— Прекрасная дама… Для Флорио всякая дама была достаточно прекрасной — если только не оказывалась достаточно быстрой, чтоб сбежать или покончить с собой. Единственное, во что бы я охотно поверил, это в оторванные конечности. Флорио и в самом деле отличался… Некоторой… неразборчивостью в постели.
Закончить Гримберт не успел — неподалеку грохнула дверь и наружу выбрался один из рыцарских слуг. Звук его заплетающихся шагов был столь хорошо различим, что не требовалось иметь глаза для того, чтобы понять — этот парень едва держится на ногах. Гримберт инстинктивно сжал клюку. Деревянная палка в руках слепого — такое же грозное оружие, как куриный клюв, но, по крайней мере, без боя он не дастся.
Боя… Он едва сдержал щиплющий изнутри грудь нервный смех. Вот уж верно будет бой, о котором Туринские поэты сложат прекрасные песни.
Но боя не последовало.
— Дерьмовое вино у тебя старик! — пробормотал самозваный рыцарский слуга, — Голова от него раскалывается и звезды будто реют перед глазами… Чтоб тебя с ним…
Его несколько раз звучно вырвало, после чего Гримберт расслышал негромкий звук, похожий на тот, что раздается, если уронить наземь не очень тяжелый куль с мукой.
Вырубился, с облегчением понял Гримберт. Одним меньше. Невеликая радость, но может сыграть на руку. Двое преследователей — это все-таки меньше, чем трое. Хотя куда они с Берхардом успеют дойти-то при такой погоде, тем более, что оставшиеся живо хватятся своего приятеля?
— Надо убираться, слышишь? — он попытался схватить Берхарда за рукав, но схватил лишь пустоту, — Где ты? Сожри тебя оспа, где ты, Берхард?
Голос Берхарда внезапно раздался с противоположной стороны, совсем не оттуда, откуда Гримберт ожидал его услышать.
— Минутку, мессир. Не годится оставлять этого парня лежать вот так вот на голых камнях такой ночью. Стоило бы помочь ему.
Гримберт чуть не застонал. Вот в ком уж он точно не мог предполагать благородства, так это в контрабандисте и бывшем наемнике-альмогаваре.
— Уходим! — едва не крикнул он, — Брось его, я сказал!
— Еще немного мессир… Дело-то нехитрое.
Следующий звук он расслышал удивительно четко — на несколько секунд стих грызущий скалы ветер. Это было похоже на приглушенный шелест стали, словно кто-то достает короткий клинок из ножен. Следом послышалось быстрое шипение, перемежаемое резким треском, а вслед за ним — влажный всхлип. Что-то судорожно забилось о камни, точно гибнущий мотылек, но всего через несколько секунд этот звук затих и прекратился.
— Берхард? — Гримберт неуверенно двинулся на звук, выставив перед собой растопыренные пальцы.
— Осторожно, мессир, — спокойно ответил Берхард откуда-то снизу, — Не наступи в кровь. Кровь на снегу хорошо отпечатывается, а нам лишние следы ни к чему.
— Что ты наделал?
— Я? Как и обещал — помог ему. Поверь, с моей стороны это было истинно христианским поступком. Последние минуты парень ужасно мучился. И мучился бы еще сильнее, если бы я не вскрыл ему горло.
Гримберт едва не попятился. Его напугал не столько хруст перерезаемого горла, сколько тон Берхарда. Спокойный тон человека, рассуждающего о чем-то очевидном и само собой разумеющимся. Он настолько не сочетался с добродушным бормотанием старого пьяницы, которое он слышал несколько минут назад, что поневоле делалось жутко.
— Какого дьявола? — простонал он, — Сейчас выйдут его дружки и…
— Нет, не думаю, — задумчиво произнес Берхард, — Скорее всего, они уже валяются под столом с разинутыми ртами. Чего мне жаль, так это пола, знаешь ли. Отличные обтесанные доски, мы с ребятами едва спины не сорвали, когда тащили их из долины, а теперь отмывать их от крови и блевотины… Может, ты займешься этим, пока я дотащу тела до ближайшей расселины? Тоже не самый простой труд, знаешь ли, а тебе даже легче будет, слепому, три себе и три…
Понимание пришло не сотрясающим небо грозовым ударом, а мягким упругим толчком, от которого внезапно подломились ноги.
— Яд! Ты отравил их!
— Ничто не растворяется в дрянном вине так хорошо, как добрая порция яда, — с удовольствием заметил Берхард, — Исключительно сильная смесь. Одна часть аконита, одна белладонны, да три сулемы, а еще — собранная ровно в полдень пыль с надгробной плиты и истолченный ноготь утопленника, мне один проверенный аптекарь продал…
— Ты отравил их… — повторил Гримберт, не в силах понять, какое чувство вызывает в нем это, — Но ты же…
— Да, мессир?
— Ты же сразу предложил им вина! Еще до того, как я вывел их на чистую воду! Это значит…
— Это значит, что в то время, пока кто-то работал зубами, я работал головой, — судя по деловитым хлопкам, Берхард был занят тем, что обыскивал покойника с перерезанным горлом, — Я, может, на счет рыцарей и плохо разбираюсь, но то, что эти ребята в Альбах впервые, сразу понял.
— Как?
