— Ты чего так укуталась в одеяло? — скептически выгибает бровь Сокольский. — Не переживай, на твою честь покушаться не буду.
— Я мерзну.
— Летом в такую жару?
— Да! — бросаю и плотнее укрываюсь. — Я мерзну ночами. Хоть в минус тридцать, хоть в плюс.
— Настя… — заговорщицким шепотом говорит Илья, так чувственно и проникновенно, что притухший было огонек внутри удумал разгореться с новой силой. А я, как мышка, притихла и жду продолжения.
— М-м-м?
— Если что, я могу согреть…
— Что ты?… — пока до моего полуспящего мозга доходит, что он имел в виду, Илья начинает хохотать, за что и получает тычок в ребра. Хотя для него и его каменных мышц пресса это как слону дробина.
— Дурак.
— Просто предупреждаю, — говорит, посмеиваясь, мужчина, — сильно замерзнешь, мое тело к твоим услугам. — И, легонько щелкнув меня по носу, укладывается на спину, оставляя меня наедине с моими дурацкими пошлыми фантазиями.
Нет, вот как он может быть так спокоен? Я его совсем как женщина не интересую, что ли? Или он настолько самоуверен?
Хоть и растянувшись исключительно на условно огороженной своей половине огромной кровати, Сокольский, тем не менее, занимает чересчур много места. Слегка махни не так рукой, и я рискую его коснуться. А этого совсем не стоит делать.
Смешно, конечно.
Двадцать пять лет, а веду себя, как впечатлительная девочка-подросток. Но мое тело точно неадекватно. Поэтому, чтобы увеличить между нами расстояние до максимума, мне приходится сдвинуться чуть ли не на самый край, едва не свесив пятую точку.
И перестать дышать. Хотя, по-моему, и так нечем. Воздуха не осталось в нашей спальне. Его выжгло мое напряженное возбуждение.
А еще надо перестать смотреть на его кубики, которые почему-то так хорошо видно в темноте. Все эти впадинки, изгибы, м-м-м…
Ну, и двигаться лучше не надо, но вот с этим явно проблемы!
Снова переворачиваюсь на спину — неудобно.
На бок — давит одеяло.
А все потому, что я чувствую себя хуже, чем простое “неловко”. Я просто не могу улечься и выбрать удобную позу. И поэтому все ерзаю, и ерзаю, и ерзаю, не находя себе места. Укутываюсь в одеяло все сильней и сильней, и скоро, кажется, перекрою себе доступ кислорода окончательно. И проснется Сокольский утром с моим хладным трупом в одной постели, и поставят заключение в морге: умерла от нехватки кислорода вследствие перевозбужденной возни.
Етить-колотить, Настя!
— Ты прекратишь? — в конце концов, не выдерживает Илья. — Мы сколько еще будем скакать на этой кровати? — выдыхает зло мужчина.
— Я тебе говорила, что ты спишь на диване. Он еще свободен! — поворачиваюсь спиной к Сокольскому, недовольно бурча.
— Клянусь, если ты так продолжишь возиться, я тебя обниму, Загорская. Более того, залезу под твое одеяло, и мы будем спать в обнимку всю ночь. А если еще…
— Все! Поняла-поняла, притихла и не подаю признаков жизни, — вздыхаю и закрываю глаза. Надо попытаться уснуть, пока Сокольский не удумал свои очень-очень и очень правдоподобные угрозы воплощать в жизнь.
Хотя какая-то, сама извращенная часть моего сознания, похоже, не против…
Глава 18. Настя
Утро встречаю в постели одна. Даже как-то не верится в подобное. Но, зная график и ритм жизни Сокольского, не удивляюсь. Этот Сокол — птица ранняя и наверняка уже упорхнул куда-то по своим важным-преважным делам.
Медленно выплывая из сладких объятий Морфея, переворачиваюсь на спину и раскидываю звездочкой свои конечности на широченной кровати, устремляя взгляд в светлый потолок. И вроде хочется улыбнуться от того, как мягко и как прекрасно я выспалась, что, кстати, странно. Но вместе с организмом просыпаются нервишки.
Наш день два.
Вчерашний был из рук вон какой отвратительный, эмоциональный, нестабильный и… волнующий. Что ждет нас сегодня?
Ужин с тремя змеями.
Да, такая себе перспектива, но Илья обещал поддержать. Обещал “играть” на моей стороне, и уж не знаю почему, но я ему верю. После того, каким растерянным увидела этого идеального буку вчера, ни на грамм не могу усомниться в его честности.
