Паук нахмурился, теребя кончик бородки.
— И что? — вопросил он озадаченно. — Ты чего такой хмурый? Радуйся, Гаспар, кто-то сделал за тебя дрянную работу. Надо его отблагодарить. Премию выписать или, — призрак задумчиво покрутил ладонью, — орден сообразить.
— Его убили до нашего приезда.
— Жаль, конечно, но что поделаешь, — Паук развел руками и сложил их на призрачном животе, — не судьба, значит. Да не стой ты, как на костер взамест Единого за грехи людские взойти собрался, — взмолился Паук, раздосадованный кислым видом менталиста, и широко улыбнулся: — Вы же все равно раскопали, что нужно. Что, не знаю я тебя, что ли, самодеятеля? Ну, — поторопил он ладонью и быстро прошептал: — Давай-давай, не томи уже.
Гаспар взглянул на него смелее.
— Карл Адлер. Рудольф Хесс. Артур ван Геер, — отрывисто произнес менталист.
— Ууууу… — потрясенно протянул Паук, задумчиво гладя острую бородку. — Знакомые все лица! — объявил он радостно. — А я думал, только я с покойничками дружбу вожу. Ну, — призрак нетерпеливо перемялся с ноги на ногу, потирая руки, — и где прячутся эти негодники?
— В Анрии.
— Угу. Угу, — Паук покивал своим мыслям и просиял, беззвучно хлопнув в ладоши. — Все сходится! — довольно объявил он и требовательно пощелкал пальцами. — Еще что-нибудь интересное?
— Несколько имен богатых и влиятельных людей Шамсита, — неуверенно повел плечом Гаспар. — Прямых доказательств их причастности нет, только обрывки разговоров. Вот здесь, — он приложил пальцы к виску.
— Твоя голова — самый надежный источник, не потеряй ее, — похвалил Паук. — Составишь мне списки со своими соображениями и, — едко ухмыльнулся он, — ценными комментариями. Перешлешь при первой же возможности — полистаю на досуге. Это все?
— Кто-то в Ложе не хочет, чтобы мы занимались «новыми», — подала голос Жозефина. Паук уставился на нее аквамариновыми бельмами. Чародейка выдержала этот взгляд, хотя напряженная поза выдавала, что далось это нелегко. — Гирт ван Блед настойчиво пытался отговорить нас от этой затеи.
— Хоть на этот-то раз ты его прикончила?
— Нет. Он опять сбежал…
Паук бесшумно вздохнул, ссутулив плечи, потер переносицу, но быстро расправил их.
— Так-так, — притопнул он ногой. — А с чего ты, малышка, взяла, что именно в Ложе?
— У него был талисман возврата.
— Ага, — сверкнул бельмами Паук и покрутил острый кончик эспаньолки, погружаясь в размышления. — Учитывая, что Фрида забрала все их себе, неприятная картинка вырисовывается. Неужто госпожа консилиатор не хочет мира и спокойствия в нашей несчастной Империи? Хотя это на нее так непохоже… Спрошу-ка при случае…
— Человек с серебряными глазами, — осторожно проговорила чародейка, нервно теребя цепочку.
— Что-что? — Паук нехотя оторвался от раздумий.
— Это он убил Финстера. Вы когда-нибудь слышали о таких людях?
— Хм. Хм. Не уверен, — протянул призрак, и на этот раз его неуверенность казалась искренней. — Надо проверить пару старых мифов и страшилок, — потряс он пальцем, как будто делая заметку. — Тоже займусь этим, когда свободное время появится. Больше ничем не порадуете? — поинтересовался он, бесшумно щелкая пальцами.
— Есть свидетель убийства Финстера.
— Так.
— Он был его учеником, правда, чародей из него никудышный и он ничего почти не знает…
— Но — чародей и знает, — бесцеремонно перебил чародейку Паук. — Надеюсь, он пережил знакомство с вами? В частности, с тобой, Гаспар? — с надеждой взглянул он на менталиста.
— Да.
— О! Пре-вос-ход-но. Отправите его ко мне желательно целым и по возможности невредимым — применение ему найду. Поэтому… — он осекся, к чему-то прислушался. — Да, лучше своим ходом. Когда окажетесь в Анрии.
