— Ты прекрасно выглядишь для своих лет, дядюшка. Должно быть, девушки тебе проходу не дают, старый ты негодник.
На костистой шее Лотара под кожей задвигались рудиментарные, лишенные зубов, челюсти. Но Гримберт не мог знать, что это означает, ухмылку или спонтанный спазм мышц — мимика чудовища была слишком далека от человеческой.
— Ты умеешь польстить старику, Гримберт. Боюсь, с девушками все обстоит не так хорошо, как прежде. Видишь ли, у меня есть почти два десятка членов, некоторые из них даже рабочие, но мне приходится жить в барокамере, химический состав воздуха в которой сильно далек от привычного. Только там я могу относительно сносно существовать, не ощущая боли.
— Очень печально.
— Ты тоже сильно изменился со времен нашей последней встречи, Гримберт, мой мальчик. Почему бы тебе не вылезть из этого железного ореха, чтоб мы могли побеседовать вдвоем, как в старые добрые времена?
Гримберт заметил, как побледнели маркграфские загонщики. Сами знающие суровый нрав Альб не понаслышке, сейчас они старались смотреть куда угодно, но только не в сторону своего хозяина. Видно, не так уж часто он выбирался из своей барокамеры. Даже Берхард что-то неразборчиво бормотал своими бесформенными разбитыми губами — кажется, читал молитву святому Пантелеймону.
— Извини, дядюшка, сейчас мне вполне комфортно и в доспехе.
— Сегодня особый случай, мой мальчик. Ради него я вынес столь долгое и утомительное путешествие. Ну же, неужели даже после этого ты не хочешь выйти наружу и пожать руку дядюшке Лотару, своему доброму соседу?
Чудовище протянуло навстречу сразу несколько рук. Некоторые, изломанные и наделенные лишними суставами, бессильно болтались в воздухе. Другие вяло шевелились, унизанные гроздьями крючковатых пальцев.
— Я бы пожал, но боюсь, что меня стошнит. Уж извини за прямоту, дядюшка Лотар.
Маркграф Салуццо сокрушенно поджал губы. Его голова оставалась единственной неискаженной частью разросшегося паучьеобразного тела. Лицо могло принадлежать мужчине среднего возраста и даже сохранило подобие былой красоты. С побледневшего лица на Гримберта пьяно взирали темные глаза с расширившимися зрачками. Скорее всего, в его крови циркулирует запредельное количество наркотической дряни, отстраненно подумал Гримберт. Иначе боль давно убила бы его. Удивительно живучее отродье.
— Тебе не нравится, как я выгляжу, милый Гримберт? — Лотар, маркграф де Салуццо, закатил глаза в обиженной гримасе, — Как это несправедливо! Разве не твоими стараниями заслужил этот облик? Разве не твои лекари месяцами кроили меня, превращая в это?
— Я исполнял волю его величества, Лотар.
— И проявил немалую фантазию при этом. Не скромничай, проказник этакий!
В сладострастном шепоте Лотара Гримберту почудилось что-то змеиное.
Уже предвкушает, понял он. Лотар всегда был великим гурманом. Сейчас он осторожно принюхивается, чтобы раззадорить свой аппетит. Ему мало вкуса, ему надо ощутить запах во всей его полноте. Запах моей беспомощности. Черт побери, с его-то количеством это не станет проблемой…
Рот Лотара де Салуццо растянулся в улыбке. На удивление человеческой для существа, которым он являлся.
— Ты всегда казался мне милым мальчиком, Гримберт. Думаю, пришло время продемонстрировать тебе мою благодарность. Вылазь из своего доспеха. Будет лучше, если ты сделаешь это по доброй воле. У моих слуг есть газовые резаки, и я прикажу пустить их в ход, если ты будешь упрямиться. Но мне бы не хотелось до этого доводить. Во-первых, у нас уйдет несколько часов, чтобы вырезать тебя из этой железяки. Во-вторых, тебе могут случайно причинить боль. А я не хочу, чтоб ты испытывал боль до того, как мы вернемся в мой дворец. Знаешь, даже кусочек яблока может перебить аппетит перед шикарным ужином. Мне бы не хотелось, чтоб ты упускал даже малейший кусочек той боли, что тебя ждет впереди. Поверь, я приготовил нечто по-настоящему роскошное. Надеюсь, ты будешь хорошим мальчиком и не станешь оспаривать мое право на месть?
