— Леночка? — тёплая, скользкая рука погладила меня по плечу. — Ты слышишь меня?
— Слышу, — прохрипела я и не узнала собственный голос. — Воды… дай мне воды…
Я притворно поморщилась, хотя сухость во рту не была такой уж сильной. Меня больше волновала пульсация в голове, которая напоминала глухие удары палкой.
— Сейчас, доченька. Сейчас, милая. Потерпи немного.
По всей видимости, бабушка покинула помещение, так как вокруг воцарилась долгожданная тишина, и у меня было время сосредоточиться на главном. Я должна была вернуться в тот вечер.
Воспоминания, как короткие вспышки слепили мой разум. Одна за другой, они толкали меня в спину, подводя к колючей истине. Я помню дорогу — машины, женские крики, асфальт. Да, точно, там все и произошло. Но что именно?
Через фантомную боль, у меня получается приоткрыть один глаз, и первое, что я вижу, это желтовато-белый потолок больничной палаты, куски штукатурки, которые вот-вот должны упасть мне на лицо. Мне не хватило сил, чтобы вынуть катетер из своей вены. Мне не хватило сил, чтобы вообще пошевелиться. Голова кружилась, и то, что находилось в более двух метрах от меня, уже просматривалось смутно.
На дороге случилось что-то страшное. Кожа до сих пор чувствовала крепкую хватку мамы, в ушах застыл её крик, и сильнейший удар, который поставил запятую между «тогда и сейчас».
Я наивно предположила, что разговор врача и бабушки связан с маминым состоянием. Тот удар, послужил её парализации. Это объясняет бабушкины слезы, влажность которых я до сих пор ощущаю на своём плече. Мама пострадала. Но все обойдётся, она восстановиться — так сказал доктор. Но что не так со мной?
Стало не по-детски страшно, ноги не слушались меня, я не могла ими пошевелить. Мне доводилось чувствовать сильную слабость, в те моменты меня одолевала двусторонняя ангина и температура не спадала неделю, но чтобы быть настолько неподвижной, такое случилось впервые. Кончики пальцев словно побывали в ледяной воде и только сейчас начинают оттаивать.
Казалось, прошла целая вечность, когда в палату вернулась бабушка, дрожащими руками она поднесла мне стакан воды. Поддерживая мою голову, она подняла прохладный стакан к шершавым губам. Сделав три жадных глотка, я осушила весь сосуд и помимо резкой боли в горле, во рту появился кислый привкус медикаментов.
— Как ты, Ленушка? — спросила бабушка, и её дряблая кожа на подбородке дрогнула. — Как себя чувствуешь?
Я медленно опустила голову на подушку и решилась на полное прозрение.
— Бывало и лучше, — призналась я, привыкая к свету. — С моим телом что-то не так. Такое ощущение, что руки и ноги залили бетоном.
Мой взгляд упал на бугорок из простыни, но, даже напрягшись, я не смогла пошевелить ступнями — холмик не шелохнулся.
— Все пройдёт, деточка. Скоро ручки будут двигаться, встанешь на ножки, — по её лицу продолжали катиться слезы. — Все будет хорошо. Скоро заберем тебя домой.
От бабушкиной одежды исходил запах настоя валерьяны или же «Корвалола», отчего становилось муторно. Как и от ярких пятен, которыми было усыпано ее старомодное платье.
— Что случилось? — глоток воды не избавил меня от прерывистого шипения. — Почему я здесь?
— Разве ты ничего не помнишь?
— Смутно. Хотя, нет, не помню.
— Ну, как же, дочка? Совсем ничего?
Я посмотрела на неё пустыми глазами. Что я могла ей ответить? Мои догадки были лишь приблизительными. В своём сознании я все никак не могла провести черту между сном и явью. Или просто боялась ее проводить.
— Вчера, ты устроила аварию, — прямо сказала она, уловив мою растерянность. — Ну, куда ты полезла, Ленка? Куда рванула? Столько судеб покалечила, — она схватилась за голову.
Казалось, её седые волосы почернели и встали дыбом, а распухшие веки лишились нескольких морщин.
— Авария? — переспросила я, почувствовав холод в затылке. — Как это произошло? Расскажи мне все.
— Зачем на дорогу выбежала? — с долей ненависти прорыдала она. — О чем ты только думала? Где была твоя голова? Ой, голова — дубинушка. Ой, дубина.
Чувство паники нарастало очень быстро и, поджав губы, я осознала, что они немеют.
— Легковушка врезалась в грузовик, — продолжала она, — который по твоей прихоти затормозил. Вот всех и задело. Господи, если бы я только знала, что это произойдет, никогда бы не отпустила вас!
— Всех? А что с водителями? Они живы?
— Живы, живы, — она со звуком шмыгнула в носовой платок, и в её глазах пронёсся страх. — Сейчас, главное тебя на ноги поставить. Врач сказал, тебе нужен комплекс упражнений. Скажу твоему отцу, пусть платит теперь. Ирод, это он во всем виноват. На кой черт, он заказал это кафе? Ему все вернется ироду. Ой, господи, прости.
