— А ты сам подумай, головой, Илья, — тычет в меня пальцем отец. — Игра ли?! Если бы не любила, уже уехала бы! Еще вчера сбежала бы после этого дурацкого бассейна и выпадов твоей матери. Но твоя Настя, мало того, что осталась здесь, так еще и с достоинством отвечает на все колкости этого серпентария. А какая она была сегодня за ужином? Лев, когда уезжал, вскользь бросил фразу, что его бы Анжеле хоть каплю мозгов и естественности Насти. Даже Эмма сегодня осталось под впечатлением, — отец машет рукой. — Нет, ты меня не пойми неправильно, я твою мать люблю больше жизни даже с ее таким несносным характером…
— Знаю.
— Но Настя — уникум. С такой женщиной, как она, тыл будет всегда надежно прикрыт.
— И это знаю, — вздыхаю и запускаю пятерню в волосы, слегка ероша. Мысли. Сколько мыслей, и как стремительно они носятся в захмелевшей голове.
— И то, как она на тебя смотрит, — продолжает отец, — глазами, которые буквально сияют от чувств! Нет. Все. Илья, хватит дурить. Еще не хватало, чтобы вы сюда приехали с намерением жениться, а уехали с намерением расстаться.
— Не смогу, — поднимаю взгляд на отца. — Без нее уже не смогу.
— Значит, пора по новой доказать, что достоин ее любви и прощения. Вон если ты ради нее умудрился на лошадь залезть, — усмехается отец, — это многое значит.
— Да, точно, — закидываю еще порцию виски.
Ради нее я теперь, кажется, и табун голыми руками остановить готов, только бы хоть раз увидеть, как она улыбается мне так же искренне и открыто, как сегодня улыбалась Косте. Твою мать…
В кабинете виснет тишина, и только настенные часы размеренно тикают, отматывая стрелки все дальше за полночь.
— Илья, — немного погодя говорит отец, — я долго думал, надо тебе говорить или нет. Но все-таки… я знаю, что Настя никакая не модель, — говорит, а до моего захмелевшего мозга долго и с трудом доходит значение сказанных им слов.
Но когда доходит:
— Что?
— Помнишь, осенью я прилетал в столицу по делам?
Киваю.
— Так вот, перед тем, как ехать с тобой на встречу в ресторане, я решил, что сделаю кружок, заеду за тобой, и покатимся потихонечку вместе. Я был в твоем офисе в тот день… — делает многозначительную паузу отец, а у меня, похоже, сердце в пятки ушло. — Она твой секретарь? — вопрос прямо и в лоб.
И отчего-то язык врать отцу в этот момент просто не поворачивается, поэтому я киваю, подтверждая сказанное, и отвожу взгляд.
— Ну, тогда неудивительно, — смеется отец.
— Что?
— Что влюбился в нее. Когда такая красота мельтешит перед носом целыми днями, сложно устоять… — хитро блестят глаза отца, заставляя и меня улыбнуться.
— Это точно. И так держался до победного.
— И правильно, что твоя мать этого не знает. С ее стремлением приобрести себе именитую невестку пусть думает, что Настя — модель. А там, уже когда поженитесь, как-нибудь все ей и объясним…
Угу. Объясним. Объяснять долго придется.
В комнату захожу, изрядно накидавшись виски с отцом в кабинете.
В спальне стоит тишина, и, щурясь, в темноте с трудом разглядываю на кровати, на своей половине отвернувшуюся в сторону окна Настю. Как мне кажется, она спит.
Меня шатает так, как не шатало давно, и я, с трудом закрыв дверь, стараясь сильно ею не долбануть, чтобы не разбудить девушку, плетусь в душ.
Ледяной. Такой, что струи колют подобно иглам, впиваясь в кожу, а потом, как был, в полотенце на бедрах, выхожу из ванной комнаты.
Слышу мерное сопение и вижу, как Загорская свернулась калачиком, а одеяло, которого сегодня она решила оставить себе маленький краешек, почти съехало.
