Гримберт слишком устал, чтобы спорить. Чернь всегда самоуверенна, поскольку бесконечно глупа. А там, где кончаются границы разума, начинаются чертоги вседозволенности и косности. Мантикоры… Озанамовы дыры…
— Ты хоть знаешь, что такое атомный реактор?
— Я, может, грамоте не обучен, но кой-чего в жизни смыслю, — огрызнулся Берхард, все ещё разглядывающий приборы, — Про реакторы мне аколит один на проповеди рассказывал. Внутри у них Божья сила заложена.
— Сила? Вот как?
— Божья сила зиждется в Троице, — наставительно произнёс проводник, — Бог-Отец, Бог-Сын и Святой Дух. А реактор — он навроде арианцев, пытается эту божественную силу на части разделить. Ну а она от такого изливается невидимым огнём, да таким, что испепелить всё кругом можно. Толковый был аколит, многое понимал…
Днем раньше Гримберт с удовольствием посмеялся бы над подобным представлением ядерной реакции. Сейчас он слишком устал даже для того, чтоб улыбнуться. Лучше и в самом деле замерзнуть тут, в кабине. Мертвый рыцарь и мертвый доспех. Все лучше, чем оказаться на пыточном столе Лаубера.
— Уходи, — попросил он, — Ты все равно ни черта не смыслишь в рыцарских доспехах.
Берхард издал короткий насмешливый рык.
— Может, и не смыслю. Куда мне до рыцарей… Только вот в Иберии доводилось мне водить небольшой грузовой трицикл. Божьей силой он, понятно, не питался, но рухлядь была совершенно вроде этой… Ну-ка ногу отодвинь. Что это за рычаг там торчит?
Бесцеремонно отпихнув его, Берхард протянул свою единственную руку куда-то за кресло и, повозившись, принялся вращать что-то металлическое, утробно гудящее, отчего по вымороженными внутренностям доспеха прошла едва ощутимая вибрация. Не в силах поверить этому, Гримберт вновь впился руками в приборную панель и вновь ощутил эту вибрацию. Блаженное ворчание раскручивающегося маховика.
Динамический инерционный стартер. Господь Бог и двенадцать апостолов!
Несмотря на холод, он ощутил, как тепло от затылка до пяток обожгло горячим потом. Возможно, доспех столь стар, что у него нет резервного накопителя энергии, а питание для приборной панели и запуска реактора он получает от преобразованной кинетической энергии. Гримберт никогда не слышал, чтоб эту невероятно древнюю технологию использовали для рыцарских доспехов, но утробное ворчание маховика действовало лучше всяких доказательств.
Берхард работал рычагом несколько минут, после чего тяжело выдохнул и проворчал:
— Ну, должно хватить. Пускай.
Этого мгновения Гримберт ждал бесконечно долго, держа пальцы на тумблере зажигания. Сердце билось так громко и отчетливо, будто само было динамо-машиной, готовой запустить внутрь стального гиганта электрическую искру.
Панель негромко загудела, оживая под пальцами Гримберта. Он не видел ее огней, но хорошо ощущал ладонями легкую вибрацию, отзвук дыхания огромного механизма. И этот механизм не был мертв. Просто немного устал, бесконечно долго ожидая своего хозяина среди ледяных просторов Альб. Своего нового хозяина.
Что ж, пришло время им поприветствовать друг друга.
Гримберт вставил нейро-штифты. И не успел услышать даже щелчка.
***
Это было похоже на взрыв крупнокалиберного фугаса внутри черепной коробки. Гримберт захрипел, чувствуя, как тело выгибается дугой в неудобном кресле, как у несчастного, которому выжигают нейроны Печатью Покаяния. Боль хлынула обжигающими ручьями от темени вниз, по руслам нервных окончаний, заставляя конечности дергаться, точно в Пляске Святого Витта, а мышечные волокна — скрипеть от напряжения.
Где-то в агонизирующем мозгу скакнул крохотный импульс- ошибка. Он где-то ошибся. Сейчас эта дьявольская машина превратит его череп в подобие обгорелого горшка с сажей внутри…
Но прошло несколько секунд, а он все еще был жив.
