Я была в ярости. Когда все студенты вышли, я уронила свою голову на стол и сжалась в комок. Я ненавидела себя. Я ненавидела свои предательские чувства, которые ввергли меня в тот стыд, который я испытывала перед этим молодым парнем. Я готова была рвать свою грудь на части, я хотела приклеить свою голову и глаза в одном положении, чтобы они не имели возможности смотреть на него. Я не помнила, как прошли остальные занятия в этот день. Когда мне удалось добраться до дома, я была просто счастлива, остаться с собой наедине. Я достала из ящика сигареты, которые валялись там с какой-то вечеринки, и закурила в вытяжку. Это было плохим знаком, так как я курила в исключительных случаях легкого подпития или стресса. Это был второй случай. Мой ум метался между вероятностями развития событий. Я понимала, что если так будет со мной происходить и дальше, то я просто не смогу нормально вести занятия в этой группе. Мои мысли стали крутиться вокруг идеи, что возможно я ему тоже нравлюсь, что этот сон был проекцией его фантазий в мой адрес. Затем я вдруг неожиданно вспомнила о моем видении в первый день, когда он пришел в мою группу. И меня поразила идея о том, что я могла увидеть не его мысли на тот момент, а будущие возможные события. Затем я стала думать, что если у нас возникнут отношения и кто-нибудь об этом узнает, то будет огромный скандал и меня просто могут уволить. Я представляла, как могли бы отреагировать его родители, ведь ему едва ли еще исполнилось восемнадцать. Меня трясло от нахлынувших чувств, и я не знала, что мне с ними делать. Я выкурила несколько сигарет подряд и налила себе ванную с успокаивающими аромомаслами.
Вода накрыла меня новыми страхами. Мне виделось, что, скорее всего я все это сочинила, что у парня и в мыслях не было никаких симпатий, и я пришла в ужас от осознания того, что я насильственно вторгаюсь в его личное пространство своими мыслями. Я расплакалась и стала молиться. Я просила прощения за те чувства, которые испытывала. За страхи и страсти, бушевавшие внутри меня. Спустя какое-то время я успокоилась и легла спать, твердо решивши, что буду бороться с собой изо всех сил.
Она 3
На следующем занятии я намеренно не смотрела на него прямо, однако периферийным зрением заметила, что он не сводит с меня глаз. Я старалась изо всех сил, однако через какое-то время его настойчивые взгляды автоматически стали притягивать мои глаза. Чувство приближающейся ловушки снова накрыло меня с головой. Сердце билось так, будто боялось, что его могли остановить в его бешеном порыве жить и дышать. Вдруг в какой-то момент, когда я взглянула на Артема, он резко выпучил свои глаза в мой адрес, как бы спрашивая меня мысленно, почему я на него пялюсь. Я сделала вид, что не понимаю этого жеста и внешне совершенно невозмутимо продолжала вести урок. Однако внутри у меня металось отчаяние и чувство вины, перемешанное с устрашающим стыдом. Я спокойно закончила занятие и задала домашнее задание. Отвернувшись от аудитории, я делала вид, что чем-то сильно занята, копаясь в своих рабочих записях. Когда класс опустел, я глубоко вздохнула, пытаясь заполнить воздухом образовавшуюся в моей груди саднящую жуткой болью дыру. Я тонула в огромном море, задыхалась, билась за свое выживание, пытаясь найти хотя бы один сучок, пусть даже самый маленький, способный стать светом в конце черного тоннеля, в котором я оказалась. Я не знала, как задавить в себе то чувство, которое рвало меня изнутри. Я металась в этой агонии еще целых две недели, каждый раз стараясь превозмочь растущее ощущение привязанности к этому парню. Однако чем больше я пыталась освободиться от него, тем сильнее оно стягивало свой жгут на моем сердце, направляя все мое существо в сторону единственного для меня воздуха, способного дать мне возможность снова жить. На занятиях я намеренно игнорировала молодого человека, обращая на него внимание только по учебной необходимости. Однако меня не покидало чувство того, что он начинал понимать, что внутри меня происходило что-то важное, что касалось именно его. Я стала замечать, что его взгляд, сначала изучающий и непонимающий, вдруг сменился на стеснение, интерес и в конечном итоге симпатию. И теперь мы уже оба вели себя неестественно, даже спиной ощущая присутствие друг друга, реагируя на каждое дыхание, каждое движение, каждый вдох и выдох. Это было очень странно и сводило меня с ума. В конце концов, совершенно естественно грянул гром.