— В Анрии? — в один голос спросили Гаспар с Жозефиной. Сзади неразборчиво проворчал Эндерн.
— В Анрии, — раздраженно подтвердил Паук. — Ну, знаете, пираты, шлюхи, Большая Шестерка, коррупция, бандитизм, дрянная еда и тухлая рыба — Анрия, — пояснил он, пожав плечами. — Или вам в Кабире понравилось? — призрак обвел агентов жутковатыми аквамариновыми бельмами. — Сколько людей уже хочет вас убить? Не считая бедного магистра, конечно, — взглянул он на подрагивающего Элуканте, который даже не моргал.
— Султанская гвардия считается? — осторожно кашлянул Эндерн.
— Эти всех хотят убить — работа у них такая, — небрежно отмахнулся Паук. — Уверен, вы нарушили почти все возможные законы этой славной страны, с которой наша славная страна пытается прийти к взаимопониманию и сотрудничеству. И вот чтобы вы все не испортили окончательно и не устроили внеплановую войнушку, катитесь-ка отсюда с первым попутным ветром. А по приезду — очень прошу, детишки, пожалуйста, — не забудьте связаться со мной. Дам ценные указания на месте — вам предстоит славно и плодотворно потрудиться, — Паук жадно потер руки. — Только здесь подметите за собой для начала, как хорошо, разумеется, — поморщился он. — А то мне опять придется вас убить. Знаете, как я не люблю запоминать новые имена этой негодницы? — указал он на Жозефину. — Она ж как издевается надо мной!
Чародейка скромно потупила глазки, застенчиво крутя носком туфельки.
— Засим откланиваюсь, — Паук действительно карикатурно поклонился и повернулся к деканусу. — Было приятно вас снова видеть, магистр Элуканте, — сказал он серьезно и быстро добавил, усмехнувшись: — Знаете, а ведь мы скоро встретимся с вами вживую. В Собрании рассматривается вопрос о вашем возвращении… хотя, — он резко осекся, — не берите в голову. Для вас это все равно станет потрясающими неожиданными новостями, — хитро улыбнулся призрак, прищурив правый глаз. — Ну, — коротко и решительно выдохнул он, — я поше
И исчез на полуслове.
А с ним исчезли нервное напряжение и не поддающийся отчету страх.
— Ебанутый, — передернул плечами Эндерн, убедившись, что Паук не вернется.
Никто ничего не сказал ему.
Переполох, устроенный в Тарак-Мутаби, о котором с утра заговорили в порту, а к вечеру — и во всем городе, уже на следующий день объявили проверкой боеготовности гвардии мукарибов, которую личные рабы султана с успехом не прошли. Никого особо это не удивило: мукарибы давно зарекомендовали себя не с лучшей стороны, поэтому султан и перевел их в основном на гарнизонную службу от греха подальше.
Старые войска, закостеневшие в своей избранности и исключительности, давно не могли на равных соперничать с дисциплинированными, организованными еще отцом Сулейман-Яфара на ландрийский манер полками регулярной армии. Поражение и бегство мукарибов при Хардж-Абале в последней кабиро-имперской войне наглядно показало их боевую эффективность. Служба в гвардии расценивалась не как долг перед Альджаром, султаном и государством, а как способ нажить состояние и пробиться на высокие должности при дворе. Простые гвардейцы через одного занимались вымогательством, разбоем и пособничеством шамситским бандам, а высшие чины — торговлей, предпринимательством, продвижением ближайших родственников по службе, расхищением полковой казны на строительство личных дворцов и политическими интригами. Например, мавту-мукариб был самым крупным и известным ростовщиком Шамсита и использовал подчиненных, чтобы выбивать долги и устранять конкурентов.
События в Тарак-Мутаби, видимо, стали последней каплей в чаше терпения султана. Сулейман Ландриец предпринял попытку привести в чувство своих рабов, ввел палочную дисциплину, взялся за муштру, вернул телесные наказания, лишил привилегированного статуса и низвел гвардию чуть ли не до положения регулярных войск, стал набирать в их ряды простолюдинов и «хакирских командиров», выслужившихся из простых солдат. Мукарибам это очень не понравилось, но он терпели оскорбления бесноватого султана, бессовестно попирающего законы Альджара и предков. Ровно до тех пор, пока он не покусился на самое святое — дарованные за службу земли и имущество — и прямым и строгим запретом не лишил офицеров права заниматься любой иной деятельностью, кроме непосредственно военной.