Всего лишь пару-тройку часов продержаться. Потом еще денек, и к вечеру я уже занырну в теплую ванну с пенкой в своей маленькой уютной ванной с бокальчиком дешевенького, но так любимого мной вина, и буду в красках расписывать Ксю, какой Сокольский козел. Ну, не прелесть разве?
Сутки.
Осталось потерпеть всего сутки.
Сладко потянувшись, нехотя поднимаю свое бренное тело с кровати и вижу на прикроватной тумбе записку:
“Уехал по работе. Встретимся на ужине” — аккуратным ровным почерком Ильи. И внизу маленькая приписка:
“P.S. Доброе утро, вредина” — которая почему-то заставляет разулыбаться, как дурочку.
Это мило. Даже как-то романтично. Хотя где Илья, а где романтика!
Быстро принимаю душ, волосы заплетаю в аккуратную косу и, остановив свой выбор на очередном легком сарафане, понадеявшись, что сегодня приключений не будет, выхожу из комнаты, держа курс на столовую. Время подползает к двенадцати, а значит, я благополучно проспала завтрак, но хотя бы попаду на обед.
— Доброе утро, — захожу в открытые двери столовой, встречаясь первым делом взглядом с Эммой, и только потом замечаю замершего чуть поодаль Сергея Денисовича, который тут же оборачивается на мой голос.
— Доброе, Настя! — улыбается отец Ильи. — Ты как раз вовремя, сейчас подадут обед.
— Здравствуй, Анастасия, — чопорно и скупо приветствует хозяйка дома. Вот мне бы обидеться, но сколько можно, в самом деле! Не буду я ей уподобляться и воротить нос.
— Здравствуйте Эмма Константиновна, — киваю и прохожу к столу. — Что-то я после вчерашнего перелета сильно утомилась. Илья утром ушел и даже не разбудил, — присаживаюсь на стул, который мужчина для меня совершенно по-джентельменски отодвигает, и улыбаюсь в знак благодарности.
— Он утром полетел в офис, срочные дела, — словно оправдываясь, говорит Сергей.
— Ничего, я уже привыкла, что у моего мужчины работа всегда будет на первом месте.
— Это да, Илья у нас буквально жить на работе готов. Да и я сейчас уже поеду, — бросает взгляд на часы мужчина. — Только для начала, — поджимает губы, — Каролина! Иди-ка сюда, внученька, — тут же меняется тон с расслабленно-утреннего на собранный и серьезный. Даже пугающий, я бы сказала.
Недовольно пыхтя, из-за угла выходит маленький чертенок, что вчера устроил представление на потеху всему семейству со мной в главной роли.
Подходит ко мне и, спрятав руки за спину, дуя щеки, отводит взгляд в пол.
— Что ты должна сказать? — стоит тенью у нее за спиной Сергей, а мне в этот момент становится ужасно не по себе. Слышать, каким тоном дед к ней обращается, видеть, как краснеют маленькие щечки и как дуются губки.
Неловко. Будто это я устроила вчера неприятности, и я должна извиниться.
Никогда не любила быть в центре внимания, в плохом ли, в хорошем смысле — все равно. И быть причиной конфликта между кем-то — тоже то еще удовольствие.
— Каролина! — разрезает тишину столовой голос хозяина дома.
— Сергей! — одергивает его жена. — Ты перегибаешь!
— Это наша внучка перегибает. Такое поведение вопиюще неприлично в хорошем обществе, ясно? — прячет руки в карманы брюк мужчина, а мне сейчас вместе с Каролиной хочется провалиться сквозь землю прямо тут. Вместе с этим стулом, чтоб ему неладно было.
— Прости… — шепчет девчонка едва слышно.
— Я не слышу! — опять строжится отец Ильи.
— Я говорю, прости. Прости, пожалуйста! — поднимает глаза, полные слез и обиды, Каролина и смотрит прямо, дерзко встречая мой растерянный взгляд. — Я просто пошутила. Я больше так не буду, — говорит зло, а голосок дрожит, так же, как и губка. Малышка сейчас явно вот-вот расплачется. И такой ее растрепанный и расстроенный вид болью отдается в груди.
Я тоже была ребенком неидеальным. Я тоже творила много ерунды и проказ и тоже стояла когда-то вот так, извиняясь перед детдомовскими ребятами, у которых брала книжки и конфеты без спросу, которых задирала и обзывала. И никто и никогда мне не говорил: прощаю. А уж тем более не обнимал. Я была маленькой одинокой девчонкой в окружении десятков таких же детей. Не знала, что такое тепло, забота и ласка, которую дарят только тебе. И Каролина, хоть и растет в семье, но, похоже, не знает, что такое семья.