Примерно через час спальня опять воззвала ко мне.
— Татьяна! — О! Вот это — уже другое дело; похоже, жизнь возвращается в нормальное русло.
— Ну, как ты себя чувствуешь? — спросила я прямо с порога.
— Да вроде… ничего, — ответил он как-то неуверенно. Но зато уже сидя на кровати.
— Что — ничего? Голова болит?
— Не-а. — Ага, и невнятное мычанье, вроде, в прошлом осталось.
— А горло?
— Да почти нет.
— Почти? А что тогда болит?
— Ну, говорю же — ничего. Только вот… слабость какая-то… — ответил он с таким видом, словно сам своим словам поверить не мог.
И чему удивляться, хотела бы я знать? Полдня такого жара кого хочешь измотают. По-моему, я все правильно сделала…
— Это ничего, — сказала я. — Давай, ты сейчас еще раз таблетки выпьешь…
— Не хочу. — Ну, вот: и ответ предсказуемый, и расшифровывать не нужно.
— Да что за детский сад, честное слово! — возмутилась я. — Ты вчера таблетки пил? Они подействовали? Тебе лучше стало? — Я терпеливо дождалась неохотного кивка. — Вот и нужно их еще пару раз принять, для закрепления эффекта, и бульоном запить.
— Чем? — тут же насторожился он.
— Бульоном. Это — специальный напиток, им всегда таблетки запивают, чтобы они быстрее действовать начали, — принялась я врать, не краснея. Краснеть я буду потом. Когда он в себя придет. И орать на меня начнет. Вот тогда я буду румянцем заливаться — от возмущения.
— Может, поешь? — решила я дать ему последний шанс сохранить вегетарианскую чистоту.
— Нет, — покачал он головой, — есть точно не хочу.
Ну, все! Он сам свою судьбу решил! Сходив на кухню за лекарствами и убийственным (с его точки зрения) зельем, я принялась с замиранием сердца следить, как он его поглощает. После первого глотка он нахмурился и… все остальное содержимое чашки уместилось в три глотка. Фу! Пронесло! Лишь бы сейчас расспрашивать не начал. Он еще не окреп, ему волноваться вредно.
— Вот и хорошо! — затараторила я. — Теперь тебе еще поспать нужно. Лекарства всегда во время сна лучше всего действуют. И быстрее. И потом — когда ты поспишь, слабость должна уйти…
— А ты никуда не уйдешь? — глянул он на меня, прищурившись. Так, вот беспочвенные подозрения нам сейчас вовсе ни к чему.
— Конечно, нет, — уверила его я. — Я сейчас посуду помою, а потом… ну, не знаю, книжку почитаю или опять за компьютером посижу.
— А ты можешь здесь книжку почитать? — спросил он с явной неловкостью в голосе. Я слегка оторопела — с чего это он не спорит? Как бы не спугнуть удачу-то…
— Конечно, могу, — улыбнулась я. — Я целый день здесь буду — не волнуйся.
Он измерил температуру (тридцать семь и два) и опять уснул. И проспал почти весь день. Он просыпался несколько раз только лишь, чтобы выпить чаю, принять еще раз лекарство и проверить, на месте ли я. Не зная, чем себя занять (по телевизору опять смотреть нечего, компьютер надоел хуже горькой редьки, читать — тоже не читается), к шести часам я уже чуть не взвыла — пока не вспомнила, как металась по этой квартире всю прошлую неделю — без него. Нет уж, нечего судьбу дразнить; сейчас он пусть почти без сознания, но все же рядом.
Я отправилась на кухню, чтобы приготовить себе то ли поздний обед, то ли ранний ужин. И вдруг из-за спины у меня послышалось: — Привет.
Резко обернувшись, я увидела его в дверном проеме — полностью одетого и с виду в добром здравии и прекрасном расположении духа.
— Ты чего встал? — обеспокоенно спросила я, подходя к нему и дотрагиваясь до его лба. Температуры, вроде, нет.
— Так сколько же валяться можно? — разулыбался он.
— Как ты себя чувствуешь? — Я всматривалась в его лицо в поисках тщательно скрываемых признаков недомогания.
— Отлично. Должен тебе сказать, эти твои лекарства здорово подействовали.
В другой ситуации я бы пришла в восторг — надо же, признал-таки мою правоту! Но не сейчас. — Они еще не подействовали, они только начали действовать. Чтобы окончательно побороть болезнь, тебе нужно хотя бы три-четыре дня их принимать, — быстро проговорила я, старательно выдерживая твердый тон.
— Да брось ты! — Он рассмеялся, и я начала медленно закипать. Опять он лучше меня все знает? После того, как я его еле-еле откачала? — Какие еще три-четыре дня? Сегодня вечером выпью и, может, еще завтра утром — на всякий случай.
