка и останется.
Никита продолжает ещё что-то говорить, а я уже и не слышу, я как будто растворяюсь в его словах, только ощущая как по телу разливается тепло от его объятий, как он оставляет на моём лице лёгкие поцелуи. И понимаю, что не смогу, не смогу нормально жить без него. Не сдохну, но… одна оболочка и останется. И я тянусь к его губам, целуя, и выдыхаю почти не слышно:
— Я тоже не могу без тебя.
*****
Счастье моё, доставай свой старый путеводитель,
Я знаю город любви — не Париж, а дождливый Питер.
Счастье моё, раскрывай свои координаты,
Я знаю — там, где любовь — лучшие в мире закаты, лучшие в мире рассветы.
Z.I.M.A — Питер
Никита улетает тридцать первого августа. Но он вернётся уже через несколько дней, уладив ситуацию с предстоящей почти двухмесячной практикой. А я пока буду осваиваться в новом университете. И вспоминать, как мы провели последнюю неделю.
Вспоминать, как днём мы бродили вдвоём по питерским улицам. И как я водила его по любимым местам, открывая для Никиты этот чудесный город, знакомя с ним шаг за шагом. И как в наших наушниках, одних на двоих, играли вперемешку его и мои любимые песни. И как мы катались на маленьком теплоходе по многочисленным каналам, целуясь каждый раз, проплывая под мостами. И пусть не было белых ночей, и пусть частенько мелкий дождь загонял нас в первое попавшееся кафе… вряд ли в последнюю неделю августа на улицах Питера можно было встретить парочку счастливее нас.
И, конечно, наши ночи… когда одно сбившееся дыхание на двоих, когда смятая простынь и сплетённые тела, покрытые бисеринками пота, и наши глаза, в которых незамутнённое чистое счастье и слова: «я люблю тебя», одновременно слетающие с наших губ.
Мы вместе. Мы счастливы. И мы верим, что это навсегда.
*****
На этом история Полины и Никиты окончена. Впереди осталась лишь небольшая глава-бонус об Алексее и Вере)
Бонус. Алексей и Вера
— Мальдивы? — на мгновение теряю дар речи, что для меня совсем не свойственно. Всматриваюсь в лицо Алексея, ожидая увидеть улыбку в подтверждение, что он шутит. Вот только он и бровью не ведёт, продолжая невозмутимо заваривать чай. — Лёша! — не выдержав, повышаю голос. — Почему ты не посоветовался со мной? Это же дорого! И визы, и…
— Визы штампуют по прилёту, расходы полностью беру на себя, — Лёша подаёт мне чашку с чаем, сам устраивается рядом на соседнем стуле.
— Так не делается, — продолжаю возмущаться я, — у нас была чёткая договорённость: отдохнём в Таиланде, а расходы пополам. За твой счёт я никуда не поеду. Вообще, не надо было всё это затевать. Дурацкая идея!
— Вера, — сделав глоток чая и тяжело вздохнув, он бросает на меня уставший взгляд, — ты когда последний раз в отпуске была?
— В прошлом году, — отвечаю, продолжая хмуриться, — в сентябре, вроде, — уточняю я. Вот ведь, сама точно не помню.
— В сентябре, — кивает Лёша. — Вот только я про нормальный отпуск спрашиваю. В прошлый раз ты проторчала здесь, ругаясь то со своей сбрендившей мамашей, то со мной. Так, когда? — повторяет вопрос.
Открываю рот, чтобы ответить, но… понимаю, что последний раз была в настоящем отпуске ещё с Кириллом — в марте девяносто шестого, когда мы в очередной раз пытались склеить наш разваливающийся на куски брак.
— Что и требовалось доказать, — удовлетворённо изрекает Лёша. — Так что идея отличная.
— Но…
— Упрямая девчонка, — досадливо морщится Алексей, — хоть раз можешь не спорить? — продолжает, не дожидаясь моего ответа: — Вер, ты столько дерьма со мной расхлебала за эти годы. Ведь если б не ты, я бы сдох тогда в девяносто шестом или спился, — усмехается горько. — А я только недавно и понял, что ни разу даже спасибо тебе не сказал. Вот считай, что говорю, — он улыбается мне, накрывает пальцами мою ладонь. — И я же тебе обещал, помнишь?
