— Не хочу сильно огорчать, но то, что ждет тебя за этой дверью, больше походит на сеанс экзорцизма. И лучше быть к этому готовой. Лично я, визжал как девчонка, когда эти злодеи колдовали над моими ногами. Но, — Егор сделал что-то похожее на присест, — это дает свои результаты.
Я смотрела на него испуганными глазами, в надежде, что он скажет «шутка», но парень говорил серьезно. И если тем самым он хотел меня приободрить, у него это не вышло. Желание покинуть свое кресло только усилилось.
— Ну и душно сегодня, — Егор изобразил из своей руки веер, а потом изогнул бровь. — А тебе не жарко в вязаных носках?
Я пождала губы. Это был еще один бабушкин бзик, который делал из меня посмешище. На мне было миллион слоев одежды, которые даже самого здорового человека сделали бы неповоротливой калекой. Маниакальное желание бабули защитить меня от внешнего мира было схоже с паранойей.
— Айко, — пожаловалась я на духоту, и мои глаза забегали. Я не хотела смотреть на Егора, потому что чувствовала себя очень глупо и нелепо.
— Да я бы уже умер, от такого количества одежды. Прости, раздевать тебя не стану, — хохотнул он. — В этом месте слишком быстро приклеиваются прозвища, а моему милому лицу не подойдет «извращенец».
Я натянула ответную улыбку, но она тут же пропала. В коридор выбежала бабушка, лицо которой налилось пунцовой краской и, растолкав всех на своем пути, она завязла меня в кабинет.
А потом, начался именно тот сеанс экзорцизма, о котором говорил Егор. Лежа на твердой кушетке, я кричала в белую простынку. Несколько человек тянули меня в разные стороны, и я слышала хруст собственных костей. Массажные движения врача казались мне беспощадной каторгой. Каждая мышца моего тела горела огнем и вызывала адскую боль. И если изначально, я сдерживала себя в стонах, то потом, залилась жалобным воем. Жалость — это не про врачей. Игнорируя мои крики, они выгибали каждую конечность, казалось в противоположную сторону. К концу терапии, подо мной была лужа слез — моих и бабушкиных. Но мы выдержали это издевательство, но одна лишь мысль о том, что эта пытка повториться бросала меня в холодную дрожь.
Меня катили по зеленой аллее в полной тишине. По правде говоря, даже если я могла произнести хоть слово, то не стала бы этого делать. Слишком большой стресс довелось пережить. В тот момент, я подумала о маме. Мне ее так не хватало. Будь она рядом, вся моя болезнь проходила бы иначе. Никто не чувствует своего ребенка так, как его родная мать. Уверена, она нашла бы способ поставить меня на ноги. Если конечно, он вообще существует.
Тело до сих пор чувствовало фантомную боль, хотя мы уже как час назад покинули больницу. Ни лучи летнего солнца, ни пение птиц, ни веселые крики детей, ничего, что могло бы хоть на секунду порадовать меня. Я была разбита.
— Леночка, мне нужно купить молоко и хлеб, — сказала бабушка, привязывая коляску к лестничным перилам. Складывалось ощущение, что я являюсь маленьким псом, с которым вход в магазин строго воспрещен. Но она же не думала, что меня попытаются своровать? Кому я нужна? А убежать, у меня и подавно не получиться, даже если сильно захочу.
— Подожди немного, деточка. Я быстро.
— Хошо, — устало ответила я, потому что быстрее хотела вернуться домой. Любой выход на улицу высасывал из меня все силы.
Я занялась любимым из занятий — смотреть на себя со стороны. Пальцы на ногах все также тянулись друг к другу, а рука свернулась на груди. Все, как и прежде. Коленка свалилась на другую, а голова печально лежит на плече. Мимо проходят люди, к вниманию которых никогда не привыкнешь, из-за которого хочется стать невидимкой.
И тут как лед за шиворот.
— Здравствуйте, — пропела женщина подметавшая двор. Я узнала ее. Именно она гнала меня метлой, когда я рисовала на памятниках. — Не майора ли эта дочь? — спросила она, оголив свои кривые зубы.
Я попыталась вдохнуть поглубже, но легкие как будто сжало невидимой рукой.
— Видимо, Бог есть, — констатировала она, восторженно пробегаясь по мне глазами. — Ах, ведь действительно.
Мне стало мерзко. Она всерьез восхищалась моим положением, словно жизнь отомстила мне именно за нее. Взрослая женщина в определенной униформе, была действительно рада такому исходу.
— На это раз не убежишь, — прошипела она, будто собралась поквитаться. — Ну, что? Нарисуем тебе на лбу матерное слово? — равнодушно предложила она.
Я почувствовала, как мое лицо скривилось в отвращении.
— Ди, ди, — попыталась я прогнать хамку, но она ничего не поняла.
Полная уборщица облокотилась на свою метлу, и одарила меня презрительным взглядом.
— Господи, кто такое чучело на людях показывает?
Собрав жалкий комок сил, я выдвинула шею вперед и завопила.
— Дыура, — выдавила я, едва справляясь со слезами.
Она издала смешок.
— Чего мычишь там?
Я смотрела на нее с таким омерзением, с такой яростью, которую невозможно было не уловить.
— Сколько раз я видела таких, как ты — моральных уродов. Я подбирала за вами пивные банки, шкурки от семечек, вытирала плевки, ловила оскорбления в свой адрес, и думала о справедливости. Но, Бог есть. Что б вы все сгнили уроды.