После очередного занятия мое напряжение переросло в истерику. Чувства рванули наружу в виде агрессии на все, что меня окружало. Я вылетела из учебного корпуса, словно фурия, несущаяся с ураганной скоростью. Мне нужно было идти в другое здание на заседание кафедры. Я бежала, и мне казалось, что, если кто-нибудь сейчас что-нибудь спросит у меня, я его просто убью, словно стихия, сносящая все на своем пути. Я мысленно кричала о том, что больше никогда не хочу видеть его, я приказывала пространству не сталкивать нас на пути нигде более, чем это было необходимо для занятий. Я знала, попадись он мне сейчас на глаза, мое состояние будет абсолютно неконтролируемым, и в своей ярости я не боялась сделать глупость. Возможно, я даже хотела этого, я хотела сделать что-нибудь, что могло бы остановить мою агонию.
Я влетела во второй корпус и пулей пронеслась наверх. Я тихо сидела на последнем ряду, слушая заведующую кафедры, словно грозовые тучи перед бурей, налитые водой и готовые пролиться после вынужденного затишья. Я почти не слышала того, что она говорила. Меня тошнило от сдерживаемых эмоций, и я мечтала поскорее вырваться наружу, чтобы дать им волю прорвать заслон. Я была так напряжена, что мне казалось, что аудитория, в которой мы все сидели, может взорваться от одного моего огненного дыхания. Через час я наконец-то получила возможность освобождения. Я вскочила со своего места, схватила куртку и бросилась бежать вниз по лестнице. Я чуть не сшибла проходящих мимо студентов, которые недоуменно посмотрели мне в след. Я пролетела мимо охраны и распахнула дверь, ведущую к последнему лестничному проходу перед выходом. Словно молнией меня прошиб озноб от головы до кончиков пальцев. Я увидела, что внизу, прямо возле спасительной двери стоял Артем. Он заметил меня, распахнул свои красивые серые глаза мне навстречу и отвернулся от смущения. Каждая моя клетка завибрировала еще большей агрессией. Он стоял там, словно знамение, кричащее о том, что он не даст мне выхода, запрещающее мне оторваться от него в безумном порыве бешенства. За секунду в моей голове пролетели возможности избегания столкновения. Я хотела метнуться назад, но поняла, что это будет выглядеть ужасно, ведь он уже заметил меня. Это взбесило меня еще больше, и за неимением другого выхода, я бросилась вниз по лестнице, отвернувшись от него, словно от чумы, убивающей мою жизнь. Я горела таким огнем, что, когда я пролетала мимо него, он инстинктивно подался назад, я чувствовала, пораженный моим состоянием. Я была уверена, что он понял, что моя агрессия предназначалась именно ему. Я выскочила на улицу и запрыгнула в свою машину. Было холодно, но я этого не замечала. Пожаром я нагревала все пространство, которое меня окружало. Машина рванулась с места так, словно участвовала в ралли, я летела по дороге, моля Бога спасти мою жизнь и жизни тех людей, которые могли попасться мне на пути. Я влетела домой и упала на кровать. Я рыдала несколько часов, не способная остановить бурю.