Я остыла. Ну, хоть еще два раза отвоевала, а там — действительно, посмотрим… — Есть хочешь?
— Угу, — ответил он с мечтательной улыбкой. — И знаешь что? Давай свой бульон — от него действительно как-то бодрее себя чувствуешь.
Не веря своим ушам, я схватила кастрюлю и… замерла на месте. Нет, теперь, когда он явно пошел на поправку, лучше честно.
Я повернулась к нему, оперлась на всякий случай о мойку и сказала, четко выговаривая каждое слово: — Сначала я должна тебе сказать… И имей в виду, раньше бесполезно было — ты все равно ничего не соображал! — Я сделала глубокий вздох. — В общем, бульон варят из курицы.
У него окаменело лицо. Ой, сейчас начнется!
— Из живой? — тихо спросил он.
— Ты, что, совсем обалдел? — моргнула я от неожиданности. Я же ему говорила, что даже рыбу живую не покупаю! Но продолжить мне было не намного легче. — Из… убитой.
Он закрыл глаза.
Нужно что-то делать! Нужно немедленно что-то делать! Мне всегда становилось страшнее, когда он вот замолкал вместо того, чтобы кричать на меня. Нужно немедленно найти какое-то приемлемое объяснение — в конце концов, масло же он принял, и молочные продукты. А молоко отбирают у телят-младенцев, которые больше ничем питаться не могут, а значит, обрекают их на голодную смерть. Главное — говорить быстро и уверенно; что говорить — не важно.
— И, между прочим, относительно недавно птица вообще к мясным продуктам не относилась, — затараторила я. — У нее мясо — белое; она считается диетической пищей, ее детям и больным дают.
— Белое? — вдруг спросил он, и я сбилась с мысли.
— Белое, — осторожно подтвердила я. — Могу показать.
Он резко поднял руку — ладонью вперед.
— Я тебе верю. Ладно, нечего уже волосы пеплом посыпать. Давай бульон.
Я чуть не взвизгнула. А может, и дальше рискнуть? Громы и молнии он, вроде, метать не начал…
— Слушай, давай я тебе и кусочек курицы положу, а? Чтобы ты сам убедился, что она — белая. Да и я бы с тобой за кампанию… А то, знаешь, мне после завтрака как-то поесть не удалось… А? — Ну, или он меня сейчас придушит, или это будет грандиозный прорыв в нашем меню.
Получился прорыв. И сразу же грандиозный. Потому что курица исчезла с его тарелки раньше картошки. Пришлось добавку предлагать — под салат.
После обедо-ужина я подошла к нему, устроилась у него на коленях (у него глаза округлились — вот так, не только мне одной постоянно удивляться!) и замурлыкала, приложив ладонь к его лбу: — Ты точно хорошо себя чувствуешь? Жара, вроде, нет, но, может, температуру все же измерим… — На всякий случай я проверила его температуру на лбу, щеках, губах и даже на шее.
Он чуть отстранился и проговорил, прищурив один глаз: — Судя по тому, как ты подлизываешься, ты прекрасно отдаешь себе отчет в том, что опять меня обманула.
Я резко выпрямилась.
— Во-первых, я тебя не обманывала — ты почти без сознания был; во-вторых, если я тебя и обманула, то для твоего же блага; в-третьих, ты постоянно меня в обмане обвиняешь, а потом сам же, с дорогой душой… Продолжать?
Он рассмеялся. — Спасибо, уже достаточно. Ох, Татьяна… Ну, что, пойдем прогуляемся?
На этот раз я встала. Твердость тона только что принесла неплохие плоды, добавим к ней строгий взгляд сверху вниз. — Какое прогуляемся? Ты же еще утром в жару метался! Ну, честное слово, можешь ты хоть изредка головой думать?
— Да ладно тебе! — Ну, почему на меня его взгляд сверху вниз действует, а мой на него — нет? — Ты меня отлично вылечила, и потом — я ведь уже говорил тебе, что нас, ангелов…
— Что? — Я все-таки взвизгнула, уперев руки в бока… Вот сколько раз, слыша или читая об этой пресловутой позе, я посмеивалась — настолько напыщенно-неестественной она мне казалась; а вот сейчас руки сами на талию прыгнули. — Да? Вас, ангелов, и вода холодная, по-моему, не берет, да? И домой вам потом спешить не обязательно — отогреваться после майского купания, да? Только потом хилым людям приходится вас с того света вытаскивать, да?
— Вот я знал, — проворчал он, опасливо отодвигаясь вместе с табуреткой, — что ты мне это припомнишь… Только потому, небось, меня и лечила, чтобы было теперь, на кого орать…
Я задохнулась. Но ненадолго. Такая несправедливость просто требовала должного ответа.