Все это привело к вспыхнувшему в Шамсите бунту мукарибов, безжалостно подавленному армией. Зачинщики, в том числе и сам мавту-мукариб, были лишены всех чинов, званий, имущества и прилюдно казнены, а гвардейский корпус полностью расформирован. Часть мукарибов перевели в регулярную армию, часть — отправили в ссылки и на каторжные работы. На этом воины шатра прекратили свое существование, а их место заняли отборные гренадерские роты, сформировавшие впоследствии новую гвардию султана, не раз и не два доказавшую отвагу и доблесть на полях сражений.
Сулейман-Яфар вообще был крайне деятельным монархом и считался потомками одним из величайших султанов Кабира. Достаточно сказать, что уже к концу этого, 1636 по ландрийскому исчислению года в Шамсите высочайшим султанским указом во имя Альджара появилась первая полностью освещенная улица. А к концу долгого правления даже самый суеверный шамситец перестал бояться не только ночных иблисов и духов Эджи, но и самой ночи. Чего ее бояться, если светло, как днем? Кое-кто в последствие придерживался мнения, что именно за это за Сулейман-Яфаром закрепилось новое прозвище — Альджар-Шамэзим, Великое Солнце Альджара. Хотя это была всего лишь скромная часть огромного наследия султана-реформатора.
Но все это произошло потом. А сейчас магистр Томаццо Элуканте, чародей четвертого круга, официальный представитель и советник от Ложи при Имперском дипломатическом посольстве, проснулся в своем особняке гораздо позже обычного, уже за полдень, и вдруг с грустью осознал всю тягость одиночества и тоски по последним минувшим дням.
Сперва его не радовало вторжение бесстыжих супругов де Напье, хотелось поскорее от них избавиться, однако магистр быстро переменил к ним свое отношение. Гаспар де Напье целыми днями пропадал в городе по делам отцовской конторы, а ночи проводил в опиумном бреду увеселительных заведений, совершенно позабыв о своей молодой супруге, томящейся от скуки в золотой клетке особняка Элуканте. И как-то так вышло, что они быстро пришли к взаимопониманию. Девушкой она была глупенькой и недалекой, но очень приятной в затрудненном из-за плохого знания языка общении. Впрочем, говорила немного и в основном в горизонтальном, с закинутыми на плечи магистра ногами положении. Такой ненасытной и жадной до секса, неутомимой бестии в жизни Элуканте еще никогда не было. Оттого, когда мимолетная интрижка кончилась, а белокурая красотка упорхнула под ручку с ничего не заподозрившим супругом-рогоносцем, деканус несколько дней ходил угрюмой мрачной тучей и не занимался ничем, кроме как гонял растерянных и нерасторопных, точно пьяных, слуг.
Правда, иногда Элуканте смущали странные мысли, ощущение нереальности воспоминаний, как будто все было совсем по-другому, но он гнал их прочь, стоило вспомнить о бойко скачущих перед глазами грудях Жозефины де Напье и призывно виляющей упругой попке, по которой магистр с удовольствием шлепал распутницу в наказание за грязные словечки.
А потом он и вовсе перестал об этом думать. Потому что через четыре месяца пришел приказ Собрания Ложи о немедленном переводе на Радужные Холмы в Arcanum Dominium Magnum. Шестилетняя ссылка Томаццо Элуканте наконец-то закончилась, и он был вне себя от счастья.
А что до Исби-Лин, дьявола ночи? Ночного кошмара, не дающего покоя всем грешникам и праведникам Шамсита?
О нем забыли.
