Люк поддался так неожиданно, что Гримберт не успел ни испугаться, ни обрадоваться.
Падение оказалось коротким и, к его удивлению, совсем не болезненным — судя по всему, нервные рецепторы были оглушены и на какое-то время потеряли способность передавать в мозг болевые сигналы. Это имело и обратную сторону — перестав понимать язык своего тела, он не мог с уверенностью даже определить его положение в пространстве. Сообщение, которое оно передавало, были спутанными и непонятными, будто на незнакомом языке и у Гримберта уходило ужасно много времени, чтобы в них разобраться, вспоминая, как сокращаются мышцы его тела.
Я словно паразит, подумал он, отчаянно пытаясь перекатиться на живот. Паразит, впервые оторвавшийся от своего носителя и лишенный его силы, впервые за долгое время вынужденный рассчитывать лишь на себя.
Вместо холодных каменных плит под ним оказалось что-то мягкое, податливое. Скрюченные пальцы Гримберта наткнулись на деревянные пуговицы, потом на чей-то закостеневший подбородок, покрытый коркой засохшей слюны или желчи. Рефлекторно попытавшись оттолкнуться, он провалился рукой по самый локоть в чью-то хлюпающую требуху, нашпигованную острыми костяными осколками и холодным ливером.
Мертвецы. Я ползу по груде расстрелянных мертвецов.
Это было труднее, чем ползти по болоту. Его собственные кости от напряжения трещали, точно только что вытащенные из костра головешки. Долгая неподвижность вымыла из них кальций, сделав хрупкими и слабыми. Каждый раз, цепляясь за чей-то неподвижный бок или твердое, как булыжник, плечо, Гримберт ожидал услышать страшный хруст, но его тело оказалось выносливее, чем он ожидал. Извиваясь, точно змея с перебитой спиной, оно все же ползло в полной темноте, ощущая вокруг себя лишь окоченевшие человеческие остовы.
Вечная ночь, заполненная мертвецами. Сотнями скрюченных человеческих тел, по которым я ползу. Вот как выглядит ад на самом деле. Брошенные во тьме груды неодушевленных предметов, потерявших полезность и сделавшихся никчемными деталями обстановки вроде церковной мебели. Выхолощенные телесные оболочки.
Мертвецы сопротивлялись ему. Его пальцы цеплялись за их спутанные волосы и одежду, тела под ним ворочались, будто пытаясь устроиться поудобнее и разбуженные от сладостного сна.
Сохраняй направление, приказал себе Гримберт. Если он собьется с курса — все кончено. Здесь, в мире вечной ночи, не бывает путеводных звезд. Достаточно отклониться от намеченного пути на половину фута — и всё.
Он одолел около половины пути, когда что-то большое и тяжело ухающее ворвалось в собор. У Гримберта не было зрения, но все прочие органы чувств взвизгнули от ужаса — это было настоящее чудовище, огромное, стальное и пышущее яростью. Великан-людоед из детских сказок. И этот великан шел по его, Гримберта, следу. Трусливая мысль холодным комочком растаяла в затылке — может, затаиться? Среди груд растерзанных тел можно найти укрытие. Подобное стремится к подобному, а он наверняка внешне мало отличим от трупа. Но Гримберт не позволил себе остановиться. Герард не позволит ему ускользнуть. Скорее, прикажет Ягеллону и Томашу сжечь все тела термобарическими боеприпасами или даже обрушит своды собора.
— О, значит выполз из своей шкуры? Пытаешься спрятаться среди собратьев, Паук?
Рука Гримберта коснулась чего-то твердого, и это было так неожиданно, что он едва ее не отдернул. Камень. Алтарь. Он дополз до алтаря. Где же была рака? Чуть в глубине, это он помнил отчетливо, надо принять немного влево и…
— Надеешься на помощь? Зря? У нас гораздо больше времени, чем ты можешь представить. Орден забеспокоится лишь через несколько дней. Пока монахи из других приоратов доберутся до Грауштейна, пройдет по меньшей мере неделя. Ты готов неделю гнить среди трупов, Паук? Знаешь, когда я бродил по Арбории после штурма, там было куда больше мертвецов. Лангобарды, франки, все вперемешку, как помет на птичьем дворе. Тебе бы понравилось там валяться. Ягеллон, ты его видишь?.. Нет? Он тут. Тут, я знаю.
