— Алина, помоги мне встать, я должна идти туда.
— Не надо, пусть они сами разбираются.
Я с трудом встала и села на стул. Во время падения я, видимо, сильно ушибла бедро и голову, но меня это не сильно волновало. Я подняла взгляд на моих шокированных студентов. Они сидели тихо за партами, с каким-то виноватым выражением лица, они стеснялись, им было неловко от всего происходящего.
— Извините, пожалуйста, — смогла выдавить я.
— Все нормально, Татьяна Александровна, — сказал кто-то. — Маницкий дебил, не обращайте на него внимание.
Они были слишком добры ко мне, слишком меня любили.
— Спасибо, — почти прошептала я. — Я оставлю вам задание, а сама схожу в деканат. Нужно выяснить, что там происходит.
Я осторожно, слегка пошатываясь, спустилась вниз. Я шла в другой корпус среди спешащих людей, они бежали, словно муравьи в крохотном муравейнике, суетились, что-то делали. А мне подумалось, что все настолько относительно в этом мире, все как в детской игре, в которой ты расставляешь фигурки согласно правилам.
— Наверное, я головой ударилась, — подумала я. Было странным, что в моей жизни разворачивался настоящий кошмар, а я смотрела на все это будто со стороны, и я почти не волновалась, у меня возникло ощущение, что какая-то Высшая рука держала мою и вела меня туда, куда я должна была идти. И я была совершенно спокойна.
Я медленно и спокойно вошла в деканат.
— О, Татьяна Александровна, проходите, — сказал замдекана, завидев меня.
— Добрый день, Олег Николаевич — я вошла и увидела Тему и Вадима, стоящих в отдельной комнатушке, где и сидел заместитель декана.
— Расскажите, отчего произошла драка на Вашем уроке.
Я вздохнула и взглянула на Тему. Он смотрел куда-то в сторону, все еще раздраженный, отстраненный и злой.
— Мне это не известно, — я не любила лгать и от этого мне было тяжело, — мальчики просто что-то явно не поделили.
— Они не хотят говорить, молчат, как Вы считаете, какое мы должны придумать им наказание? Может подать их в списки на отчисление? За дебош!
— Олег Николаевич, не будьте к ним так строги, прошу Вас, они еще очень молоды, все бывает, нужно дать им шанс исправиться.
— Шанс, говорите, хорошо, я дам им шанс. Всю неделю будете вместе ходить и заниматься уборкой библиотеки. Там у нас сейчас проходит ревизия и реорганизация. Исправительные работы помогут вам немного остудить свой пыл.
Ребята молчали, отвернувшись друг от друга, как от неприятного запаха. Я хорошо знала Артема, чтобы поверить в то, что он отступился. И я планировала вывести его отсюда за руку, чтобы они снова не вцепились друг другу в лицо.
— Вы согласны, — спросил их Олег Николаевич. Я с надеждой посмотрела на Тему.
— Да, — буркнул он почти злобно.
— Идите, выполняйте, каждый день после занятий, чтобы были в библиотеке.
Молодые люди пошли в сторону выхода. Я встала и посмотрела на Олега Николаевича.
— Извините, что так все вышло.
— Ничего, бывает. Когда у мальчиков красивый преподаватель, такое иногда случается, — и он посмотрел на меня так глубоко, хитро, проницательно. Он все понял, он знал причину конфликта, и он не собирался увольнять меня, ругать, поучать.
Я улыбнулась ему и тихо вышла. Я спешила к выходу, чтобы найти Тему, а про себя благодарила Бога за то, что он помог нам всем в этой ситуации.
Артем ждал меня внизу. Когда я вышла, он схватил меня за руку и затащил в арку, в которой все обычно курили в перемену. Но сейчас была пара, поэтому там никого не было. Он резко притянул меня к себе и обнял.
— Ты ушиблась? — спросил он.
— Да, мне кажется у меня огромный синяк на ноге и шишка на голове.
Он погладил меня по бедрам и поцеловал в лоб.
— Все пройдет.
— Тем, обещай мне, что больше никогда не станешь драться с Вадимом, вообще оставь его навсегда, пусть делает что хочет.
Он молчал, и у меня возникла ужасная догадка.
— Ты, что, договорился с ним встретиться позже, после университета?
Он молчал.
— Тема, ты с ума сошел, умоляю тебя, не надо.
— Пошли назад в класс, там все тебя ждут, — сказал он и потянул меня за руку. Я поняла, что как бы я не просила, это ничего уже не изменит. Он все решил. Меня снова начало трясти.
Вечером он не пришел. Он не отвечал на телефонные звонки, на мои смс. Я позвонила Родиону, но он тоже не брал трубку. Я написала Алине, но она ничего не знала о них. Сказать, что я была в панике, это значит, ничего не сказать. Я металась по квартире, словно в камере заключения, я молилась про себя каждую секунду, я курила, продолжала ему звонить, десятки, сотни раз. Но ответом была тишина. Тишина преследовала меня всю ночь. Тишина телефона под утро сменилась молитвенным экстазом, и мне казалось, что я схожу с ума, потому что перед моими глазами поплыли вспышки каких-то событий. Я видела, как Вадим держал в руке нож, и я видела, как Тема что-то прятал в кармане, мелькали какие-то страшные тени, черные, красные, бурые. И там были еще какие-то ребята, там было целое сборище. И я в неистовом порыве моих видений призывала Бога на помощь. И я видела, как свет вспыхивал в местах особых затемнений. И там была битва, там была война. И я не вставала с коленей до пяти утра. Я молилась, молилась, молилась. И потом вдруг стало легко, тяжесть и страх ушли, и я поняла, что все кончилось. Я не могла спать. Я вошла в состояние полной опустошенности, словно меня выпили, высосали из трубочки, осушили. Я залезла в душ и стояла там, наверное, целый час. Бессонная ночь оставила под моими глазами черные круги. Я оделась, выпила крепкого чаю, нанесла побольше макияжу, чтобы скрыть следы боли и усталости и поплелась в институт.
