— Да, мессир.
Про альмогаваров Гримберт тоже был наслышан. Когда с маврами было покончено, легкая иберийская пехота охотно нанималась целыми сотнями к любому, кто в состоянии расплатиться серебром или медью. Неприхотливая, стремительная в походе и яростная в бою, своими пиками и мушкетами она сняла обильную жатву во всех мятежах, стычках и баронских войнах восточных земель империи франков последних пятидесяти лет. Эх, будь у него в Арбории пара сотен иберийских альмогаваров вместо квадов…
— А в Салуццо как занесло?
— Тем же ветром, что всех нас по миру носит, — проворчал Берхард, вновь щедро наполняя свою кружку, — На звон монет слетелись. Знаешь, когда бароны на кошель не держатся? Когда друг дружку за глотку хватают!
— И к кому вы нанялись? К старому Лотару?
Берхард прыснул так, что даже поперхнулся. Гримберту пришлось поднять руку и смахнуть со своего лица тёплую винную капель.
— Смеешься, мессир? Кабы мы подались к мятежникам, сейчас из моих потрохов уже, глядишь, чертополох бы рос. А может и хуже, — голос Берхарда помрачнел, — Бродил бы по улицам, как эти химеры проклятые… Нет, мы, альмогавары, ребята лихие, но к вере и трону с почтением, так-то. Вот почему я и говорю, чтоб ты меня не боялся. Мы с тобой, выходит, на одной стороне бились. За его императорское величество.
— Меня не было здесь во времена Железной Ярмарки.
— Ну, как скажешь, мессир, как скажешь…
Добрую минуту Берхард шумно пил вино, время от времени отрыгивая. Несмотря на это, Гримберт ощущал движение мысли в его голове, похожее на суетливую и бессмысленную траекторию мухи в закрытом кувшине.
— Барону, наверно, и виноградники полагаются, как думаешь?
— Без сомнения, — заверил его Гримберт, — И самые лучшие при том.
— Виноградники — это хорошо. Устал я здешнюю мочу пить, мочи нет. В Иберии у нас вино слаще мёда, а тут дрянь одна… Хочу, чтоб вокруг замка — баронские виноградники, и самого лучшего сорта!
— Они у тебя будут.
— И все, что мне потребно для этого — свести тебя к Бледному Пальцу, так?
— Да. И показать свою находку.
Берхард неторопливо заходил из стороны в сторону, Гримберт слышал, как скрипят под ним старые половицы, но сам молчал. Иногда достаточно подселить в голову собеседника одну мысль — и та, развившись сама по себе, сделает все необходимое. И с Берхардом, судя по всему, он не прогадал.
— Опасная затея, мессир рыцарь, не знаю, что и сказать. Я сам всякий раз, когда возвращаюсь из Альб, ставлю самую большую свечу Святому Николаю. Там, бывало, и зоркий как сокол дня не выдержит, а уж слепой-то…
— Я не беспомощен.
— Расскажи это мантикоре, которая сожрет твою печенку!
— Мантикор не существует. Это крестьянские сказки.
Берхард издал неприятный смешок.
— Мантикор, может, и не существует, а вот многие другие штуки — как раз существуют. Чёртова Купель… Паданица… Куриный Бес… А еще — обвалы, ледники, осыпи… До Бледного Пальца здоровому человеку четыре дня идти, а тебе-то…
— Ты получишь щедрую плату за свои услуги.
Берхард хитро усмехнулся.
— Только если будет, кому платить. Ну а коли ты, мессир, изволишь издохнуть где-нибудь на середине пути? Кто мне тогда корону баронскую даст?
— Ты говоришь, будто бы у тебя есть другие наниматели, Берхард Однорукий.
Возможно, упоминание прозвища уязвило бывшего наёмника.
— А что, если и так? — жёстко спросил он, — Быть может, его сиятельство маркграф Лотар предложит больше за ту находку?
Гримберту захотелось запустить глиняной кружкой прямо в ухмыляющееся лицо Берхарда. Возможно, он так и поступил бы, если бы мог предугадать, где оно находится. Нет, спустя секунду подумал он, пытаясь расслабить рефлекторно напрягшиеся сухожилия. Не запустил бы. Ему нужен этот наглый тип, считающий себя большим хитрецом, нужен, чтобы добраться до Бледного Пальца. А там… Альбы — и в самом деле опасное место, опытных ходоков они пожирают с таким же аппетитом, как и новичков. Никто не удивится, если обратно он вернется один.
— Ты не пойдешь к Лотару, — спокойно и раздельно произнес он, — Просто хочешь набить себе цену.
— Не пойду? Это почему же?
Гримберт загнул один палец, надеясь, что это выглядит достаточно весомо.
— Я не первый день в Салуццо. Все знают, что старый Лотар не показывается из своего дворца с самой Железной Ярмарки.
