— А ты мне нет, Илья.
Удар. Илья на мгновение замирает, и затем я слышу просевший голос:
— Что?
— Я не поеду с тобой, — шепчу, отступая, выпутываясь из его захвата. А он не удерживает. На лице растерянность и непонимание.
Я ненавижу себя. Ненавижу себя за то, что скажу. Ненавижу за то, какая есть и за то, что не могу измениться. Не могу. Больно, тяжело, и душа разрывается на части от взгляда любимых глаз, но через себя не переступишь.
— Что? — снова повторяет Сокольский.
— Я не люблю тебя… — еще шаг назад. От него.
— Я не верю тебе, — сжимает кулаки Илья спустя долгие мгновения, когда до него доходит смысл произнесенных мною слов. — Это из-за глупостей, что наговорила мать? Что ты вдолбила себе в голову, Загорская?!
— Нет, Илья, — сжимаю горло ладошкой, — просто… ну, так бывает… — шепчу и пожимаю плечами, а у самой слезы градом, и глаза не видят ничего.
Да и не хотят видеть такого Илью Сокольского — убитого, разбитого, уничтоженного моими же руками, которые сейчас трясутся.
— Глупости. Чушь. Заканчивай, хватит. Я отказываюсь в это верить… — шаг ко мне. И еще один. А я назад. — Настя, хватит. Игры закончились, слышишь? — хватает за плечи Илья, пытаясь заглянуть мне в глаза. — Я люблю тебя! Я хочу, чтобы ты стала моей женой! Я хочу всю жизнь пройти бок о бок с тобой, Загорская! — сквозь зубы рычит мужчина. — Не делай такое с нами, не надо…
— Она никогда не примет меня…
— Мне все равно.
— А мне нет! Нет, ясно?! — кричу, отталкивая от себя Илью. — Мне не все равно. Ты не знаешь, что такое расти без семьи! И если тебе на них наплевать, то мне нет!
— Они родители, Настя, они поймут, как ты не понимаешь?! Ты думаешь, они действительно будут счастливы от того, что я загнусь?! А так оно и будет без тебя, Загорская!
– Я не люблю тебя! — кричу, повторяя четко, чуть ли не по буквам, понимая, что еще пара слов, и я сдамся. Отступлю. Отступлю, а потом буду всю жизнь ненавидеть себя за слабость.
— Еще раз.
— Что?
— Повтори еще раз, глядя мне в глаза, Загорская! — рычит Илья и пытается поймать за запястья, но я отскакиваю.
— Не люблю! Не люблю. Я. Тебя — повторяю на надрыве, сильнее сжимая ладошки в кулак и силясь перенести душевную боль на физическую. — Не люблю, — выдыхаю чуть слышно. — Поэтому уехала! Поэтому сбежала, Сокольский! — вру. Нагло и безбожно. Но так будет легче и ему, и мне. Сыграть на гордости — дешевый ход, но только так я смогу отвернуть от себя любимого мужчину. А в его глазах столько невысказанных слов, столько злости и ярости вперемешку с болью. Там столько отчаянья и темноты. Я ударила его словами так, что больнее некуда.
— Дура ты, Настя, — бросает наконец-то Илья, запуская пальцы в волосы. — Гордая дура.
— И ты… и ты такой же, Сокольский! — бросаю, по-детски топая ногой.
Секунда, другая. Мы стоим и меряемся упрямством. Бодаемся взглядами так, как умели делать это всегда прекрасно. Разговаривая глазами, а не словами.
Я не понимаю, что творю. Я, вероятней всего, потом буду жалеть, что не нашла другого выхода, что не послушалась, что не сдалась, но сейчас… это все. Точка.
— Херово, когда ты открываешься человеку, а тебе второй раз нож в сердце, — говорит Илья. — Когда ты один готов бороться за что-то, это убивает, Загорская.
А мне и ответить нечего. Он сдается. По взгляду вижу, что это все. Вот она — точка невозврата. Пройдена.
— Не надо было меня искать… — шепчу одними губами, стыдливо пряча глаза.
— Надо было. Теперь, по крайней мере, я точно знаю, что это все.
— Все, — киваю, а у самой темные пятна начинают плясать перед глазами, словно я балансирую на грани падения в пропасть. — Прости…
— Счастливо оставаться… Настя, — вздыхает Илья, запинаясь на моем имени. Бросает еще один взгляд, словно ждет, что вот-вот я передумаю. Вот-вот остановлю. Но нет… Два гордеца. Он никогда не будет бегать за женщиной, а я… никогда не поставлю чувства выше крови.
— Пока, — шепчу, и губы мужчины трогает грустная усмешка. Не медля больше ни секунды, он уходит. Садится в машину и с визгом шин по асфальту срывается с места, унося с собой мое сердце.
Вот и все.
Теперь точно точка.
Для нас с ним, но не в нашей истории. Там она еще не поставлена. Просто потому, что утром следующего дня я набралась смелости и сделала тест.
Две полоски.
Что-то забыли, да, Загорская?
Хочется и плакать, и смеяться от того, как оно все получилось. Насмешка судьбы, не иначе.
Глава 51. Эмма Константиновна
Столица встречает ужасной, осенней погодой. Дождь льет, не прекращая, уже два часа, которые я по пробкам, сидя в дешевеньком такси, добираюсь до квартиры сына. Есть ли у меня уверенность, что перед моим носом тут же не захлопнут дверь? Нет. Но почти два месяца в опале дали мне прекрасную возможность иссушить свой организм слезами и осознать, что я натворила.