Не сразу, конечно. Но постепенно о нем стали говорить все меньше и реже. Так уж устроена человеческая природа: рано или поздно ему все приедается, он ко всему привыкает, даже к страху и ужасу. Поэтому вскоре, если находили поутру чей-то свежий труп, мало кто уже видел в нем очередную жертву дьявола, карающего в полночь за неправедную жизнь. Более того, все чаще стали сомневаться и видеть в очередном покойнике дешевую мистификацию, грубую подделку и неловкое подражание. Ведь это так удобно — свалить все на потусторонние силы. Особенно для ночных банд, совсем потерявших страх и совесть, чувствуя себя всевластными падишахами в кромешной тьме ночных улиц. Оттого люди быстро зачерствели. Подумаешь, кто-то опять перешел кому-то дорогу или пренебрег заветами Альджара. Даже Он за всеми не уследит, если сам не бережешься.
В конце концов, дошло до того, что самая рациональная и трезвомыслящая часть жителей Белого города стала задаваться резонным вопросом: а был ли вообще Исби-Лин? Или кто-то ловко обвел всех вокруг пальца, поставил Шамсит на уши и отвлек от чего-то очень важного, тихо обстряпав под покровом тьмы свои грязные делишки?
Однако оставались и те, кто был свято убежден, что Исби-Лин просто утолил свою жажду, собрал богатую жатву грешных душ и вернулся в Фара-Азлия к извращенным развлечениям и издевательствам над пойманными жертвами. Но когда-нибудь он вернется. Обязательно вернется, чтобы вселить в сердца людские трепет и ужас.
Чтобы они помнили, что бояться зла и возмездия за причиненное зло должны не только ночью.
Но и днем.
Заключение
Саид ар Курзан опасливо обернулся. Чувство, что кто-то наблюдает за ним, преследует, не отпускало с того самого момента, как он вышел из экипажа на анрийском Имперском проспекте и торопливо побрел вверх по улице, лавируя между состоятельными господами и прекрасными дамами, к знаменитой гостинице «Империя». Лаардийцы — странный народ, с явным дефицитом воображения — в каждом их достаточно крупном городе, насколько знал Саид, просто обязательно есть, по крайней мере, одна улица с именем «Имперская» и одна гостиница под названием «Империя».
Торговец специями шел, нервно всматриваясь в лица недовольных прохожих, прекращающих улыбаться под его взглядом. Разглядывал людей на тротуаре на противоположенной стороне широкой мощеной дороги, таращился на отдыхающих за приятными разговорами за чашечкой кофе посетителей летних кафе и бистро, прячущихся под зонтами от жаркого южного солнца. Пристально всматривался в витрины дорогих магазинов, ювелирных лавок и швейных мастерских, как будто преследователь мог прятаться среди хвастливо выставленных манекенов, одетых в роскошные платья и богатые сюртюки, пошитые по последнему слову ландрийской моды. Вздрагивал и напрягался, едва заслышав звонкое цоканье копыт лошади. Облегченно выдыхал, когда мимо проезжала, не задерживаясь, чья-то карета, из окна которой выглядывало надменное личико чьей-то содержанки.
Саиду казалось, что за ним следит каждый, кто оказался на Имперском проспекте в этот час. И вместе с тем умом он понимал, что живут своей жизнью и не обращают никакого внимания на торопящегося кабирца, не находящего себе места от напряженных нервов.
Ар Курзан коротко обернулся в очередной раз и похолодел. Увидел идущего за ним высокого менншина в дорогом сюртуке и цилиндре. Что-то в нем показалось Саиду особо подозрительным — тяжелая поступь или манера держаться, выдающая в том военного. Кабирца бросило в пот, глаза панически забегали по сторонам в поисках укрытия. Он прибавил шаг и вдруг резко завернул в раскрытую дверь какого-то магазинчика, оказавшегося парфюмерной.
Потерявшее чувствительность от постоянного ядреного запаха специй обоняние не сразу различило обилие и многообразие сладких, терпких и приторных ароматов, наполняющих помещение. Зато опытные глаза сельджаарского торговца сразу распознали в подлетевшем слащавом, торопливо лопочущем с широкой услужливой улыбкой юноше назойливого торгаша, цель которого вытянуть из клиента побольше денег. При иных обстоятельствах Саид воспользовался бы оказией и доставил бы себе немного удовольствия оживленным торгом к собственной выгоде, лаардийцы совершенно не умеют этим заниматься, но не сейчас. Сразу и четко дал понять, что услуги и советы ему не нужны, осторожно выглянул в витрину, наблюдая за целеустремленно вышагивающим по тротуару менншином. Замер в ожидании.