Я вытираю слезы тыльной стороной ладони.
Я жду.
— И он знает, что к концу наши отношения… стали сложнее. И он это принимает.
Я пытаюсь вспомнить, как мы раньше разговаривали о парнях. Что бы я на это ответила? Наверно, попросила бы показать его фото. Уверена, у нее в телефоне десятки его снимков.
Но я не хочу на него смотреть.
Надо хоть что-нибудь сказать.
— Кажется, он хороший, — произношу я и только потом понимаю, что она толком ничего о нем не рассказала. — Ну, то есть я уверена, что ты выбрала хорошего парня.
Я чувствую ее взгляд, но не могу больше выдавить ни звука. Мы едим в тишине.
— На четвертом этаже есть комната отдыха, — говорю я, когда миски пустеют. — Если хочешь, можем посмотреть кино.
— Я правда очень устала, — отвечает она. — Думаю, лучше поспать.
— Да, конечно. — Я смотрю на часы. Девять с чем-то, а в Калифорнии на три часа меньше.
— Твоя соседка не будет против? — спрашивает она, указывая на постель Ханны.
— Нет, конечно. — Я с трудом выговариваю слова.
— Отлично. Тогда пойду готовиться ко сну.
Она берет косметичку и пижаму, поспешно хватает телефон, как будто я этого не замечу, и выскальзывает из комнаты.
Ее долго нет. Проходит десять минут, потом еще десять, и еще. Мне остается только сидеть и ждать.
Я слышу смех. Затем ее тон становится серьезней.
Она говорит: «Нет, не волнуйся».
Она говорит: «Обещаю».
Она говорит: «И я тебя люблю».
Глава пятая
Я переписала все отрывки о призраках, которые смогла отыскать, затем разложила листы на журнальном столике, рассортировала их и перечитала каждый текст раз десять. Я начала понимать, что сами по себе призраки не так уж важны. Как заметила Мейбл, они просто слоняются на виду у героев.
Дело не в призраках, а в их словах.
Призраки сказали гувернантке, что она никогда не познает любовь.
Призрак сказал Джейн Эйр, что она одинока.
Призрак сказал семье Буэндиа, что их худшие страхи сбудутся: они обречены повторять свои ошибки.
Я набросала несколько заметок, затем взяла «Джейн Эйр» и растянулась на диване. Я читала ее бессчетное множество раз, как и другую свою любимую книгу — «Сто лет одиночества»[14]. Последняя увлекала меня магией и образами, сюжетными хитросплетениями и размахом, а «Джейн Эйр» заставляла сердце биться чаще. Джейн была так одинока. Она была сильной, и честной, и настоящей.
Я обожала обе книги, но каждую — по-своему.
Я дочитала до момента, когда Рочестер собирается сделать предложение, как вдруг услышала, как Дедуля внизу поворачивает ключ. Спустя мгновение он зашел в дом, что-то насвистывая.
— Хорошие письма? — спросила я.
[14] «Сто лет одиночества» — роман колумбийского писателя Габриэля Гарена Маркеса (1927–2014), одно из наиболее известных произведений в жанре магического реализма.
— Пишешь письмо, получаешь письмо.
— Два — гораздо надежнее.
Я сбежала вниз, чтобы помочь ему поднять сумки и разложить еду. Затем вернулась к «Джейн Эйр», а он исчез в своем кабинете. Мне нравилось представлять, как он читает письма, сидя в мягком кресле, выкуривая сигарету и стряхивая пепел в хрустальную пепельницу. В распахнутое окно врывается соленый ветер, Дедуля чуть слышно бормочет себе под нос.
Мне всегда было любопытно, что он пишет. Я мельком видела у него на столе старые поэтические сборники. Любопытно, берет ли он оттуда цитаты. Может, он сочиняет собственные стихи? Или ворует строчки и выдает за свои?
И какая, интересно, эта Голубка? Надо думать, очень приятная дама. Она ждет писем от Дедули, пишет ответные послания. Я представляла, как она сидит в кресле на веранде, потягивает холодный чай и выводит слова идеальным почерком. В свободное время она, должно быть, подвязывает стебли бугенвиллеи или рисует акварельные пейзажи.
А может, она чудачка. Может, она из тех бабуль, которые чертыхаются и ходят на танцы, с такой же хитринкой в глазах, как у Дедули. Может, она будет обыгрывать его в покер и курить с ним по ночам — когда их перестанут разделять несколько штатов и они наконец заживут вместе. Когда я перестану ему мешать.
Иногда я просыпалась от навязчивой мысли, от которой скручивало живот. Если бы не я, он, наверно, уехал бы из Сан-Франциско в Скалистые горы. Кроме меня, у него тут были только Джонс, Фриман и Бо, да и то, кажется, они перестали ладить. Они по привычке играли в карты, но хохотали уже гораздо реже.
— Можно отвлечь тебя от книги? Я сегодня получил кое-что особенное, — сказал Дедуля, с широкой улыбкой входя в гостиную.
— Показывай.
— Ладно, — сказал он. — Но, боюсь, тебе нельзя трогать эту вещицу. Она слишком хрупкая.
— Я буду осторожна.
— Просто сиди там, а я принесу и покажу тебе.
Я закатила глаза.
— Ну же, Моряк, — сказал он. — Не надо так себя вести. Для меня это правда важно.
Дедуля выглядел уязвленным, и мне стало стыдно.
— Хорошо, я просто посмотрю, — уступила я.
— Сейчас принесу. Жди здесь.
Наконец он вернулся с темно-зеленой тканью в руках, развернул ее, и я увидела платье.
— Платье Голубки, — сказал Дедуля.
— Она тебе его прислала?
— Я хотел что-нибудь от нее получить. Попросил меня удивить. Можно считать подарком то, что ты выпросил?
Я кивнула:
— Конечно.
Что-то в этом платье меня насторожило. Кружевные бретельки, бело-розовая вышивка на талии.
— Такие платья носят молоденькие девушки.
Дедуля улыбнулся.
— Какая ж ты догадливая, — сказал он одобрительно. — Это платье она носила, когда была молодой. Она написала, что ей легко с ним расстаться, потому что теперь она уже не так стройна, как прежде. Оно на нее не налезает, да и даме в ее возрасте не подобает расхаживать в таком наряде.
Он долго смотрел на платье, затем сложил края и, не выпуская его из рук, ловко свернул на весу — после чего прижал к груди.
— Очень красивое, — сказала я.
Позже, когда он мыл тарелки, а я вытирала, я поинтересовалась: