Не раз у него возникал соблазн свернуть в сторону. Карты Альб из памяти доспеха прилично устарели и пестрели заметными неточностями, но все еще в общем относительно верно трактовали окружающий его пейзаж. Он то и дело отмечал уходящую в сторону тропу или уютную долину с ровным спуском или манящий перешейк… Возможно, там, где нет снега, ему удалось бы затеряться, оторвавшись от погони. Мучимый тревогой и вынужденным бездельем, Гримберт все утро рассматривал карты, но так и не сменил направления. Берхард указал ему нужный курс, а он определенно относился к людям, которые знают, что говорят.
Берхард… Он ощутил неприятное щекочущее чувство в груди, похожее на прикосновение мохнатой паучьей лапки. Твой Берхард сейчас, должно быть, уже в двадцати милях отсюда, идет по тропе, ведущей к Бра, и беззаботно насвистывает. Вернувшись домой, он выпьет пару стаканов дрянного вина и поздравит себя с тем, что прожил еще день, сохранив голову. А баронская корона… К чему корона, если не на что ее надеть?
Берхард появился уже после полудня. Возник, словно призрак, из-за скалы, и быстро устремился вслед за Гримбертом. Шаг у него был короткий, но нечеловечески стремительный — спустя полчаса он нагнал его и зашагал вровень, спокойный и собранный, как обычно, словно всего лишь отходил опорожнить мочевой пузырь за ближайший камень.
— Дело паршивое, мессир, — без вступления произнес он, — Я же говорил, случайных людей здесь, в Альбах, не бывает. И тропинки случайно друг с другом не сходятся.
— Что ты узнал?
— Их пятнадцать, — кратко отозвался Берхард, — Точнее, уже тринадцать. Двух я из мушкета ухлопал, когда они за мной увязались. Только больше они себя так дурить не дадут. Ребята суровые, хоть и не иберийцы. И они не из Салуццо.
— Откуда?
— Не понять. Говор нездешний, как будто. Я совсем уж близко к шатрам не совался, понятно, только пару слов и перехватил… Зато разузнал, кто у них главный.
— Кто? — резко спросил Гримберт.
Берхард скривился.
— Какой-то там мессир Лаудо, что ли…
— Лаубер?
— Точно. Мессир Лаубер.
— Мессир Лаубер…
— Так они его называли. Видать, важная птица.
Гримберт стиснул зубы.
— Проклятый падальщик…
— Не падальщик, — Берхард мотнул головой, — Не та порода. Скорее, ястреб. Такие вонзают когти в спину так, что кости трещат. И добычу выслеживать тоже умеют.
Гримберту захотелось от отчаяния садануть стволом орудия по гранитному валуну, как кулаком.
Лаубер. Злой призрак страшного прошлого. Он последовал за ним и в страшные Альбы. Даже если Гримберт сломает шею, рухнув в древнем доспехе с высокого утеса, первой же фигурой, встретившей его в аду станет он — ядовитый змей, граф Женевский.
— Рыцарей среди них нет?
— Не родился еще тот дурак, что рыцаря в горы потащит.
Лаубер осмелился вылезти из гнезда без своего «Уранового Феникса»? Подумав несколько секунд, Гримберт пришел к мысли, что это не так уж невероятно. Во-первых, от рыцарского доспеха почти нет проку в горах, чему он сам — явственный пример. Лучше двигаться налегке и быстро, чем громыхать по глубокому снегу, ежеминутно рискуя накликать обвал себе на голову. Во-вторых, вполне может быть, что граф пребывает в Салуццо инкогнито. В этом случае знакомый на всю империю доспех и подавно станет обузой.
— Они быстро идут?
— Да уж быстрее, чем мы. Шли бы еще быстрее, кабы не трицикл.
Гримбер на ходу развернул торс рыцаря, чтобы взглянуть в лицо Берхарда — не шутит ли?
— Трицикл? Ты хочешь сказать, они взяли с собой в Альбы трицикл?
Берхард махнул рукой.
— Не боевой и не грузовой. Легкий, с хорошей проходимостью. Такой хода не затруднит.
— Неужто везут с собой столько припасов?
— Не сказал бы я, мессир, что там припасы.
— Что же там?
Берхард наморщил лоб и скупыми жестами единственной руки изобразил что-то вроде пивного бочонка.
— Круглая такая штука. Железная, с оконцами. Здоровая, с добрую бомбарду размером. У нас в Салуццо такими обычно химикалию всякую сложную перевозят.