Вечер принес апатию, я лежала и смотрела в потолок. Неизбежность судьбы точила мое сопротивление, я лежала и старалась ни о чем не думать. Тихие слезы катились по моему лицу, во мне рождалось смирение перед чьей-то великой волей. Я поняла, что сопротивление бесполезно. Я лишь мучила себя угрызениями совести и чувством вины за то, что влюбилась в парня младше меня на четырнадцать лет. Я понимала, что это было абсолютнейшим абсурдом, но этот абсурд напоминал мне о том, что я жива. Я дышала Артемом. Я снова стала дышать, он прорвал плотину в моей груди, ту, что я так долго и старательно устанавливала, защищаясь от мира равнодушия. Я лежала и чувствовала, что защита сломлена, и мое сердце заполнялось какой-то теплой субстанцией, нежной и доброй, его образ заставлял мое сердце выращивать крылья, которые уносили меня в тот мир, который я видела с детства, но потеряв способность летать, забыла. И теперь я снова летела. Но я понимала, что мне придется смириться с тем, что летать я буду одна. Я даже в самых смелых мечтах не могла представить, что Артем обратит на меня внимание как на женщину, на девушку, с которой он захочет пойти на свидание, которую он будет целовать, стесняясь и краснея. Он был так юн и неопытен, что мне снова стало стыдно за эти мысли.
Я встала и медленно побрела в ванную. Я стояла под душем, и вода стекала с меня, словно обессиленные ленты, тянущие мою понурую голову вниз. Состояние апатии было таким неестественным для моего солнечного и яркого характера, что я была совершенно разбита, не понимая, как мне справиться с той ситуацией, в которую я попала. Я привыкла радоваться и светиться, и я не знала, что делать с печалью и грустью. После душа мое сознание, немного успокоившись, дало возможность изнеможенному телу заснуть.
Утро было морозным и солнечным. Начало октября принесло первые холода. Я собиралась на занятия, и, осознавая, что сейчас снова увижу его, во мне дрожала каждая клеточка. Я больше не сопротивлялась. Агрессия ушла, оставив место сумасшедшему волнению.
Я подъехала к университету и вышла из машины. На трясущихся ногах я поднялась в аудиторию. Поздоровавшись с Алиной, я обнаружила, что другие студенты еще не пришли. Меня накрыла паника от того, что возможно сегодня он не придет. Сердце защемило болью, но я продолжала делать то, что должна была. Я достала ноутбук, села и стала подготавливать материалы к уроку. С коридора начали доноситься знакомые голоса. Это был Родион, именно с ним дружил Артем, мое сердце замерло. Я подняла глаза и увидела их обоих, входящих в класс. Артем повернул в мою сторону голову. Его лицо было искажено гримасой непонимания, негодования, возмущения и чего-то еще, что я не могла распознать.
— Здрасьте, — тихо сказал он, его голос прозвучал немного пренебрежительно. Мое сердце упало.
— Добрый день, — я была прекрасной актрисой! Ни намека на то, что я была в теме! На лице была отображена ангельская улыбка и вселенская радость, словно я вчера не окунала его в свой гнев и отчаяние.
Он сел на место. Мельком я увидела, что он снова смотрел на меня исподлобья, настороженно и как-то обиженно.
Я продолжала спектакль. Я радужно начала шутить с аудиторией, спрашивать домашнее задание, я вела себя так, словно внутри у меня была вселенская легкость и грация. Я была умелым настройщиком. Я могла делать с аудиторией то, что я хотела. Это был природный талант управления людьми, это была многолетняя практика преподавания. Через пятнадцать минут среди студентов уже кипела работа. Я поглядывала на Тему обожающе и весело, и через какое-то время он успокоился. Его взгляд стал более открытым и добрым. Я любила шутить, и он тоже. Я вставляла острое словцо по ходу урока, и он подхватывал его, усиливая его значение, и класс падал со смеху. Когда настало время парной работы, я подошла выслушать их с Тамарой диалог. Когда Тема говорил, я чувствовала его энергетику, и сумасшедшее чувство наслаждения прокатывалось по всему моему телу. От него пахло какими-то приятными духами, и этот запах смешивался с запахом его тела, напоминавшим что-то легкое и неуловимое, уверенное и сильное, ветреное и чувственное. Его жесткая внутренняя конструкция была подернута глубокими чувствами, возможно даже более сильными, чем я была способна испытывать, но они зажимались и редко выпускались наружу. Внешне демонстрировался лишь индивидуализм, свободолюбие и желание управлять. Я чувствовала, каким сильным он был, сколько власти было в его юной душе. Он мог править мирами, он хотел этого, и я это видела. Еще я заметила, что он держал внутри много боли, его глаза порой выражали такую грусть, схожую с жуткими муками, и мое сердце сжималось, стремясь освободить его от страданий любыми путями. Он говорил свои слова, я поправляла его английский, но это было какой-то странной внешней картинкой, ширмой, прикрывающей то, что происходило на самом деле между нами. Когда я слушала Тамару, я видела, что он тайком рассматривает мои губы, и в этот момент от него исходило такое чувство, что мне казалось, что стул, на котором я сидела возле него, полыхает нестерпимо жарким огнем. Я снова начинала разгораться и терять контроль над собой. Когда я отошла от него слушать другие пары, он не оторвал от меня своего взгляда. Его глаза стали темнее, налитые какими-то переживаниями, которые я в своей панике не пыталась разгадать. Я чувствовала, что нравлюсь ему, и мне казалось, что мир плывет перед моими глазами в каком-то странном забытье, все исчезло, боли не было, меня охватило всепоглощающее счастье, воспламеняющее всю Землю в своем порыве.