— Месть? — прохрипел вдруг Берхард с нескрываемой яростью, — И ты еще смеешь говорить о мести, мерзавец? Ты заслужил все, что с тобой случилось!
Несмотря на лопнувшие от ударов губы и распухшее лицо, говорил он на удивление четко. Может, потому, что из его речи впервые пропал иберийский акцент.
Лотар выпятил губы, точно обиженный ребенок.
— Ах, барон, барон… Вы всегда славились несдержанностью.
Гримберту хотелось рассмеяться, но он сдержался, зная, что грубый микрофон доспеха превратит его смех в немелодичный треск.
— Барон? Он и в самом деле барон?
— А ты не знал, кого предаешь? — Лотар приподнял бровь, — Позволь тебе отрекомендовать. Барон фон Кетлер, мой давний друг и вассал. Впрочем, сейчас это уже совершенно неважно. Барон… покинет нас через какое-то время — у меня нет причин держать на него зло. В конце концов, он был верным вассалом и я не стану его упрекать. Однако не могу не поблагодарить тебя, Гримберт, мой мальчик, за то, что ты позволил моим людям взять его.
Берхард захрипел от ярости — сквозь щели в зубах потекла слюна вперемешку с кровью. Если бы не веревка и мушкеты, сейчас он с голыми руками бросился бы на стальной доспех, понял Гримберт.
Лотар, казалось, искренне наслаждается его злостью.
— Барон, ей-Богу, вы удивили меня. Отправились в путь с самим туринским Пауком и не думали, что он предаст вас? Или полагаете, что наша милая встреча на Коровьем Языке была случайной? Маркграф Гримберт был столь любезен, что еще прошлым вечером отправил в эфир любопытное сообщение с координатами. Мне оставалось только расставить силки. Вообразите мое удивление, когда я увидел, кто именно в них попался!
— Моя ошибка, — спокойно согласился Гримберт, — В которой он сам отчасти виноват.
— Вот как?
— Он солгал мне, сказав, что по моим следам идет Лаубер. Это и стало причиной недопонимания между нами. Поняв, что мой проводник лжет мне, я задумался и пришел к неизбежному, однако ложному выводу. Решил, что целью охоты является он сам.
— Проницательность, — Лотар мечтательно прикрыл глаза, — Еще одна черта, которая мне всегда в тебе импонировала. Но отчего ты сделал такой вывод, скажи на милость?
Один снаряд, подумал Гримберт. Всего один снаряд, чтобы прикончить это чудовище. Заставить его лопнуть, как застарелый нарыв, испачкав снег.
— Поняв, что по моему следу движется не Лаубер, я быстро догадался, что это ты. Кто еще достаточно безумен и настойчив, чтоб броситься в дебри Альб, позабыв обо всем? И этот твой автоклав… Я знал, что это ты, Лотар. Как знал и то, что Берхард — твой близкий знакомый. Я ошибся, позволив себе считать, будто ты идешь по его следу. Я не знал, что именно вас связывает и не хотел знать.
— Поэтому скормил его мне в надежде, что я удовлетворюсь этим и прекращу преследование, — Лотар с трудом кивнул, отчего его искривленная шея влажно хрустнула.
Старый доспех с его примитивным устройством и крайне скудной амплитудой движений не умел пожимать плечами, Гримберт не стал его заставлять изображать этот неестественный для него жест.
— Не думал, что ты узнаешь меня в доспехе.
— О, я бы и не узнал. Если бы барон фон Кетлер не известил бы меня милостиво еще шесть дней назад о том, что Паук Туринский собирается посетить мои владения в районе Бледного Пальца.
Гримберт уставился на Берхарда. Несмотря на разбитое вдребезги лицо, тот явственно ухмылялся, пуская кровавые пузыри.
— Он… Рассказал обо мне? Еще до того, как мы покинули Бра?
Лотар рассмеялся. Когда-то его смех был мелодичным и тонким, но изменившаяся грудная клетка и гортань сильно исказили его, превратив в надсадный скрежет.