Смотрю на него — взрослого мужчину, много пережившего, а он улыбается как когда-то давно, так давно, что кажется то в другой жизни и было. Я помню, конечно, помню. Я вообще помню всё, что с ним связано. И тот вечер в начале марта девяносто второго. Они со Светой только-только в Красноярск переехали. А я последний год в университете доучивалась. И заглядывала к ним частенько, посидеть с Полей, пока Лёша по подработкам мотался, а сестра вела занятия в школе во вторую смену. Иногда оставалась ночевать, когда в общаге совсем есть было нечего: мизерной стипендии мне и на неделю не хватало, а заработать репетиторством удавалось редко. Алексей постоянно повторял, чтобы я до конца учёбы переезжала жить к ним. Говорил, что тарелку супа и бутерброд с маслом всегда для меня найдёт, и вообще в такое сложное время нужно держаться вместе. Но мне было неудобно навязываться ему, да и неловко: он воспринимал меня кем-то вроде младшей сестры, а я… конечно, я уже не смотрела на него по-щенячьи влюбленным взглядом как в тринадцать. Если я чему-то и научилась к двадцати трем годам, так это филигранно прятать своё неуместное чувство к мужу старшей сестры. Вот только избавиться от него так и не смогла, хотя пыталась и не раз, встречаясь с другими мужчинами.
В тот вечер Света пришла с работы во взвинченном состоянии. Причину не объяснила, впрочем, как и всегда: просто отругала сначала Полину, потом и мне досталось, когда я вступилась за племянницу. Позже, пока я читала Поле на ночь, она скандалила на кухне с Лёшей. Вернее, она ему выговаривала в сотый раз из-за нехватки денег, он же молча выслушивал её, а я жалела, что решила остаться на ночь, попутно отвлекая племяшку разговорами и книгой. Потом привычно хлопнула дверь в спальню, Поля уснула, и я вышла на кухню. Алексей пил чай, устало сгорбившись за кухонным столом, на холодильнике еле слышно бормотал включённый телевизор. В такие моменты я злилась на сестру, почти ненавидела её за то, как она относилась к Алексею. Он не заслуживал её нелюбви. Да, денег не хватало на все её хотелки, но они у неё всё же были, благодаря тому, что он крутился как мог: ни Свете, ни тем более Полине не приходилось неделями есть одни макароны, как, например, мне и моим соседкам по общаге.
Я помню, как подошла к Лёше, положила руку ему на плечо, чуть сжав пальцы. Говорила ему какие-то ободряющие слова, оправдывая поведение сестры и стараясь поддержать его. Он лишь усмехался в ответ. Лёша никогда и никому не позволял себя жалеть. Вот и тогда встал, попутно усадив меня на стул, приготовил мне чашку чая: и мы просто сидели почти в тишине и полумраке, разбавленном лишь свечением экрана телевизора. Рядом с ним я часто чувствовала себя неловко — он же муж моей старшей сестры, а я любила его совсем не по-родственному. И я боялась, как же я боялась, что однажды кто-то из них догадается о том, что я так тщательно скрывала, прятала в самом дальнем уголке своей души. Но в то же время мне всегда казалось, что именно рядом с ним моё истинное место. И пусть я только и могла, что изредка прикасаться к нему, обнимая при встрече или целуя в щёку на прощание: в каждое из таких мгновений я чувствовала себя по-настоящему живой, и, пожалуй, счастливой.
Мы молчали. Я бросила случайный взгляд на экран телевизора. Там как раз крутили рекламу батончика «Баунти»: красивая девушка шла по белому песку на фоне лазурного океана. Лёша проследил за моим взглядом, а я, сама не зная зачем, тихо сказала:
— Говорят, эту рекламу снимали на Мальдивах. Красиво там, да? Как в Раю.
Лёша тогда перевёл на меня взгляд, улыбнулся как-то по-доброму и благодарно, произнёс шутливо:
— Ничего, Верунь, перевернётся и на нашей улице грузовик с билетами в Рай, — а потом добавил предельно серьёзным тоном, — обещаю, когда-нибудь я обязательно отправлю тебя на Мальдивы. Ты заслужила.