Так прошел октябрь. Я жила теми считанными часами, которые я проводила вместе с ним на занятиях. Я парила и творила, из-под моей руки выходили произведения искусства в виде стихов и рассказов о любви, картин и простых зарисовок. Как всегда, мне приходилось много работать, что отвлекало меня от моей радости. И лишь в свободные часы я окуналась в мое счастье, вспоминая каждое его слово, каждый его взгляд, улыбку. Все, что напоминало о нем, стало моим любимым, все, что имело отношение к нему, было мне дороже всего. Я не мечтала, чтобы он был со мной, я просто была счастлива, что он вообще существовал в моей жизни. Я создала внутри своего мира укрытую от других сказку, и мои волшебный герой приносил мне много радости.
Она 4
Однажды он не пришел на занятия. Студенты сказали, что у него умерла бабушка. Я терялась в догадках, было ли это так, ведь ученики часто выдумывали небылицы, дабы иметь возможность улизнуть с пар. Потом были ноябрьские праздники, и мы долго отдыхали. А на следующее занятие он снова не пришел. Сказать, что я скучала, это значит, просто ничего не сказать. Я впадала в тоску и гнала от себя накатывающую депрессию, однако семейные заботы отвлекали меня от меланхолии. Я много времени проводила с родными, иногда встречалась с подружками, окунаясь в мир беззаботного смеха и дурачества. Я читала и писала, как всегда увлеченная наукой и поиском. Жизнь шла своим чередом, а чувства дремали, укрытые моим разумом, дабы снова не вывести сознание из работоспособности.
Спустя три недели он пришел. Его лицо было понурым и серым. Глаза стали светлее, словно стали видеть больше. Он снова смотрел на меня исподлобья, когда я спросила его о причине отсутствия.
— У вас, что никогда никто не умирал? — грубо буркнул он.
— Откровенно говоря, нет, — я сказала это так, словно мне это ничего не стоило. Все мое тело было одной единой натянутой струной, уставшей от напряжения и готовой разорваться на части. Я никогда ранее не знала, что моему терпению, нет границ.
— Вам повезло, — буркнул он, с раздражением садясь за парту. Он был чужой и недоступный, закрывшийся и замкнутый, словно темная сторона Луны, неожиданно ставшая реальностью.
Его лед больно хлестнул меня. Я посмотрела на группу и уверенно начала вести урок. Через пять минут вошел Родион. С извиняющимся лицом он спросил разрешение войти. Вместе с Артемом он отсутствовал на занятиях все это время.
— Почему Вы так долго отсутствовали? — спросила я.
— У меня умерла бабушка, — сказал он.
— Что и у вас тоже, — недоверчиво спросила я.
— Мы с Артемом двоюродные братья, — спокойно сказал Родион.
— Ясно, — я была удивлена тому, что не узнала об этом ранее. — Садитесь.
Отстраненный настрой Темы был очень болезненным для меня. Я вела урок, как обычно, улыбаясь, шутя, подразнивая студентов, если они начинали лениться. Но в душе моей были слезы, градом катившиеся вниз до самой земли. Боль мучила мое бедное сердце, уставшее и желающее освободиться от того тяжкого бремени, которое на меня свалилось. Я задала им на дом описать характер учителя, то есть меня. Это задание было направлено не только на то, чтобы повторить нужную тему, но и имело намерение психологической раскрепощенности. Я хотела, чтобы они видели во мне друга и помощника, а не надзирателя и командира. Я ориентировала студентов просмотреть один известный астрологический сайт на английском языке. Там в характеристиках знаков зодиака можно было найти много интересной лексики для описания личности. С тяжелым сердцем я закончила урок.