— Ты еще не понял? Паукам полагается быть более сообразительными. Вы оба предали друг друга. Ты его, он — тебя. Только он успел чуть раньше. Как это мило! Как же ты раскрыл его личину?
— Я не знал его имени и титула. Лишь догадывался. То, что он не простой контрабандист, стало ясно почти сразу. Слишком правильная речь, хоть он и пытался это скрыть. И этот акцент… Может, в провинциальном Бра ему и удавалось выдавать себя за иберийца, но он такой же уроженец Жироны, как я — архангел Гавриил.
Маркграф Салуццо сладко потянулся, отчего внутри его раздувшегося багрового тела хрустнули переплетенные между собой кости.
— Твоя проницательность может соперничать лишь с твоим чувством юмора, Паук. И как же ты вывел его на чистую воду?
— Его подвело невнимательность к деталям. Описывая битву при Ревелло, он сказал, что альмогавары шли в бой с кличем «Despierta, hierro!»
— «Железо, пробудись»? И что?
— Это клич на иберийском наречии, — спокойно пояснил Гримберт, — Но ни один уроженец Жироны в здравом уме не станет подобного кричать. Жиронцы гордятся тем, что они из Каталонии. В бою они кричали бы по-каталонски «Desperta, Ferres!», но никак не «Despierta, hierro!» по-иберийски.
Изувеченные руки Лотара изобразили несколько неуклюжих хлопков.
— Браво, мой мальчик, браво! Дорогой барон фон Кетлер, я всегда считал вас большим хитрецом. Но, говорят, злость — большая мастерица смущать разум. Мне кажется, за последние пять лет она съела остатки вашего подчистую. Я даже немного разочарован.
Берхард собирался что-то ответить, но поперхнулся собственной кровью и бессильно закашлялся, роняя в рыхлый снег дымящиеся карминово-розовые капли. Но в этом уже не было нужды.
— Месть, — пробормотал Гримберт, — Вот та тропа, что вела его. Он жаждал мести, ведь так? Ты бросил его там, под Ревелло. Его — и всех прочих. Скормил их туринским рыцарям, в решающий миг бежав от боя. Понадеялся на то, что император достаточно насытился, чтоб даровать тебе прощение. Что ж, я рад. Я рад, Лотар, что прощение пришло к тебе именно в такой форме.
Гримберт с отвращением заметил, как на теле Лотара приоткрывается сразу несколько ртов. Некоторые из них щерились из вздувшихся животов, другие — из неестественно выгнутых спин или раздувшихся бёдер. Внутри некоторых из них можно было различить зубы, пусть даже растущие беспорядочными группами, другие представляли собой лишь темные провалы, окаймленные дрожащими губами.
— Мой милый, из тебя получился бы недурной обличитель, но есть одна штука… Барон мстил не только мне, неправда ли? Барон, вы хотите что-то сказать маркграфу Гримберту? Я же вижу, что хотите…
Берхард, бессильно стоявший на коленях, вдруг ощерился, поднял разбитое лицо:
— Мразь… Ты думал, я… я забуду? Железная… Ярмарка. Думал, я забуду лицо… кх… человека, который изуродовал меня? Ты… изменился. У тебя больше нет глаз, но улыбка… Улыбка осталась та же. Я хорошо запомнил ее… кххх… пять лет назад.
Страшная пародия на человека изобразила подобие поклона. Лишь подобие — тело Лотара анатомически не смогло бы никогда согнуться.
— Ты лишился титула и глаз, мой милый мальчик, но представь, каково было барону фон Кеплеру. Он справился с внешним уродством, хоть и не без жертв, однако изнутри его снедало нечто куда более болезненное, чем боль. Гнев.
— Я знаю, что такое гнев, Лотар.
— Гнев неутоленный — самая страшная пытка на свете, мой друг. В пятом круге ада подверженные гневу вынуждены вечно бороться друг с другом в зловонном болоте Стикса, но это ничто по сравнению с тем, что испытывает человек, знающий, что его злость никогда не сможет обрушиться на голову виновного. Он был бессилен добраться до любого из нас.