Гримберт наткнулся на скользкий бок раки и пальцы затрепетали от волнения. Ему ни за что не поднять тяжелую металлическую крышку, мышцы слишком сильно атрофированы, но он помнил зияющие дыры в стекле. Если просунуть через них руку…
— Там, в Арбории, ты гнал нас на убой, точно скот. Загонял на минные поля, швырял на пушки. Знаешь, я ведь едва выжил в той мясорубке. Едва не изжарился в «Жнеце», как в медном быке. Едва не задохнулся. Едва не рухнул в чертов ров. Думаешь, я пошел в Лангобардию, чтобы искоренять ересь? Или за твою обосранную графскую честь? Нам обещали славную поживу в Арбории. Два дня свободного грабежа от рассвета и до заката. Но мы не получили своего. Как только бой был окончен, оказалось, что маркграф Туринский вроде как мертв, а город выжжен что твое пепелище и над ним уж развевается знамя сенешаля, дери его черти за кишки. Я два дня ходил по чьим-то выпотрошенным животам, но не нашел и дюжины медных монет. А потом…
Не замечая боли в порезанных об осколки раки пальцев, Гримберт нащупал крошечный сверток, обвязанный лентами. Он думал, что пятка Святого Лазаря будет мягкой на ощупь, но ошибся — она была твердой и ломкой, как высушенная птичья лапка. От нее едва ощутимо пахло химическими запахами бальзамирующих жидкостей.
Гримберт поднял ее над головой, будто знамя.
— Эй! — легкие затрещали от напряжения, точно много раз штопанные мешки, — Посмотрите сюда, разбойничье отродье!
— Паук? Неужто подал голос? — Томаш усмехнулся, — Или не лежится тебе среди приятелей?
— Ваша пятка, — говорить было так тяжело, что слова выстреливали по два-три, точно патроны с отсечкой автоматики, — Ваша чертова пятка. Попробуйте выстрелить в меня сейчас — и от вашего смердящего чуда не останется даже ногтя.
Они замерли у входа — он чувствовал это так же отчетливо, как истончившиеся кости внутри ноги Святого Лазаря. Две огромные стальные махины, под которыми скрипел пол. Наверняка их орудия сейчас наведены прямо на него — он ощутил щекотку в основании черепа — но все еще молчат.
— Давайте! — изо всех сил крикнул он, — Выстрелите! Объясните приору, почему его главное сокровище превратилось в пепел. А он сам сможет объяснить это Ордену? За Грауштейн его, пожалуй, кастрируют и выжгут мозг. Но за пятку… За пятку его подвергнут таким пыткам, что самому сатане на том свете станет тошно! Стреляйте! Ну же, стреляйте!
Звуком, прервавшим его, был смех. Тяжелый хриплый смех Красавчика Томаша, похожий на скрежет, который издает нож, царапающий подгоревший бок старого казана.
— Можешь сожрать ее с тушеным луком, идиот. Так ничего и не понял, верно?
— Стой.
Гримберт легко узнал голос Анжея Ягеллона, холодный, как порыв северного ветра, дующего на Сарматским океаном.
— Чего тебе? — нетерпеливо осведомился Томаш, — Это всего лишь кусок несвежего мяса!
— Это мощи святого, — непререкаемым тоном отозвался хозяин «Варахиила», — Положи их на место, Паук. Иначе, обещаю, самые страшные сарацинские пытки покажутся тебе сущей ерундой по сравнению с тем, что тебя ждет.
Гримберт усмехнулся в ответ.
— Во франкской империи добрая дюжина маркграфов. А сколько пяток у Святого Лазаря?
— Отпусти ее. Приор попросил подарить тебе легкую смерть, но ты искушаешь меня нарушить обещание.
