— Боже, сын, ты себе ничего не сломал? — хватается за сердце Эмма. — Зачем ты туда вообще пошел?
— Только свою гордость, мама, — машет головой Илья, — любовь, как видишь, творит странные вещи. Но зато теперь я наездник хоть куда, — посмеивается Илья, похоже, смирившись с тем, что сказанного не воротишь. — Все ради любимой Насти, — говорит с улыбкой, и я накрываю его руку своей, вроде как стараясь извиниться.
Хотя — ехидничает внутренний голос — он передо мной извиняться никогда не торопится.
— В общем, тот день я предпочел бы забыть. Свое общение мы продолжили с Настей в тот день в кафе. Ну, а там уже все быстро закрутилось, завертелось, и я не успел опомниться, как пропал. Очнулся, стоя на одном колене с кольцом в руке, — быстро тараторит Илья, сворачивая тему. — Вот так.
— Хм… — хмыкает Каролина. — А как ты…
— А “как я”, этот рассказ мы оставим на другой день, племяшка, — подмигивает Илья, и Каролина безразлично пожимает худенькими плечиками.
— Ну, и ладно, не очень-то и хотелось.
Ну, нам вот точно.
Дальнейший обед мы продолжаем за совершенно ничего не значащей беседой то о погоде, то о природе. В общем, наконец-то что-то далекое от опасных тем: знакомства и нашей истории любви.
Каролина, быстренько умяв обед, снова под недовольный возглас “бабули” уносится, совершенно не имея интереса к долгим “взрослым” застольям, после чего Эмма больше не допытывается и вообще сидит тише воды, ниже травы, только поглядывая на меня изредка, а мужчины погружены в рабочие вопросы. И я вполне могла бы расслабиться и наслаждаться вкуснейшим десертом, если бы не ладонь Ильи, которая все еще лежит на моей коленке и убирать которую, он, похоже, не собирается. А когда, чуть сдвинув ладонь вверх и бровью не ведя, большим пальцем начинает выводить какие-то незамысловатые узоры на моем голом бедре, я перестаю дышать и молю всех богов, чтобы эта пытка быстрее закончилась. С каждым его движением — и он, гад, этим явно наслаждается — жар растекается по венам вместе с кровью, будоража ужасно неуместные и запредельно неправильные мысли по отношению к нему и его рукам. Не знаю уж, что это, душевный порыв или изощренная месть за “падение”, но в итоге, я не выдерживаю и, подскочив с места как ужаленная, с пылающими щеками, на ватных ногах, оставляю семейство в его тесном кругу. Уже на выходе, ловя довольный смешок Сокольского и оборачиваясь, мысленно шиплю от злости, потому что он улыбается, ну, уж слишком победно и сияет ярко.
Ну, вот гад! Точно, гад!
Три ха-ха, так он и спустил тебе с рук историю с падением, наивная Настя.
Глава 14. Настя
В спальню возвращаюсь в состоянии легкого раздрая. Обед теперь стоит комом в горле. И хоть мужская половина семьи Сокольских ведет себя почти прилично и даже спасает от выпадов Эммы, но осадок неприятный все равно остался. Остался и никуда его не деть, пока мы с этой неприятной женщиной просто навсегда не распрощаемся.
И как-то не к месту подумалось: а после уикенда Сокольский так же и продолжит врать родителям про наши отношения? А когда придет время свадьбы, он как собирается выкручиваться? Наденет на лицо невесте фату и никому не покажет свою избранницу? И плевать, что там вообще будет другая? Или что?
В общем, вопрос на вопросе, и отвечать мне на них явно не будут. Да и не мое это дело.
Когда, преодолев просторные светлые коридоры, поднимаюсь на второй этаж и закрываю дверь спальни за собой, испытываю единственное желание — упасть на кровать и хоть на пару мгновений отключиться. Уснуть. Провалиться в небытие.
Но моим планам не суждено сбыться, потому что в нашей с Сокольским комнате я застаю гостью.
— Каролина? — спрашиваю удивленно, так как ребенка, по-моему, совсем не напрягает, что она в чужой комнате роется в чужих вещах. И только при виде меня девчушка подпрыгивает от неожиданности, отдергивает руки от стола и, быстренько крутанувшись на пятках, прячет что-то за спиной с ангельской улыбкой на губах и с совершенно не ангельским взглядом.
— А почему ты зашла без разрешения? — делаю шаг, но девчонка отступает.
— А потому что это дом бабули и дедули.
Сказать, что я опешила от такой наглости — ничего не сказать.
— Но это не значит, что ты можешь просто так заходить в нашу с Ильей комнату и шариться в наших с твоим дядей вещах, — пытаюсь улыбнуться, чтобы смягчить свои слова, но эта забияка показывает мне язык и, выдернув руки из-за спины, машет бумажкой. А у меня ухнуло в пятки сердце от дурного предчувствия.
Мне не надо суперзрения, чтобы понять, что оказалось в ее цепких пальчиках.
Чек.
Черт возьми! Это же надо было так опрометчиво бросить такую важную, компрометирующую нас с Сокольским вещь фактически на всеобщее обозрение! А если бы в спальню зашла Эмма или даже те же служанки убраться?!
— Каролина, малышка, положи на место, — выставляю вперед руки и понижаю громкость чуть ли не до шепота.
Пожалуйста-пожалуйста, только бы она оказалась ребенком разумным!