— Это верно, — нехотя согласился Берхард, — Говорят, как помилование императорское получил, так и заперся в своих покоях. То ли прощение у Господа вымаливает, то ли стыдно своим подданным на глаза показаться после всего. Иные говорят, и вовсе головой повредился после того, что Паук с его маркграфством учинил. Только мне ведь аудиенцию просить ни к чему, довольно будет сказать пару нужных слов его слугам.
— Возможно, — легко согласился Гримберт, отставляя пустую кружку, — Только ты их не скажешь. Потому что эти слова приведут тебя на плаху быстрее, чем ты успеешь заикнуться о награде. Даже не представляешь, до чего непросто надеть баронскую корону тому, кто уже лишился головы. На пустых плечах корона не держится.
Берхард засопел. Его не очень быстрый ум тяжело ворочался в массивной черепной коробке, пытаясь уразуметь сказанное. Гримберт укреплялся в том, что не ошибся в выборе провожатого. Недалек, но скрытен, опытен и обладает звериным чутьем. Только такие обычно и выживают — и во время мятежей и в горах.
— Причем тут плаха? — пробормотал он подозрительно, — Что это ты несешь, безглазый мессир?
Гримберт удовлетворенно, как раздвигаются губы. Давно забытое чувство — жизнь давно не подкидывала ему поводу улыбнуться.
— Да при том, мой дорогой друг, — почти ласково произнес он, — Что контрабандистам в Салуццо полагается смертная казнь. Ты думаешь, если я рыцарь, то глуп как бревно, а моя голова забита рыцарскими романами и турнирами? Я понял, чем вы занимаетесь сразу, как только увидел тебя с приятелями в трактире. У нас в Турине таких как вы называют «альбийскими гончими». Они шныряют по горам из Женевы в Лангобардию, из Турина в Монферрат, из Прованса в Савойю. Пользуясь тем, что границы многих графств и марок лежат в смертоносных Альбах, они минуют кордоны никому не известными тропами, передавая запрещенные Святым Престолом технологии, секретные донесения и все, что можно продать за серебро. Таких, как ты, не жалуют в графских замках. Расскажи его сиятельству, что ты нашел под Белым Пальцем — и уже через полчаса будешь визжать, пока палач раздирает тебе шею щипцами, проклиная тот миг, когда отказал слепому рыцарю.
Эта тирада, судя по всему, произвела глубокое впечатление на Берхарда. Со сдерживаемым злорадством Гримберт слышал, как тот озабоченно сопит, прохаживаясь вдоль стены.
— Не грози человеку, с которым отправляешься в Альбы, мессир. Как бы не пришлось потом жалеть.
Прозвучало зловеще. Но Гримберт не мог не отметить, что в голосе бывшего наемника послышалось то, что прежде совершенно в нем отсутствовало — уважение. Это его устраивало. Берхард относился к той породе плотоядных хищников, которых бесполезно запугивать — ударят в спину. А вот уважение стоило многого.
— Мы можем быть полезны друг другу, Берхард Однорукий, — твердо произнес он, — Если оба будем держаться уговора. Ты отводишь меня к Бледному Пальцу. Я гарантирую тебе баронский титул в Туринском маркграфстве.
Темнота перед глазами тревожно запульсировала. Гримберт знал, что в следующую секунду решится все. Из этого дома он выйдет или победителем, перед которым впервые забрезжит искра надежды, разгоняющая окружавшую его вечную ночь, или проигравшим — и тогда ему лучше никогда не возвращаться домой.
— И чтоб с хорошим виноградником, — буркнул Берхард, — Не кислятиной какой-нибудь.
— Лучше, чем у самого епископа!
Берхард засопел. Чувствовалось, что он уже готов был протянуть руку, но что-то в глубине души заставляло его медлить.
— Что еще? — нетерпеливо спросил Гримберт.
— Есть одна вещь, о которой нам надо условиться еще до того, как руки пожали.
— Слушаться и повиноваться во всём? — Гримберт с готовностью улыбнулся, надеясь, что улыбка получилась в должной мере искренней, — Идёт. Если ты говоришь мне остановиться и упасть в снег…
Судя по голосу, Берхард не испытывал никакого душевного подъёма от заключённой сделки. Напротив, голос посуровел.
— Ты останавливаешься и падаешь в снег так, будто тебе подрубили ноги. Только это не главное в Альбах.
— А что главное?
— Не лгать.
Гримберт не знал, можно ли сейчас улыбнуться. Судя по тону Берхарда, на шутку это не походило. И, скорее всего, ею и не было.
— Что это значит?
— Там, наверху, много опасностей, мессир. Много таких штук, что превращают человека в пятно на снегу. В этих горах тысячи троп, да только одна из них вернёт тебя обратно живым и здоровым, а остальные — погубят, смекаешь? Поэтому так заведено, что в Альбах люди не лгут друг другу.
Гримберт торжественно приложил правую ладонь к сердцу.
— Клянусь своей бессмертной душой блюсти правду, чего бы это мне ни стоило!