— Уйди с линии огня! — неприязненно буркнул Томаш, — Смотреть тошно. Носитесь с этой пяткой, как черт знает с чем. Кусок гнилого мяса эта твоя пятка!
— Эти мощи принадлежат собору в Броке.
Томаш сдавленно зарычал, как пес, чьего загривка коснулась чужая рука.
— Отвали в сторону, говорю.
— Он отдаст ее мне. Или я запихну его собственные останки в раку. Едва ли много паломников явятся, чтоб поклониться Святому Гримберту…
— Опомнись, дурак! — зло огрызнулся Томаш, — Теперь у тебя больше богатств, чем во всем вашем Броке! Один только «Керржес» сделает нас герцогами! А ведь кроме нет осталось еще много всего. Герард говорит, сокровищницы лангобардов хватит, чтоб обеспечить наших правнуков! А ты думаешь о какой-то пятке?
Гримберту показалось, что он слышит тяжелое дыхание Ягеллона — несмотря на свою обычную сдержанность, тот, кажется, был раздражен настолько, что частично утратил над собой контроль.
— Я говорю о священном достоянии всего лехитского народа. Мощи вернутся в Брок!
— Уйди в сторону, ты заслоняешь цель! — раздраженно потребовал Томаш, — Не собираюсь рисковать головой из-за твоей глупости! Если дознаватели Ордена пронюхают об этом, весь план отправится к чертям!
— Туда отправишься и ты, если встанешь между мной и Святым Лазарем. Опусти орудия, ты, старый дурак!
— Учти, я выстрелю даже если ты окажешься на линии огня.
— Не выстрелишь, — холодно ответил Ягеллон, — Господь не даст тебе этого сделать. Я спасаю святыню.
— Прочь!
— Я иду. И ты не…
Гримберту показалось, что тысячелетние своды собора обрушились ему на голову, но это были лишь осколки мозаики, которая украшала стены, сорванные со своих мест чудовищным грохотом выстрела.
Второй выстрел ударил почти тотчас за первым, третий раздался несколькими секундами спустя, а потом их сразу полыхнуло столько, что сознание Гримберта, задребезжав, наконец милосердно погасло.
***
Жизнь возвращалась к нему медленно, неохотно, словно с отвращением забираясь в давно опостылевшее и изношенное тело. Неприятный, утомительный процесс, который приносил ему боль. Удивительно, успел подумать он, чувствуя, как сознание ворочается в костяной чаше, умирать, оказывается, куда легче, чем воскресать. В таком случае не завидую Лазарю, поднятого со своего смертного ложа…
— Очнулся, мессир? — он услышал гулкий хлопок по металлу.
Жизнь не просто вернулась, она обрела форму и цвета, пусть даже приглушенной гаммы. Он снова видел мир глазами «Серого Судьи».
— Берхард… — он ощупал пространство руками и обнаружил жесткие углы кокпита, знакомые ему, как собственные выпирающие кости, — Это ты дотащил меня до доспеха?
— Да, и работка была не из простых, даром, что весу в тебе — как в полудохлой индейке.
— Спасибо.
— Скажи на милость… Я думал, в этот раз тебя уже обязательно пристрелят.
— Ты же знаешь, мы, раубриттеры, живучи как крысы.
Берхард легко захлопнул люк снаружи и покачал головой.
— Не удивлюсь, если ты и сатану уже втянул в какую-то свою интригу, Паук.
Гримберт улыбнулся, ощущая как к телу медленно возвращается чувствительность. Укрытое в стальном коконе, оно ощущало себя на своем месте, так что даже боль была по-своему приятна.
«Ржавый Жнец» уже не выглядел грозной боевой машиной. Он привалился к стене, опустив тяжелую голову, из-под лопнувшей лобовой брони с негромким треском вырывалось пламя. Прямо напротив него замер «Варахиил», потерявший свою смертоносную грациозность. Орудия «Жнеца» оставили в его корпусе огромные пробоины, но сам Стерх из Брока был еще жив — вяло копошился в амортизационной сети, обводя мир не видящим взглядом.