Памятуя ее слова о том, что она мерзнет ночами даже в такую жару, на нетрезвых ногах иду и… накрываю ее. Заботливо, твою… как мать. Подтягиваю к самой шейке, тонкой и изящной, и всего на пару секунд касаюсь тыльной стороной ладони ее волос, которые разметались по подушке.
Невероятная.
Красивая, нежная и настоящая. Анжеле такой никогда не стать. Ни одной из них, сколько бы их рядом не крутилось, такой не стать.
Плохо соображая, присаживаюсь на полу у кровати, потирая стучащие виски, и с титаническими усилиями борюсь с желание обнять. Притянуть к себе и поцеловать. Сорвать вздох, стон, с ее губ.
Вот интересно, сколько человеку надо времени, чтобы понять, что влюбился?
Мне вот, смешно самому, два года и три дня.
Два года и три дня, чтобы понять, что все. Капец.
Пропал в ней. Окончательно и бесповоротно.
Понял это, сидя в кабинете и изливая душу отцу. Когда услышал от него то, что так тщательно пытался задавить: она все еще здесь, потому что тоже любит.
Люблю.
Это слово всплывает в голове слишком неожиданно. Такая мысль на пьяную голову прошибает на холодный пот, стоит только подумать, чем еще один эпизод с любовью закончится в моей жизни.
Подрываюсь с пола и, подхватив с кровати подушку и плед, ухожу на маленькую и тесную софу.
Нельзя, Сокольский, нельзя.
Не сейчас. Сначала нужно самому понять, что я готов ей предложить дальше? А уже потом кидаться с поцелуями и признаниями.
Какой бы уверенной в себе она не была, эту хрупкую девочку можно сломать одним неверным словом.
А я этого ни в коем случае не хочу.
Глава 26. Настя
Я слышала ночью, как он пришел.
Я не спала, когда его руки заботливо укрыли меня теплым одеялом, и, кажется, не дышала, когда Илья коснулся моих волос. Легко, совсем невесомо, не будь я эмоционально “оголена”, как провод, и не заметила бы. Но сейчас тело остро реагирует на каждое его движение, вздох и взгляд.
Сокольский присаживается у кровати, а у меня дыхание перехватывает и даже не от страха, а от понимания, что медленно, но верно я начинаю пропадать. В нем. И как бы я не злилась на него и не упрекала его, глупо и дальше гнать от себя очевидное. Но нельзя. Совершенно точно нельзя допустить его в свое сердце. Потом будет больно.
Поэтому я лежала и боялась даже пошевелиться, чтобы не выдать себя. Потому что он пьян. Очень. А я не смогу остановиться — перешагни мы эту грань.
А это бы случилось, подай я признаки жизни. Уверена.
Поэтому я просто лежала, зажмурив глаза и стараясь ровно дышать, пока он не ушел. С подушкой и пледом на маленький диванчик.
А хотелось вернуть. Пожалеть. Сказать, что там он не выспится, но лучше так. Лучше держать дистанцию. Она нам обоим сейчас очень необходима.
А утром начался новый день и отнюдь не безоблачный.
За завтраком Эмма огорошила новостью, что Анжела и Лукреция на эту неделю останутся “у нас”. Радости не высказал никто, но и кривиться воспитание не позволило.
И как-то незаметно после вечера воскресенья и поцелуя, который до сих пор не выходил из головы, жизнь понеслась с бешеной скоростью. Ну, или я начала относиться чуть проще ко всем “выпадам” женщин этого дома. И как следствие — на четвертый день своего пребывания здесь я уже ко многим вещам привыкла. Например, терпеливо сносила едкие замечания и колкие взгляды в свою сторону от Эммы. Терпеливо относилась к присутствию под боком бывшей любовницы Сокольского и просто не обращала внимания, что мной крутят, как куклой. Как экспонатом на выставке. Даже после целого дня наедине с “любимой” свекровью, который проходил исключительно в таком духе:
— Настя, надо в магазин!
— Хорошо, Эмма Константиновна, идем.
— Настя, надо съездить туда.
— Как скажете, Эмма Константиновна!
— Настя, надо съездить сюда.