В ее словах было столько ненависти. Казалось, что будь ее воля, то она, даже не задумываясь, задушила бы меня. Мне действительно стало очень страшно.
— Дыура, — повторила я, потому что только так могла защититься.
Уборщица подозрительно оглянулась по сторонам. Убедившись, что за нами никто не наблюдает, она подошла ближе.
— Вот тебе, — рявкнула женщина, и ткнула грязной перчаткой мне в лицо. Кость под глазом моментально занемела, а в груди заныло болью от беспомощности. Мне хотелось кричать. Орать. Но все что я могла, это хранить в себе колкие эмоции, как в шкатулке, которую не принято открывать.
Несколько мальчишек и девчонок обратили на нас внимание. Усевшись на лавках, они внимательно наблюдали за этой сценой и жевали жвачки.
— Пришлось руки об тебя испачкать…
— Что вам нужно? — властный тон бабушки одновременно отвлек уборщицу и позволил мне немного выдохнуть. — Отойдите от моей внучки!
Женщина послушалась, но не ограничила себя в комментариях.
— Нарожают от наркоманов, потом мучаются, — плюнула она себе под ноги.
— Что вы себе позволяете? Что это значит?
Но та, ничего не ответив, поспешила удалиться. Так что тогда, Тамара Михайловна не узнала, что происходило на самом деле. Мое горло разрывало от напряжения, я хотела выругаться. Но ни я, ни дети на площадке, ничего не сказали моей бабушке. Она покатила меня домой.
Говорят, что беспомощность — это заученное убеждение, как правило, не связанное с реальной ситуацией. А что насчет меня? Разве я придумала это состояние? Разве я не идеальный пример беспомощности? Если это не так, то убейте меня. Тогда, я ничего не поняла.
Я выдохнула только в тот момент, когда моя голова была опущена на подушку, а ноги прикрыты тёплым пледом. Этот короткий выход на улицу, потянул за собой шлейф негатива. Что же будет дальше?
Теперь, я смотрю на этот мир иначе. И дело не в мире. Что-то лопнуло внутри меня. Дело во мне. Я стала другой, но не только физически. И самое страшное, что поменялась я в лучшую сторону, но мир не принимает меня такую. Потому что слишком поздно меняться.
Меня душили слезы, но я всячески старалась сдерживаться, чтобы не напугать бабушку. С каждым новым днем мне приходит осознание, что инвалиды не живут — они борются. Я была настолько обессилена, что потеряла всякую веру в своё выздоровление. Сегодня, мне хотелось только спокойствия. Мне хотелось тишины. Гробовой. Нет, я не думала о смерти. Напротив, я думала о жизни, которая казалось хуже смерти.
Закрыв глаза, я купалась в убаюкивающей темноте. В этом «чёрном измерении», я была нормальной — ходячей и легкой. Там не существовало презрительных взглядов, не было жалости, жестокости и ненужных мне людей. Только я. Мой призрачный голос эхом проносился в голове, а плотное воображение превращало меня в порхающую бабочку. Это было любимое из занятий, которое я ещё могла делать. Мечтать. Надеяться.
Вот я лечу до зелено-розовой звездочки, которая при прикосновении превращается в яркую вспышку. Вот я слышу мелодию и могу подпевать ей. Это мой мир. Мой «новый мир».
Несправедливости ради, но из успокаивающего транса меня вернула чужая рука. Теплая ладонь трясла меня за плечо. Я это чувствовала.
— Эй, Ленок, — шепотом протянул мужской голос. — Привет, Лен. Это мы.
Распахнув глаза, я невольно промычала. Рядом с диваном стоял Толик, он смотрел на меня изучающим взглядом, будто сомневался в моей личности. В отличие от него, я сразу же узнала своего мальчишку. Ради этого прекрасного лица, я была не прочь вернуться в реальность, хотя чувствовала себя крайне неловко.
— Пыуэт, — поздоровалась я. Он был не готов к такому ответу, это отчетливо читалось по его выражению лица. Понятия не имею, что они знали обо мне. Что говорят в школе про Лену Крюкову? Жалеют ли? Смеются? Злорадствуют? Или просто представляют меня страшным монстром? В любом случае, ни один из этих вопросов я не смогу задать.
— Я кое-кого тебе привёл, — взбодрился Толик и отступил в сторону.
Из-за его спины показалась Тася. Подруга боялась поднять глаза. Поджав губы, она ковыряла ковёр ногой. Почему она не смотрит на меня? Неужели боится?
— Асыя, — позвала я ее, чувствуя, как твердый комок режет горло.
Медленно, будто с опаской, Таисия все же взглянула на меня. Натянув сочувствующую улыбку, она аккуратно кивнула мне. Толик молчаливо стоял в стороне, его глаза смотрели куда-то между спинкой дивана и мной.
Ну что вы глаза потупили, друзья? Неужели, не узнаете свою Лену? Вот теперь смотрите, в какой «Крючок» она превратилась. Боитесь? Мне тоже страшно, поверьте. Я взаперти.
Мои глаза наполнились слезами. Я не заметила, как в комнату вошла бабушка. Шмыгая себе под нос, она встала между ребятами.
— Подойдите к ней, деточки, — она взяла Толика за руку и тот немного попятился. — Давай же.
Не существует того слова, которым я могла описать эту унизительную ситуации. Для них, как и для многих, я стала вроде жуткой болячки, к которой нельзя прикасаться. Они не хотят находиться рядом. Им все это чуждо. Они не знали, в какое на самом деле растение я превратилась. И Толик не знал этого минуту назад, раз так охотно пытался меня разбудить.