К исходу пятой боль постепенно стала спадать, медленно и неохотно, как отливная волна, тягуче уползающая в океан со своей добычей. Гримберт все еще всхлипывал, сотрясаясь от бесчисленных спазмов, но уже мог ощущать свое тело, скорчившееся в кресле и потерявшее способность ощущать холод. Проклятое устройство. Там, где «Золотой Тур» ограничивался мягким предупредительным касанием, рождающим разве что зуд где-то в гипоталамусе, этот доспех обрушивал на ничего не подозревающего человека обжигающие каскады высокого напряжения. Варварская, совершенно бесчеловечная технология.
К десятой секунде Гримберт обнаружил, что может дышать, обливаясь ледяным потом. К пятнадцатой — что может видеть.
Боль мгновенно прошла, а может, просто отступила, потому что он враз про нее забыл. Он видел. Поначалу это было мучительное ощущение — кора его мозга вспоминала, каково это, воспринимать изображение не через изувеченные зрительные нервы, а напрямую через сканеры большого металлического тела. И получалось у нее это с трудом.
Он видел. Он пытался видеть.
Мир норовил состыковаться из разнородных кусков, это было похоже на попытку собрать целостное изображение из разбитых фрагментов витража. Небо и скалы путались между собой, вызывая у Гримберта мучительное головокружение. Варварская, примитивная, крайне несовершенная технология…
А потом витраж вдруг стал единым целым — и это было так великолепно, что Гримберт чуть было вновь не разучился дышать.
Альбы. Он совсем забыл, что за этим коротким словом скрывается не только обжигающее морозное дыхание гор и хруст снега под ногами. И теперь потрясенно разглядывал узкие хищные пики, похожие на штыки из стали и льда, вздымающиеся из самой земли. Безжалостная резкость механических объективов превратила их в жуткие сооружения, на которые даже глядеть было больно, словно давно отсутствующие глаза могли о них порезаться.
Изображение было скверным. Неестественно контрастное и болезненно резкое, оно не знало цветов — весь окружающий мир для Гримберта состоял из грубых оттенков серого с большим обилием антрацитового. Даже девственные снега горных пиков казались серыми, как старые лохмотья. Неприятный мир, неестественный и даже жуткий. Но после полугода в объятьях полной темноты Гримберт разглядывал его с упоением, как прежде не разглядывал даже картины в собственной дворцовой галерее.
— Что, очнулся?
Гримберт машинально скосил взгляд себе под ноги и увидел мужчину. Трехметровый рост доспеха делал разницу между ними не огромной, но очень ощутимой. Мужчина был облачен в короткий меховой полушубок и крепкие, хоть и порядком стоптанные, сапоги, единственная рука придерживала ремень висящего за спиной мушкета. Высокий, машинально оценил Гримберт, привыкая к своему новому росту, высокий и тощий, как рыбья кость, но только слабым не выглядит. Напротив, каким-то прочным и острым, словно создан из того же материала, что и окружающие их Альбы. За неухоженной бородой и глубоким меховым капюшоном даже сенсоры рыцаря бессильны были разобрать черты лица, зато выделялись глаза — насмешливые и серьезные одновременно.
— Ну и рожа у тебя, мессир, уж не обижайся.
Только тогда он понял, кто это. Берхард. Соотнести ставший знакомый грубоватый голос с никогда не виденным прежде лицом было непросто. А может, он просто не привык еще использовать чувства, которых долгое время был лишен.
Не такой уж он и старый, подумал Гримберт, ворочая головой, ставшей вдруг тяжелой, точно мерзлый валун. Хоть и видно, что жизнь здорово его истощила, выпив большую часть жизненных соков. Пожалуй, он похож на сухое дерево — из тех, что выглядят старыми и немощными, но стоят сто лет, равнодушно впитывая свет солнца вперемешку с радиацией.
— Уж не тебе бы это говорить. Черт, если бы я увидел тебя, то нанял бы любого другого проводника!