Я думала, что он не придет на следующее занятие. Я почти была уверена, что он не захочет описывать мою личность. Я чувствовала, что он ощущал от этого некую неловкость. Однако он пришел. И когда я спросила, что я задавала на этот урок, он сделал недоуменное лицо. Кто-то напомнил задание, и он небрежно протянул:
— А, да, точно.
Я была уверена, что это было частью игры, в которую он решил играть. Я знала на сто процентов, что он думал об этом задании, прекрасно помнил его, и ему было крайне неловко его отвечать. И мои подозрения подтвердились, когда я вызвала его к доске. Он вышел и забился в противоположный от меня угол. Почти отвернувшись, он встал в какую-то скукожившуюся позу, полубоком ко мне и сказал.
— Мой учитель имеет скорее сангвинический темперамент, — мое сердце готово было пробить дыру в груди, — она умная, — продолжал он, — веселая, саркастичная и с чувством юмора.
Он мялся, не зная, что сказать. Я старалась мотивировать его, подсказывая различные изученные нами прилагательные. Он еще что-то говорил, от волнения, я почти ничего не запомнила, и когда он закончил, было ощущение, что с его плеч свалился какой-то тяжелый груз.
— Татьяна Александровна, — крикнул кто-то из студентов. — А кто вы по гороскопу?
— А как вы думаете? — спросила я.
Группа начала свои догадки, они выкрикивали различные варианты, но Артем изобразил на лице глубочайшую скуку, так и не сделав ни одного предположения.
— Никто так и не угадал, — с улыбкой сказала я. — Я лев.
— О, — замямлили про себя ребята. Я видела, как на их лицах отображался результат полученной информации. Кому-то это понравилось, кому-то не очень, для кого-то это вообще ничего не значило. Зато для меня, как для профессионального астропсихолога, подобная информация значила много. Я знала знак зодиака каждого в группе, и смотрела космограммы каждого студента, чтобы быть уверенной, как с ними работать правильно. Более того, я проводила свои собственные исследования в области изучения так называемых «детей индиго» и мои студенты были именно ими.
Артем был Водолеем. Уранически интеллектуальным, холодным, независимым, рассудочным, дружелюбным, талантливым и неординарным. Но в его характере были и другие черты, сильный Плутон давал глубокие и скрытие эмоции, мощные страсти, властность характера, желание управлять и потрясающую сексуальность. Тяжелый магический взгляд иногда сменялся юмором, легкостью и мобильностью Урана. Сильнейший Сатурн давал амбициозность и ответственность, высокую работоспособность, умение владеть собой, да, его самообладанию можно было только позавидовать! Гремучая, потрясающая смесь разума и чувства, тяжести и легкости, желания дружить и сексуальной тяги, властности и в то же самое время стремление любить и быть любимым, — все это могло привести в трепет любое женское сердце, даже менее чувствительное, чем мое. Иногда мне начинало казаться, что я ничего больше не хочу в жизни, как только разгадать его тайну, понять его до самой последней точки отсчета, стать им, жить его миром для того, чтобы обогатить свой собственный. Я мечтала увидеть игру его гороскопа в жизни, узнать, чем он живет, о чем постоянно думает. Я должна была знать о нем все, но не знала ничего. Я хотела слиться с ним на всех возможных уровнях и подуровнях, я мечтала понять, для чего я встретила его в своей жизни, почему меня так влечет к нему. Я хотела потерять свою индивидуальность на какое-то время, чтобы потом проснуться новой и более мудрой, зрелой и наполненной. И я хотела знать о его чувствах. Я мечтала узнать правду, не важно какую, она была мне нужна, словно цель моей жизни, словно часть моего высшего предназначения, назначенного мне судьбой.