Думала ли я, что на старости лет останусь одна? Абсолютно точно — нет. Но как бы печально ни было признавать это, во всем, что происходит и произошло с нашей семьей, виновата я.
Такси останавливается у шлагбаума во двор дорогой многоэтажки, и я выхожу из машины, ощущая, как быстро начинает биться сердце.
Вот вроде мать. Взрослая женщина. Столько лет, и целая жизнь за плечами. А боюсь. Просто потому, что сын был невероятно зол в последнюю встречу и совершенно игнорирует мои звонки вот уже несколько дней. Собственно, так же, как и муж.
Налетевший порыв холодного октябрьского ветра пронизывает до самых костей даже в теплом кашемировом пальто, растрепав уложенные волосы и заставив нервно вздрогнуть. Оглядываюсь вокруг, рассматривая спешащих мимо людей, и подмечаю, что, в отличие от Монако, здесь на тебя, по большей части, всем плевать. У всех своя жизнь, и некогда людям лезть в чужую. Может, прав был муж? Это наше общество уже со скуки бесится.
— Вы надолго в наши края? — интересуется таксист беспардонно, заставляя мои брови взлететь вверх. — Не подумайте чего, просто вы так смотрите на все это, словно первый раз видите, — усмехается мужичок в годах, а мне стоит невероятных усилий сдержать едкое замечание.
— Всего хорошего, — все, что говорю водителю, игнорируя его вопрос, и закрываю дверь, накидывая на плечо ремешок от сумочки и вытянув спину по струнке, держа лицо беспристрастным, следую в сторону нужного мне входа. Да. Такая я. Привыкла к такой жизни и к такому отношению всех вокруг, когда смотрят на тебя снизу вверх. Во многом это и была моя ошибка в истории сына и его невесты. Гордость, принципы, упертость….
И нет. На самом деле в столице я ненадолго. Пару дней. За которые, я надеюсь, как минимум, начать исправлять то, что сделала. Главное теперь, чтобы все участники нашей истории согласились меня выслушать.
До квартиры сына добираюсь быстро и, когда звоню в дверь, а Илья ее мне открывает, я не вижу удивления на его лице. Неужто Сергей позвонил? Рассказал о моем приезде?
Но мысли улетучиваются, стоит только увидеть колючий взгляд сына, которым он меня обдает с ног до головы, и поигрывающие желваки. Нет, это уже давно не мальчик. Жаль, я поняла это поздно.
— Илья…
— Проходи, — бросает мой сын и отступает, отводя взгляд.
Такое ощущение, что за эти два месяца он осунулся и постарел. На лице печать усталости и горя. Обычно так выглядят, когда теряют кого-то очень и очень близкого для себя. А впрочем… так оно и есть.
Я неуверенно переступаю порог дорогих апартаментов своего ребенка, окидывая взглядом полутемную квартиру и в нерешительности замираю.
— Располагайся, — снова бросает сын, закрывая за мной дверь, — мама, — сказал, словно дал словесную пощечину.
— Я ненадолго, Илья, — голос впервые за очень много лет дрожит. А руки в перчатках сжимаются в кулаки от страха. А если… все? Если все уже потеряно, и ничего не вернуть? А если моя семья так и останется в руинах?
Нет. Нет, нельзя так. Не хочу так.
— Илья, тебе нужно жениться! — выпаливаю прежде, чем успеваю себя остановить. — Тебе нужна жена. Хозяйка дома. Помощь, опора. Надежное женское плечо рядом. Сынок… — говорю, прекрасно понимая, что завожу снова один и тот же разговор! Ожидая, что снова услышу много нелицеприятных слов в свой адрес. Но на этот раз у меня есть план, который я приведу в исполнение. Через слезы, истерики, угрозы и уговоры, если понадобится, но приведу.
— Почему я не удивлен, — хмыкает сын и отходит к окну, пряча руки в карманы брюк и даже не думая обернуться в мою сторону. В квартире темно, шторы задернуты, а половины мебели и подавно нет. Словно это место не жилище, а так… перевалочный пункт.
Он страдает. Ему плохо. Ужасно плохо. Так, что и врагу не пожелаешь! И как я была глупа, и слепа, и глуха! Сердце сжимается в болезненном спазме от мысли, что это натворила я. Приходится прижать к груди ладонь, чтобы чуть унять запредельно быстрый сердечный бег.
Моя вина и никого больше. За эти без малого два месяца я похудела, поседела, постарела и только об одном молю Всевышнего, чтобы сын перестал вот так относиться к себе и своей жизни. Уничтожила собственного сына, наблюдая, как он медленно угасает, заваливая себя работой. Как жаль, что чтобы это понять, мне понадобилась так много времени и полный разрыв связи с родными детьми, которые словно вычеркнули меня из своих жизней.
Родительская любовь, она иногда бывает так слепа. Ты гнешь, гнешь и гнешь, пытаясь управлять, подстраивать под себя жизнь своих детей, а потом, оглядываясь, понимаешь… ему ведь уже не три и даже не тринадцать. Сын уже взрослый мужчина, и нужно позволить ему решать самому. Ошибаться, промахиваться, набивать свои шишки по жизни самостоятельно. Но лучше-то это делать, когда рядом любимая, верно? Но кто бы знал, как сложно иногда переступить через себя и свои принятые однажды решения! Как тяжело наступить на горло собственной гордости.