Берхард ухмыльнулся. Ему явно неуютно было находиться возле большой махины, которая смотрела на него сверху вниз, но он не делал попытки отойти в сторону. Разглядывал Гримберта со смесью интереса и недоумения, как разглядывал бы привычную скалу, которой вдруг вздумалось оторваться от хребта и заговорить человеческим голосом.
— Любой другой проводник довел бы тебя до предгорий, свернул шею и сбросил в ущелье.
— Мне повезло найти единственного, алчущего войти в высший свет. Что ж, ты получишь свое. На латыни Бледный Палец — Digitus Pallidus. Как на счет стать бароном фон Паллидус? Звучит в меру звучно. Я знал выскочек с куда более фальшивыми именами.
Берхард покачал головой.
— Тебе повезло найти иберийца, мессир. Не будь ты туринцем, я бы и пальцем о палец не ударил, не говоря уже о том, что морозить задницу в Альбах. У нас, альмогаваров, свои старые счеты с Лотаром, а ваш брат крепко потрепал его пять лет назад. Если я наемник, это не значит, что я не могу испытывать благодарность. Мессир.
Последние слово он произнес с непонятной интонацией. Ничего удивительного в этом не было — слуховые сенсоры доспеха были грубы, вероятно, они были предназначены разбирать лишь грохот снарядов, а отнюдь не человеческую речь. Но сейчас у Гримберта были занятия поважнее, чем болтать с проводником.
Реактор ожил даже быстрее, чем он ожидал. Повинуясь касаниям невидимой и еще неуклюжей руки, он медленно просыпался, выходя на рабочие обороты, но, заработав, мгновенно насытил большое механическое тело живительной силой электрического тока. Реактор был ужасно архаичный, Гримберт едва не пришел в ужас, оценив его конструкцию, но работал на удивление стабильно. Запас топлива — на половинной отметке. Охладительная система — одиночная, замкнутого цикла, ужасно неэффективная, к тому же, сильно потрепана. Гримберт ощутил, как у него заныли зубы, когда датчики просчитали фонящее излучение, пробивающееся сквозь внешнюю обшивку реактора. Пять бэр в час. Прилично. Острую лучевую болезнь схватить будет тяжело, а вот заработать лейкемию за несколько месяцев — вполне реально. При первой же возможности надо будет подлатать внутренности.
Гримберт шевельнулся. И вздрогнул от неожиданности, услышав громкий оглушительный лязг, перемежающийся злым шипением гидравлики. Идиот, обругал он сам себя. Эта консервная банка простояла здесь несколько лет, вся смазка должна была высохнуть или замерзнуть. Будет чудом, если он вообще сдвинется с места.
Но доспех сдвинулся. Теперь он не был доспехом, он был телом самого Гримберта — тяжелым, неуклюжим, шатающимся из стороны в сторону. Конструкция доспеха имела мало общего с человеческим телом, она диктовала совсем другую манеру движений, чем привычная ему. На то, чтоб повернуться на сто восемьдесят градусов у Гримберта ушла добрая минута. К концу этого маневра он так выдохся, словно вручную без участия сервоприводов ворочал эти тонны металла.
Ужасное неуклюжее, решил он, отдуваясь. Невероятно архаичная конструкция, многие узлы устроены настолько примитивно, что кажется удивительным, как они еще функционируют. Великий Боже, я бы постыдился использовать этакого чурбана даже в качестве мишени.
То, что доспех старый, он понял сразу же, едва лишь коснувшись молчащей приборной доски. Но тогда он даже не мог представить, с чем ему предстоит столкнуться. Доспех был стар, но старостью не почтенной, как у исполинских «Скурро» или «Култро», а жалкой и унизительной. Аппарат, который теперь был его телом, появился на свет очень давно, может, еще в те времена, когда императорский трон занимал не Пиппин, а кто-то из его высокородных предков.
«Багряный Скиталец» Магнебода, над котором при дворе посмеивались, называя за глаза огородным пугалом, относился к модели «Мортем», которая хоть и безнадежно устарела, после глубокой модернизации все еще показывала терпимые эксплуатационные характеристики. Но даже «Мортем» казался вершиной имперских мастеров по сравнению с брошенным посреди Альб чудовищем.