Не помню, как смогла провести две пары. Закончив занятия, я тут же поехала домой и легла спать. Я проснулась вечером от телефонного звонка. Это был Родик.
— Тань, привет.
— Привет, — у меня не было эмоций и чувств. Я была пуста.
— С Темой все в порядке. Он просто хочет побыть один.
— Хорошо, спасибо, Родь.
— Не волнуйся, ладно?
— Да, все хорошо, спасибо.
Мой голос был, похоже, безжизненным, потерявшим соки, и я чувствовала волнение Родиона на том конце. Положив трубку, я снова уснула. До утра.
Еще два дня я находилась между небом и землей. Темы не было, он не ходил в университет, не звонил мне, никто и ничего не знал о нем. Родион молчал, и я молчала. Я вдруг замолчала. Мне не чего было сказать, что-то странное творилось со мной. Чувство потерянности, разочарования, боли были где-то внутри, но они словно не доходили до измученного рассудка. Кругом было темно, холодно и тихо.
Когда на третий день вечером зазвонил домофон, я не открыла его. Я сидела и смотрела в одну точку. Я не могла разобраться в себе, я не понимала, что со мной происходило. Я просто сидела и наблюдала за своими слезами, катившимися на кровать. За ночь кровать стала совсем мокрой. Я не выходила из дома все выходные, не открывала дверь тем, кто звонил почти непрестанно, мой телефон валялся отключенным. Я хотела быть одна. Одиночество было приятным. Оно спасало от боли, которая хлынула горлом, оно прятало меня от мира, укрывая своей тайной. Мне было очень, очень плохо, и я знала, никто не мог бы мне помочь.
В понедельник я позвонила на работу и сказала, что заболела. Я не ела уже четыре дня, почти не пила, я с трудом вставала, я не могла понять, что происходило, и я не хотела знать. Мне понравилась тишина. Я оглохла в ней от ее громкой вечной песни, и это состояние зачаровывало, нейтрализовывало боль. Оно успокаивало. Меня сковало в какое-то отупение, я не могла думать, не могла чувствовать, мне было больно и не больно одновременно. И я просто лежала в этой тишине и пустоте, одинокая, вечная, немая.
Во вторник неожиданно постучали в дверь. Я лежала, я не могла встать. Стуки стали громче, настойчивее.
— Таня, — услышала я голос соседа. — Таня, открой, пожалуйста. В какой-то момент перед моими глазами вдруг метнулась вспышка света. Она как будто бы подняла меня с постели, грязную, обмякшую, и понесла меня к двери. Не знаю точно, кто открыл дверь. В каком-то сне мне казалось, что я была вне тела, легкой бабочкой я парила в пустоте.
Словно со стороны я увидела, как распахнулась дверь, и влетел Тема, Родик и мои соседи. Они подхватили мое тело, оно валялось на полу. Кто-то кричал, что надо срочно вызывать скорую. Вспышки, вспышки, они мелькали перед моими глазами, яркие, белые, чистые.
— Она вся горит, она просто кипяток, — кричал Артем.
Потом вбежали врачи в халатах, мое тело погрузили на носилки, я видела, что его несли к лифту, а Артем закрывал дверь квартиры. Он был такой красивый, он так сильно любил меня, я это видела, знала. Я касалась его лица своими невидимыми руками и шептала ему, что я люблю его. Но его волнение все увеличивалось, в машине скорой помощи врач сказал, что у меня температура сорок и два, что еще чуть-чуть, и я бы умерла. Мне кололи какие-то уколы и воткнули капельницу. Я ничего не чувствовала, кроме эйфории полета. И мне так хотелось рассказать всем, что тут так хорошо, и что я счастлива, наконец-то абсолютно счастлива. Боль улетучилась, отступила, отцепила свои когти. И я ожила.
Я открыла глаза и увидела яркий свет солнца, бившего в окно. Я была в палате, мои руки были перебинтованы в локтях и запястьях. Я повернула голову и увидела Тему, спавшего на диванчике в палате. Где-то в коридоре раздавался голос моего отца, Зевс, разгневанный и взволнованный.
— Разве может обычный вирус привести человека к предсмертному состоянию, — гремел он.
— Успокойтесь, — говорил голос, видимо, врача. — Она вне опасности, эти ребята, ее студенты, вовремя подоспели. Сейчас много разных инфекций, многие из них до конца не изучены, я могу сказать только одно, она выздоравливает, это точно. Состояние стабильное, тревоги не вызывает.
— Нужно провести все обследования, анализы, необходимо все проверить, — отец грохотал на весь коридор, и я застонала, — па.
Тема тут же вскочил ото сна и бросился ко мне. Его глаза выражали ужас, таких глаз я еще у него не видела. Безумие, граничащее с полным сумасшествием. Тревога, смешанная с паникой. Он ничего не говорил, он только гладил меня по лицу. Через секунду вошел отец и Артем отстранился.
— Пришла в себя, — загремел он, — доча, ты, что моя, ты почему нам не позвонила.