Это был первый гвоздь, который был забит в мое сердце, словно в поролоновую игольницу. Так значит, эти наставления врача предназначались для меня? Что тогда случилось с мамой? Ведь её тоже задело, я помню. Помню ее крик.
— Где мама? — резко спросила я, и кожа покрылась мурашками. — Она пострадала? Сильно?
Бабушка пальцами нащупала крестик на капроновой нитке и поднесла его к губам. Сквозь шёпот и рыдания, я распознала слова молитвы.
Я сглотнула комок осколков.
— Что с мамой, баб? — переспросила я настойчивее, но в ответ получала горький плач. — Баб! Успокойся и отвечай мне! Что с мамой!?
От бабушкиного воя сосуды в голове норовили лопнуть, а уже устоявшаяся палата начала кружиться с новой силой. Сердце молотом стучало в ушах. Я судорожно ерзала головой по подушке, в надежде увидеть медсестру или ещё кого- то, кто будет сдержаннее этой историчной женщины. Все тщетно.
— Ой, горе, горе, — напевала бабушка, и я нашла в себе силы приподняться на локти.
— Где мама!? — адреналин в крови поднялся и голос прорезался. — Где моя мама!? Отвечай!
Бабушка взглянула на меня так, будто я должна была пожалеть о своем вопросе, а потом выпалила:
— Нет её больше! — её ответ, словно острый камень, прилетев в голову, вернул меня в лежачее положение. — Нет у тебя больше мамы! Нет моей Анжелы! Нет моей доченьки! Нет! Нет! Одни мы Ленка остались!
Ее слова адским эхом разносились в голове. Я ртом глотала воздух, но он не доходил до легких. Еще один толстый гвоздь был забит в сердце, ржавый, он пробил его насквозь.
— Это неправда, — шепчу я, качая головой. — Неправда. Неправда.
— Вот так оно, деточка! Вот так оно бывает, родненькая!
Бабушка вцепляется руками в кровать, утыкается лицом в покрывало и приглушенно рыдает, кричит.
Я закрываю глаза, стараясь не выпасть из этой жизни. Вдох. Второй. Третий.
— Нет моей Анжелочки, — не успокаивается бабушка, а я губами обвожу ее слова. — Нет ее. Нет.
Мои глаза распахиваются — как же быстро пришло осознание. Так быстро, что это напомнило мне разряд тока. Я знаю это чувство.
Когда мне было шесть, из коробки папиных инструментов, я стащила обрезанный провод с одной вилкой на конце. Игра была недолгой. Когда штекер оказалась в розетке, по глупости, моя рука потянулась к оголенному отрезку. Я до сих пор помню то чувство, когда волны тока проходят по всему телу, тебе не больно, совсем, но и оторвать руки не получается. Что-то подобное я ощущаю сейчас — ни боли, ни возможности пошевелиться, один лишь ступор.
— Ба, где мама? — интересуюсь, в надежде, что этот вопрос я еще не задавала. — Не плачь. Позови маму. Пусть придет за мной.
Тамара Михайловна потихоньку утихает. Если бы я не видела ее, то подумала, что около кровати скулит собака. Собака, которой передавили лапы.
— Что тут происходит? — в палату залетает парень в белом халате и оттаскивает бабушку от меня. — Сестра! Принесите нашатырь! Человеку плохо! Сестра!
Тело старушки обмякло в руках врача, она хватается за сердце и надрывисто вздыхает. Врач с трудом оттаскивает ее в коридор, и я не упускаю свой шанс на просьбу.
— Позовите мою маму! — кричу я ему. — Ее зовут Анжела! Мы попали сюда в одно время! Анжела Крюкова, сорок пять лет, у нее платье оливковое и волосики такие худенькие, — мой голос срывается, когда я остаюсь в палате одна. — Скажете ей, что я здесь! Я жду ее!
Первые слезы соленой водой попадают в рот.
Магнитное свойство тока, не позволило бы мне оторваться, но пришла мама и оттолкнула меня от опасной игрушки. Помню огромный ожог на ладони, розовое мясо и запах паленой кожи — вот тогда пришла боль. Мама вырвала меня из рук смерти. Я осознаю это спустя годы, когда примусь изучать свой шрам. Так же, как и тогда, я потихоньку впускаю в себя боль. Нет, не так. Она лезет в меня совершенно без спросу.
Мама. Мама. Мамочка.
Перед глазами образуется пелена из слез, больничная палата превращается в одно белое пятно. Кажется, что внутренности сворачиваются в тугой клубок. Тысячи мельчайших лезвий вонзаются в мою грудь, а окостеневшее тело начинает судорожно трястись. Замороженными пальцами, я рву исхудалую и мокрую от слез простынку. Физическая боль становиться ничем, по сравнению с той, которая режет изнутри.
В коридоре слышны обеспокоенные крики. Мимолетно, я улавливаю голос мамы. Мне не показалось. Нет, это точно он. В тот же момент мной овладевает новое чувство. По позвоночнику пробегает теплая волна, а мышцы расслабляются.
— Мама! — зову я хриплым голосом. — Я здесь, мам!
Резкими рывками я настойчиво раскачиваю свое тело, до тех пор, пока спина не отрывается от кровати.