Я продолжила урок. В контексте какого-то задания я спросила его.
— Артем, а Вы ранимы?
— Да, — быстро ответил он, и смутился.
— А чем бы Вы хотели заниматься в жизни?
— Я мечтаю о какой-нибудь творческой профессии, сам пока не знаю какой, и еще мне хотелось бы управлять.
— Плутон, — улыбнулась я про себя, а вслух спросила:
— А зачем Вы хотите управлять?
Он задумался на секунду, а потом в своей легкой манере сказал:
— Потому что это весело.
В моей голове метались дома и знаки гороскопа, распределяя его качества по нужным позициям. Я напивалась информацией о нем так, словно она была сладчайшим медом, который мне приходилось когда-либо пробовать. Я закончила занятие, а сама все продолжала свои размышления о его характере. Я видела его уникальность и одаренность, и это приводило меня в такой трепет, в такое возбуждение, что занимало все мои мысли. Он не мог знать о себе то, что видела я с высоты своего опыта, и мне так хотелось рассказать ему об этом, мне так хотелось вдохновить его на великие свершения в этой жизни. Меня волновала однажды брошенная им случайная фраза:
— Я думаю, что умру молодым.
— Нет, — ответила я, — нет.
У меня была одна способность, видеть вещи не такими, какими их видели обычные люди. Иногда я обнаруживала людей в других местах и в другом времени. И я видела Артема немецким офицером во время Второй мировой, погибающего в бою молодым. И я нашла подтверждение тому в его гороскопе, и мне так хотелось сказать ему, чтобы он не думал, что умирать молодым придется каждую новую жизнь. Мне хотелось кричать ему, чтобы он жил. Потому что, если его не станет, то как же тогда буду жить я? Мне так много хотелось ему рассказать, мне так не хватало общения с ним. Он стал не только моей недостижимой мечтой, он стал моим воображаемым другом, с которым хотелось болтать и делиться всем на свете, которому хотелось рассказать все то, что я рассказывала в детстве звездам.
Я уже привыкла жить в мире случайно брошенных взглядов, недомолвок, подсознательных чувств и догадок, когда однажды случилось кое-что интересное. На дворе стоял декабрь, дело близилось к концу семестра, и мы со студентами изо всех сил готовились к предстоящему экзамену. Когда Артем пришел на занятие, я заметила, что он прячется за учениками, сидящими впереди. Обычно он так не делал. Я наклонилась немного вправо и увидела, как он сидел, вжавшись в стол с новой стрижкой. Волосы все еще ниспадали на лицо, но были уже не такими длинными, чуть ниже середины ушей. Теперь все стало ясно. Он подстригся и стеснялся продемонстрировать свой новый вид. Я улыбнулась про себя и с удовольствием отметила, что прическа ему шла. Впрочем, вероятно, он понравился бы мне и лысым, внешность никогда не играла для меня особого значения. Когда он отметил мою спокойную реакцию, он заметно расслабился. Я велела достать им ручки, и кое-что записать.
— Мне не чем писать, — сказал Артем, глядя на меня. — У вас есть ручка? — спросил он.
— Да, — без задней мысли просто ответила и как всегда улыбнулась. Я достала ручку из пенала и протянула ему. У меня всегда с собой был целый набор канцелярских принадлежностей потому, что студенты часто забывали их дома, и мне приходилось раздавать свои. Как правило, их мне не возвращали, а я никогда не обращала внимания на такие мелочи.
Когда закончилась пара, я вообще про это забыла. Неожиданно после урока ко мне подошел Артем.
— Я нашел на полу какие-то ручки, — невозмутимо сказал он, — я могу дать Вам любую на Ваш выбор, но Вашу я оставлю себе.
На какое-то мгновение я опешила, но моя природная гибкость и великолепные способности скрывать то, что я на самом деле чувствую, помогли мне быстро сориентироваться, хотя я так и не посмела поднять на него своих глаз.
— Оставьте их все себе, — просто сказала я. Если бы кто-то видел меня со стороны, никто никогда бы не подумал, что внутри меня разыгрывался эмоциональный парад, грохочущий раскатами грома.
— Хорошо, — сказал он, и вышел из аудитории.