Механическая кукла, с горечью подумал Гримберт, получая все новые и новые данные, свидетельствующие о конструктивном устройстве доспеха. Жалкая механическая кукла, сработанная словно в насмешку над настоящим рыцарским доспехом. Рост — три с четвертью метра. Вес — одиннадцать имперских тонн. Лобовая броня — от двадцати до семи миллиметров. Крейсерская скорость по ровному грунту — восемь километров в час. Дальность радаров по наземным целям — десять километров…
Давление гидравлики… Амортизационные показатели… Запас хода…
Чем больше Гримберт узнавал о своем новом доспехе, тем сильнее стискивал зубы. В его маркграфской дружине даже младшие оруженосцы располагали куда лучшими машинами. То, что он считал стальным великаном, могло показаться им только внешне. Внутри это был безнадежно устаревший механизм, который в схватке мог рассчитывать, самое большее, на полминуты жизни — и то, если вражеский рыцарь пьян настолько, что не видит прицельных маркеров.
Хлам. Всего-навсего хлам, каким-то образом оставшийся на ходу. Быть может, предыдущий хозяин и бросил его здесь, поняв, что никакого толку от этой железной куклы уже нет, она лишь задерживает другие машины.
Последним он, чувствуя подвох, проверил вооружение. Должно быть, его разочарование рыком двигателей прорвалось наружу, потому что Берхард отступил на несколько шагов. Вооружение не просто устарело, оно настолько не соответствовало классу доспеха, что переводило его из разряда пусть и устаревших штурмовых единиц в группу огневой поддержки.
Две полуавтоматические пушки калибром сорок семь миллиметров, расположенные по бокам приплюснутого шлема, отличались небольшой длиной и, судя по всему, крайне слабыми баллистическими показателями. Гримберт сомневался, что они в силах пробить даже боковые бронепластины обычного рыцаря с расстояния в сотню метров. Проверка снарядных бункеров показала, что в бою они не будут представлять собой даже символической силы — боезапас был полностью пуст.
Четыре автоматические двадцатимиллиметровые пушки, установленные спарками в правой и левой наплечных огневых точках. Могли бы служить хоть какой-то защитой на близком расстоянии от слабо бронированного противника, если бы обладали хоть немного более сильными приводами наводки и системой автоматического управления. Архаичный хлам — и тоже без патронов.
Также конструкция доспеха предусматривала два курсовых пулемета обычного калибра, но их следов Гримберта не смог даже обнаружить — судя по всему, оруженосцы демонтировали их, оставив махину мерзнуть под Бледным Пальцем. Не было также и баллистического радара, от которого остались только крепления, а мортира для отстрела дымовой завесы оказалась столь повреждена, что не годилась к использованию.
Хлам, повторил мысленно Гримберт, сдерживая рвущийся изнутри стон. Он ожидал найти изношенный, поврежденный, но все же работоспособный доспех, а нашел дряхлый остов незапамятных времен, годный лишь для того, чтоб обучать азам рыцарского боя несмышленых мальчишек. При одной мысли о том, что подобный доспех может бросить вызов «Урановому Фениксу» Гримберт ощутил позыв к нервному смеху.
Не оружие мести, на которое он возлагал надежды. Просто никчемная игрушка, брошенная предыдущим владельцем и лишённая возможности даже защитить себя.
— Не хочется тебя подгонять, мессир, да пора бы обратно, — заметил Берхард, все это время безразлично наблюдавший за маневрами рыцаря с безопасного расстояния, — Позволь тебе напомнить, мы все еще в Альбах. Лучше бы тебе подыскать место для тренировок поспокойнее.
Альбы. Это слово, вобравшее в себя все ужасные вещи мира, больше не тревожило Гримберта. Даже скверная броня и нерабочее оружие казались хорошей защитой от этого слова. Сколь ни ничтожен был доспех, он мог защитить своего хозяина практически от всех опасностей, включая обжигающие гейзеры, проникающую радиацию и бездонные пропасти.