— Автоклав, — процедил Гримберт, чувствуя, как мертвеет сердце, наполняясь вместо крови густой холодной жижей, — Ну конечно. Лаубер предусмотрел и это.
Рыцарский доспех лязгнул пустыми патронниками, сводя вместе основные орудия. Рефлекторная реакция примитивного механизма на всплеск нейро-колебаний в мозге пилота. «Золотой Тур», обнаружив подобное, измерил бы гормональный фон своего хозяина и впрыснул в кровь тщательно просчитанный коктейль, призванный успокоить его и привести в тонус. Древняя железяка могла реагировать лишь таким образом.
Берхард выглядел озадаченным.
— Предусмотрел что?
— Лаубер умён и всегда действует обстоятельно. Это его почерк. Этот автоклав… Эта бочка предназначена для меня.
— С каких это пор людей как рыбу в бочках возят?
— В подобного рода автоклавах можно создать комфортную среду для перевозки. Температура, давление, влажность… Лаубер хочет, чтоб я перенёс путешествие в Женеву в наилучших условиях, не подвергая себя риску. Он очень заботится о моем здоровье. Кроме того, это лучший способ переправить меня через границу, не вызывая подозрений. Как консервы в закрытой банке. Что ж, Лаубер всегда умел думать на несколько ходов вперед.
— Сколько у нас времени?
Берхард ответил сразу же, без обычного раздумья. Понятно, чего. Он сам уже не раз прикидывал это, только молча, про себя.
— Часов шесть.
— А если мы будем идти ночью без сна и остановок?
За железное тело доспеха он не беспокоился, при всей своей медлительности и неуклюжести оно отличалось настойчивостью и упорством. В способности Берхарда идти всю ночь напролет он тоже не сомневался.
— Все равно нагонят, но ближе к утру.
— Тогда не будем терять времени.
— Да, мессир. Не будем.
***
В черно-белом мире лишенный своих красок закат не выглядит ни красочно, ни волнующе. Просто небо начинает стремительно темнеть, меня грязно-белый оттенок нестираного сукна на глухой свинцовый отлив. Накатывающая темнота слизывает острые грани утесов и скал, превращая их в глухие тяжелые монолиты. Нарушать эту гипнотическую иллюзию при помощи фар Гримберт не хотел. Да и ни чему выдавать свое местоположение светом к вящей радости преследователей.
Погоню он увидел еще засветло, после полудня. К тому моменту, как устаревшие сенсоры доспеха сумели разобрать человеческие фигуры, вынырнувшие из-за перешейка, расстояние сделалось пугающе небольшим — миль восемь или девять. Фигуры были крошечными, как ползущие по бумаги микроорганизмы, и двигались обманчиво медлительно, но Гримберт знал, что эта иллюзия развеется весьма скоро.
По их следу шла погоня — профессиональные и хорошо вышколенные ищейки. На фоне снега Гримберт в самом деле разобрал тринадцать фигур, двигающихся в ясно различимом боевом порядке. За ними, немного поодаль, следовал груженный трицикл, на спине которого был смутно различим бочонкоподобный силуэт автоклава. Берхард был прав, конструкция и в самом деле выглядела громоздкой — и достаточно большой, чтоб внутри могло уместиться сразу человек пять.
Внутри должно было быть просторнее, чем в рыцарской кабине. Но Гримберт знал, что ни за что не позволит затолкать себя внутрь. Лучше уж направить неспешно ковыляющую махину в пропасть. Жаль только, ни единой подходящей пропасти он не видел — они с Берхардом спустились в низовья Альб, где время словно стесало острые шпили скал, превратив их в молчаливые, распростершиеся на невообразимое расстояние, громады.
Не уйти — эта мысль монотонно стучала в основание черепа с той же размеренностью, с которой доспех переставлял свои лапы. Не уйти. Можно потратить все отпущенное им время, вспоминая все известные ему молитвы. Можно клясть Господа последними словами. Можно рычать от злости или трястись от страха. В этот раз — не уйти.
Ему и прежде приходилось сталкиваться с неразрешимыми ситуациями, но всегда за многотонными валунами проблем обнаруживался спасительный хвостик ариадновой нити, ведущий к спасению. На руинах рассыпавшегося плана возводился новый, уже учитывающий предыдущие недостатки. Поражение оборачивалось блестящей победой. Случайность переплавлялась в тактический ход.
Но не сейчас. В этот раз вся хитрость маркграфа Туринского бессильна, как бессилен паук, лишенный своего яда. Остается покориться судьбе и обстоятельствам. Разве что…
— Берхард.
Он даже не обернулся на ходу.
— Чего, мессир?