— Не-а, — руша мои надежды, крутит головой вредина и улыбается. Судя по тому, как у нее это выходит, она понимает, что это за чек.
Страх и паника просыпается мгновенно. Не успела я выпутаться из одной проблемы, как тут же вляпалась во вторую. И эта проблема пробегает хитрыми глазками по бумажке и читает:
— На предвителя. Кто такой предвитель? — поднимает на меня взгляд Каролина как раз в тот момент, когда я, набравшись смелости, делаю рывок вперед, пытаясь ее ухватить за платьице, но та с космической скоростью улепетывает в другой конец комнаты, громко хохоча, будто я с ней тут в игрушки играю.
— Каролина! — шиплю, больно ударившись локтем об стол, неудачно взмахнув рукой. Боль простреливает в самый мозг, кажется, даже в глазах на секунду потемнело.
— Не поймаешь, не поймаешь, не поймаешь! — скачет мелкая проказница, тряся несчастной бумажкой и, словно издеваясь, смееется.
Все.
Помните, я говорила, что хочу детей?
Забудьте!
— Предъявитель. Там написано предъявитель, — поднимаю руки, показывая, что сдаюсь, пытаясь выровнять дыхание, которое заходится от страха. — Это тот, кто покажет эту бумажку в банке. Это очень-очень важная бумажка, отдай ее мне, малышка…
— Я не малышка! И не отдам, — задирает нос девчушка. — А зачем тебе столько денег? Это же дядины деньги, да?
— Эм… да… Каролина, детка, отдай, пожалуйста, мне.
Я уже стою и даже дышать боюсь, только бы она не рванула со своей находкой к Эмме. Тогда мне точно не выкрутиться.
— А почему ты тратишь дядины деньги? — заладила любопытная, отступая бочком в сторону двери, а я, повторяя ее движения, практически синхронно пытаюсь подобраться к ней.
— Это же не твои, — пожимает плечиками Каролина, а мне так и хочется взвыть от досады. Да что же за женщины-то в этой семейке!
— Потому что твой дядя — мой жених. Это его подарок… мне.
— А ты мне так и не сказала, зачем тебе столько денег? — снова прячет руки за спину ребенок. — Это мно-о-ого…
Увидь кто со стороны, какие мы тут водим хороводы — рассмеялся бы. Но вот только мне совершенно не смешно уже. Сердце уже застряло где-то в районе горла от страха и паники. Стоит этой шустрой принцессе только выскочить за дверь, мне же ее ни в жизни не поймать. Она в этом домине знает все входы и выходы, а я кроме двух коридоров и лестницы ни черта не запомнила!
Может, Сокольский сейчас придет, а? Ну, не может же мне настолько не везти!
— А бабуля говорила дедуле, что ты не любишь дядь Илью.
— Люблю.
— Врешь, — топает ножкой маленькая госпожа.
— Нет, не вру. Честно! Очень люблю! — так бы “отлюбила” за такую “командировку”, что не встал бы больше! — А деньги это мне на день рождения от Ильи. На платья там, туфли, сумки… Каролина, отдай мне эту бумажку. Ну, зачем она тебе? Я тебя умоляю, малышка, будь хорошей девочкой, — тяну к ней руку, как милостыню просящий, но у нее либо слишком вредная натура, либо чересчур черствое сердечко, потому что в ответ слышу неизменное:.
— Не-а, не отдам. Я… я… — упрямо поджимает губы ребенок, — я бабуле покажу, вот! — и с этими словами срывается с места, ужиком проскальзывая в дверь.
— Каролина! — кричу вдогонку и лечу следом, вылетая в коридор в тот момент, как эта непоседа уже проскочила в сторону заднего двора.
Черт-черт-черт! Настя, ежки-поварешки!
Выбора нет, и пока госпожа не добежала до любимой бабушки Эммы, приходится подхватить разлетающийся подол сарафана руками и нестись за ней следом, быстро перебирая каблуками. Мало того, что я уже вечность не бегала, так еще и на шпильках, снять которые ума не хватило — то еще испытание моим ногами.
Цокая каблуками в тишине пустого коридора, вылетаю в холл и там чуть ли не влетаю в руки Ильи, который удивленно округляет глаза, хватая за плечи:
— Воу-воу, что ты…
— Каролина! — говорю, запыхавшись и размахивая руками, — она там… чек. Чек у нее, Сокольский, — шепчу и, выпутавшись из его захвата, пока он соображает, что сейчас услышал, несусь за девчонкой, которая уже выскочила, хохоча, на улицу к бассейну. Подлетаю практически в последний момент, чуть не запнувшись от увиденного:
— Каролина, стой! — кричу, когда та уже занесла руку над водой и с поистине злой ухмылкой готовится выкинуть мое “спасение”. — Не надо! — сжимаю руки в кулаки от бессилия. Я, конечно, понимаю, что Илья может нарисовать еще с десяток таких бумажек, но это уже дело принципа. — Не надо, пожалуйста, отдай это мне. Мне нужна эта бумажка, — говорю и тяну к ней руки, наступая медленно, шаг за шагом, абсолютно не смотря под ноги, а сосредоточив взгляд на бегающих глазках девчонки. А эта дамочка поистине со стальными нервами, даже не шелохнется.
— Это чек.
— Да, это чек. Мой чек! Он нужен мне…