— Быстро идут. Видать, опытные.
— Быстрее, чем мы?
— Да, мессир. Сильно быстрее. Делают по три мили на каждую нашу.
— Это из-за того, что…
Бывший альмогавар был лишен чувства смущения. По крайней мере, никаких его зачатков Гримберт в проводнике до сих пор не замечал.
— Твоя проклятая ореходавка. Она тащится медленнее, чем подвода с дровами.
Гримберт и сам это знал. Как знал и другое.
— Я не брошу доспех.
Берхард заворочался, устраиваясь на ночевку. Там, где прогорел огонь, снег стаял и земля немного прогрелась. Не настолько, чтоб сделаться мягкой, но Берхард, по-видимому, вполне довольствовался и этим.
— Не бросай. Дело хозяйское. Ну, давай дрыхнуть, что ли. Вставать-то с рассветом…
Он ничего не спрашивал, не уточнял, лишь констатировал и без того известный факт. Какие мысли сейчас крутились в его голове и крутились ли вообще, Гримберт не смог бы сказать, обладай его доспех даже самыми совершенными сенсорами. Иногда ему казалось, что никаких мыслей в голове Берхарда вовсе нет, там лишь свернулись клубком впитанные с молоком матери звериные инстинкты, безошибочные и совершенные, как полагается очень древнему, очень простому и оттого очень эффективному механизму.
— Берхард…
— А? — припорошенный снегом капюшон немного вздрогнул.
— Мы ведь не оторвемся, так?
— Не оторвемся, мессир, — спокойно подтвердил Берхард, — Твой доспех ножищами такие дыры в снегу печатает, что даже слепой заметит. Прости уж за слепого…
Гримберт негромко хмыкнул в душной темноте кокпита. Он уже и забыл про то, что слеп. Примитивно устроенные механические глаза доспеха разогнали вечную тьму и всего за день он так к этому привык, что мысль об отключении казалась ужасной, как мысль о неминуемом Страшном Суде.
— Патронов у меня нет. Ни единого. Если у них отыщется хотя бы пара кумулятивных мушкетов… Я даже не смогу дать им бой. Меня просто прижмут к скале и расстреляют. Конечно, я могу задраиться здесь, вроде как в крепости. Едва ли они взяли с собой в Альбы вибрационные резаки или горелки…
Ветер донёс до него скрипучий смешок проводника.
— Недолго же твоя крепость продержится. Разведут под доспехом огонь, там уж или сам выползешь как миленький или спечешься как перепел в пироге.
— Верно.
Берхард вновь завозился на своем месте. Но теперь он уже не пытался устроиться на ночь поудобнее, напротив, принялся единственной рукой сноровисто затягивать шнуровку на ботфортах. Как если бы собирался куда-то идти. Гримберт ощутил порыв холодного воздуха, несмотря на то, что кокпит был герметично закрыт.
— Куда ты?
Глупый вопрос. И без того понятно — куда. Странно только, что ждал так долго. А может, не ждал, а просто дожидался ночи. В темноте уйти от погони куда легче, тем более, если ты один и в совершенстве знаешь каждую здешнюю тропу.
— Пойду прогуляюсь для аппетита, — буркнул Берхард, выуживая из ствола мушкета забитую туда от снега тряпицу, — У нас в Жироне не принято как козлу по горам бегать неведомо от кого. Так вот я скажу.
— Ты…
Берхард внимательно посмотрел в небо, укутанное свинцовыми шалями туч, сквозь которые едва заметно золотилось лунное свечение.
— Господь нынче ночью лампадки небесные притушил, а в темноте я ходить умею. Попытаюсь подобраться к их лагерю поближе. Вдруг и удастся пару слов перехватить… В Альбах последнее дело — бегать незнакомо от кого.
Гримберт кисло улыбнулся в кокпите.
— Хочешь узнать, за кем из нас они явились, так ведь?
Берхард, помедлив, кивнул.
— Кто бы то ни был, у него должна быть дюже серьёзная причина лезть в горы. А раз так, кто-то из нас и есть эта причина.
— Думаешь, по твою душу могут быть?
— Всяко бывает, мессир. Я не первый день Господу надоедаю, много недругов завести успел, и сейчас, и раньше… Вдруг кто решил со старым Берхардом счёты свести, а вы лишь поблизу оказались?