— Сами себя выдали. Крысиная Долина, Тропа Висельника, Закорюка… Это все я выдумал только что. Нет таких мест в Альбах. Не говоря уже о том, что на Хлорной Поляне отродясь не видывали снега. Нельзя лгать в Альбах, мессир. Это против законов.
— Но ты… Ты же сам солгал! — вырвалось у Гримберта, — Едва мы с ними встретились! Про племянника и мощи, про…
Берхард со вздохом разочарования поднялся. Судя по всему, обыск не дал обнадеживающих результатов.
— Может, и солгал, — ворчливо заметил он, — В Альбах закон непрост, мессир. По крайней мере, еще не родился тот судья, который полностью его уразумел. Но самое главное правило запомнить нетрудно. Оно называется так — сожри ты, пока не сожрали тебя. Это тут главнейший закон. А остальное…
Он сплюнул в снег.
— Ты недостоин баронского титула, — пробормотал Гримберт, — Имей я возможность, сделал бы тебя графом.
— Благодарю, мессир.
— Не подумай, что мне жаль их. Единственное, чего мне жаль, так это того, что мы уже не узнаем, кем они были при жизни.
Судя по всему, этот вопрос мало интересовал его проводника.
— Верно, дезертиры. Мало ли дураков сейчас внизу оружием бряцает… Впрочем, дезертиры по четверо редко бегут, больше поодиночке. Так что скорее беглые каторжники. Думают, что могут укрыться в горах, только слишком поздно понимают, куда попали.
— Их трое, не четверо.
Берхард вновь усмехнулся и в этот раз Гримберт уже не мог сказать, чему именно.
— Нет, мессир. Четверо.
— Но… — что-то неприятно царапнуло грудь твердым когтем, — Где же четвертый? Где-то неподалёку? Караулит?
Берхард удивился.
— Как это где? Да ты его первым делом заметил, как вошли. Знаешь, а ведь пахнет от него в самом деле недурно. Всяко лучше, чем от тебя…
Гримберт вспомнил густой запах жареного мяса и сладкий жир, который он слизывал с тарелки. Желудок вдруг оказался наполнен тягучей жгучей слизью, челюсти смерзлись воедино.
Так вот почему Берхард отказался от щедрого угощения. Он просто знал. Все понял, едва они вошли.
— Подыши немного, мессир. Вот так, спокойнее. Не переживай, на счет этого в Альбах закона нету.
Гримберт всхлипнул, пытаясь удержать распирающий желудок на месте.
— Ты мог… мог… предупредить.
— Конечно, мог. Только долго бы ты на своем черством хлебе протянул? А так хоть живот набил… Ну, пошли, у нас еще работа впереди. Ты вот что, снега побольше набери, снегом доски оттирать сподручнее…
***
Время в горах течет иначе. Возможно, здешнее небо, которого Гримберт не видел, настолько выжжено радиацией, что солнце движется по нему медленнее, чем обычно. А может, всему виной стоптанные ноги, которые молят о пощаде на каждом шагу. Поначалу это боль терпимая, саднящая, но она быстро превращается в нескончаемую пытку и ощущается так, будто кто-то с каждым шагом всаживает тебе в спину и в темя небрежно отесанные колья.
Они дважды переходили горные реки, такие ледяные, что Гримберт, едва очутившись на том берегу, падал без сил наземь — ноги скрючивало так, что они теряли способность двигаться. Один раз чуть не угодили под лавину — спасибо чуткому уху Берхарда, который в завывании вечно голодного ветра разобрал тревожную, как комариный звон, ноту, и вовремя нашел убежище. Несколько раз, дежуря по ночам у костра, Гримберт слышал вдали легкий шелест осторожных звериных шагов.
Но к исходу четвертого дня он все еще был жив. Альбы терпели его по какой-то одной им ведомой причине. Не размозжили валунами при сходе лавины на Бесовском Склоне, не задушили едкими серными испарениями в Долине Пьяного Аббата, не сожгли радиацией в Старом Овраге.
Какое-то время он думал, что Альбы решили взять причитающееся им на пятый день. Они с Берхардом пересекали Стылое Плато, ковыляя по колено в снегу, когда Берхард вдруг замер, точно графская ищейка, почуявшая олений след.
— Плохо дело, — пробормотал он, — Старик проснулся.
— Какой еще старик? — спросил Гримберт, бессмысленно вертя головой. Он ощущал лишь потоки холодного ветра, но даже в них угадывалось что-то беспокойное, ветер словно не мог определить, с какой стороны ему дуть и растерянно метался в воздухе.
— Буря, — кратко и мрачно ответил Берхард, — Ох и скверно нам на открытом месте будет… Я вижу одну щель неподалеку. Маловата, но если повезет, то спасемся. Уткнись лицом вниз и держись за камни так крепко, будто бесы пытаются утащить тебя в ад.
Им повезло. Буря, которую «альбийские гончие» почтительно именовали Стариком, обрушилась на плато внезапно, как рухнувший с неба голодный дракон. Гримберт вжался в камни до кровавых ссадин на подбородке и малодушно благодарил судьбу, что не в силах видеть того, что творится вокруг, лишь слышать громовые раскаты, с которым сшибались многотонные валуны, и страшное шипение полосуемого тысячами когтей снега. Будто бы какая-то исполинская и яростная сила, слепая как он сам, впилась в Альбы и теперь пыталась оторвать их от земли целиком.