Лёгкая надежда, загоревшаяся было внутри, истлела, как сожженный жаром мотылёк.
Никто не любит контрабандистов, но едва ли кому-то взбредёт в голову посылать за ними в горы настоящую погоню. Тяжёлая мысль заворочалась в сознании, распространяя смрадную вонь, точно умирающая крыса в подполе.
Лаубер. Он явился, чтобы получить своё и уже как никогда близок к этому. Этот не отступится, не пройдёт мимо. Он получил глаза Гримберта и жаждет получить остальное, точно коллекционер, спешащий пополнить коллекцию.
— А если тебя заметят?
Берхард невозмутимо пожал плечами. Жест этот получился у него немного неестественным — слишком топорщилась под тряпьем правая культя.
— Отобьюсь как-нибудь. А ты вот что, мессир… Едва рассветет, двигай дальше, направление я тебе укажу. Буду жив — нагоню. А не буду… Значит, на том свете свидимся. Хоть там-то будет потеплее, чем здесь…
— Берхард…
Проводник обратил в его сторону нетерпеливый взгляд.
— Ну? Чего?
— Почему ты это делаешь?
Гримберта спросил это так тихо, что если бы не усиленные стальные связки доспеха, вопрос и вовсе затерялся бы в потоках ночного ветра, облизывавшего Альбы шершавым холодным языком.
Берхард усмехнулся, продемонстрировав недурной набор сохранившихся зубов:
— Знаешь… Даже когда нацеплю баронскую корону, руку всё равно не отращу.
— Почему?
— Этот обрубок у меня иногда навроде воспоминания. Воспоминания не должны зарастать, так мне думается.
— Воспоминания о мятеже Лотара?
— О битве при Ревелло. Ты там не был, мессир. А я был. Я стоял в первой шеренге иберийских альмогаваров, на правом фланге. И ждал, когда магнус-принцепс протрубит в рог, чтоб вскинуть свой протазан. Его лезвие горело чистым серебром, но я знал, что оно сделается красным, как только я вгоню его в доспех первого встречного мятежного латника…
Берхард задумчиво смотрел в беззвездное небо, затянутое громадами тяжёлых туч.
Взгляд его смягчился, сделавшись почти мечтательным.
— Я… Я читал про битву при Ревелло.
— Читал… — без интереса отозвался Берхард, — А я был там, мессир. Видел войско мятежных баронов на холме. Оно бурлило ну точно чан с жидким металлом. Сплошь доспехи да гербы, и такие чудные, что и видеть раньше не приходилось. У нас на всю Иберию столько гербов не будет, сдается… А чуть поодаль еще и войско мятежного маркграфа Лотара. Там гербов еще больше, так, что аж глаз режет. И лязг доносится, как от грозы из-за гор…
— Войско маркграфа осталось в резерве, — подтвердил Гримберт, — Позволив войску мятежных баронов развивать наступление на Ревелло.
Берхард кивнул.
— По науке, должно быть, так. Только всякая там наука быстро закончилась. Нас было две сотни легкой пехоты, стало быть, по одному на восемь тяжелых пехотинцев мятежников. И это без рыцарей, без артиллерии… Другие на нашем месте давно бы дрыснули, как коты. Но мы, альмогавары, не бежим. Это все знают. Мы не квады какие-нибудь. Мы выстроились в шеренги и ждали.
— Лоялисты наняли вас защищать Ревелло от мятежников. Никто не знал, что Лотар со своей сворой выберет именно это направление для удара.
Кажется, Берхард его не услышал. Он продолжал бессмысленно смотреть вверх, будто надеялся там, в грязном небе, найти какое-нибудь созвездие — Седьмого Апостола, Корону или Южный Крест…
— Первым же выстрелом реактивной бомбарды нам смяло левый фланг. Только осколки доспехов и брызнули. Кажется, так я и лишился уха. Не помню. Мы могли откатиться, но сохранили порядок. Даже когда увидели, как на нас движется стена щитов — это мятежные бороны спешили смять нас первым же ударом. И знаешь что, мессир? Никто из нас не сделал даже шага назад. Наш магнус-принцепс вскинул жезл — и мы заорали как одержимые — «Despierta, hierro!». По-иберийски это означает «Проснись, железо!». Такой вот у нас, у альмогаваров, был клич. И знаешь, что? Железо проснулось.