Что-то я не понял, какое отношение имеет Интернет к моему вопросу. Но в этот момент я почувствовал, что сейчас чихну. Прямо здесь. В офисе. Среди целой толпы людей. Я зажал пальцами нос и отчаянно потряс головой. Вроде, пронесло. Парень даже не шевельнулся — значит, и люди ничего не слышали.
— А ты давно на земле? — спросил он опять, уже более миролюбиво.
— Я же тебе говорил — три года, — рассеянно ответил я, прислушиваясь к ощущениям в голове. Вот трясти меньше надо было…
— Да нет, — заговорил он опять, — я не про сейчас. Вообще.
— Да уж не в первый раз, — сказал я. Черт! Опять нос зажимать нужно.
— Вот и я не в первый, — отозвался он с такой детской гордостью, что я чуть не рассмеялся. Нос зажатый помешал.
— А, правда, жалко, что мы свои прежние задания не помним? — спросил он опять после недолгого перерыва.
— В смысле? — Я даже оторопел от неожиданности.
— Нет, в целом я не спорю, — заторопился он, — основная информация все же остается, но ведь иногда и детали могли бы пригодиться…
— А распорядители зачем? — спросил я. — Вот они в твоем отчете и отсортируют, что тебе полезно, а что — нет.
— Но ведь нам же виднее, что нам может пригодиться в будущем, — возразил он задумчиво, — вот мы могли бы и сами… отсортировывать.
Ну вот, еще один мечтатель! М-да, если он и не в первый раз на земле, то точно и не в десятый. Сейчас еще накличет… Я с ужасом представил себе свою больную голову, забитую деталями всех моих пребываний на земле, — которые я рассортировываю двадцать четыре часа в сутки. И чихнул. По-настоящему. Едва успел ткнуться носом в сгиб локтя.
На этот раз Галин ангел меня услышал. Мне оставалось только надеяться, что он был единственным — люди все же подальше сидели.
— Ты чего? — спросил он удивленно.
— Так, ты знаешь, мы с Татьяной сейчас, наверное, домой поедем, — ответил я, не отнимая на всякий случай руку от лица.
— А что с ней? — Голос его прозвучал как-то в сторону, словно он пытался разглядеть Татьяну на другом конце комнаты.
— Да не с ней — со мной, — еле выговорил я.
— Что — с тобой? — не понял он. По голосу я почувствовал, что он повернулся ко мне всем корпусом. Впервые.
— Не знаю. Искупался, разве что, вчера… Наверное, рановато еще было. — Ему еще ладно, а вот Татьяне я под угрозой лишения права на видимость этого не скажу.
— Искупался? — Он произнес это слово по слогам. — Зачем?
— А ты хоть раз пробовал? — Еще мне один критик отыскался!
— Да зачем? — повторил он свой вопрос еще более удивленным тоном.
— Вот попробуешь — узнаешь, — буркнул я, и чуть не чихнул опять. От смеха. Так мне Татьяна в субботу про мясо ответила. — Ладно, я пошел. До завтра.
— А что ты ей внушать будешь? — спросил он мне в спину, с неприкрытым любопытством в голосе.
— Не знаю еще, — бросил я через плечо. — Все, пока.
В кабинете у начальника Татьяна превзошла все мои ожидания. Она так артистично вписала свою просьбу уйти домой по состоянию здоровья в мои чихи, да еще и так естественно гнусавила при этом, что со стороны я бы и сам поверил, что она заболела. Сейчас я бы, правда, во что угодно поверил…
Да что она так долго собирается?! О, слава Богу, такси вызвала — маршрутку я бы уже, пожалуй, не пережил…
Остаток этого дня прошел в тумане. Плотном таком тумане — вязком и липком. Все части моего тела принялись жить своей отдельной — и весьма неестественной жизнью: спина норовила согнуться, ноги в разные стороны выворачивались, в то время как колени стремились в общество локтей. Всех нас объединяло только одно ощущение — нам было холодно. Очень холодно. Так отвратительно холодно мне еще никогда не было. А Татьяна меня еще и раздеться заставила!
Я вам честно скажу: по-моему, в тот вечер она решила отыграться за все те немногочисленные моменты, когда мне удавалось взять над ней верх. И совесть ей не помешала над больным издеваться!
Когда она лишила меня единственной защиты от холода, мудрое тело принялось отчаянно сотрясаться, пытаясь преобразовать механическую энергию в тепловую.
Она тут же принялась засыпать меня какими-то вопросами, отвлекая от наблюдения за процессом. Чтобы не расходовать впустую скудные запасы энергии, я отвечал ей короткими, односложными звуками. Она каким-то образом понимала их — определенно яркие лингвистические способности выручили.
Уходила она исключительно в те моменты, когда я не мог обойтись без ее помощи. Неужели так трудно себе представить, что, когда человеку холодно, ему хочется горячего чаю? Нет, пока не попросишь… Чай я получил только в обмен на измерение температуры. Ей даже торговаться с больным не стыдно было! Еще и напоминать пришлось!
Оставив меня наедине с восхитительно горячим чаем, она опять ушла. Грея пальцы о чашку, я даже дрожать перестал. Ну, вот вам и доказательство! Получив дополнительный источник энергии, тело автоматически отключило режим вибрации.
Опять ее звать нужно! Я когда-нибудь чашку чая долго пил? Трудно ей постоять рядом, чтобы чашку сразу забрать? Чтобы не заставлять меня расходовать только что полученные калории на работу голосовых связок?
Зачем она заставляла меня криком кричать, я понял, когда она вернулась за чашкой. Ей нужно было обессилить меня — с тем, чтобы впихнуть в меня лекарства. Я же еще в кафе сказал ей, что не буду! Кто проверял воздействие человеческих лекарств на ангела? А побочные эффекты? А побочные эффекты в сочетании с передозировкой? А нейтрализующие препараты в инструкции указаны? А их побочные эффекты?
От еды я тоже на всякий случай отказался; туда эти таблетки подмешать — раз плюнуть. Татьяне особенно. Она и так уже в этом руку набила… на мне. А вот самой ей поесть обязательно нужно. Даже умирающий ангел-хранитель всегда в первую очередь о своем человеке думает…
Да сколько можно ужинать, в конце концов? И не надо сюда тарелку приносить — я могу не выдержать искушения, которое она тут же превратит в испытание отдельно взятого лекарственного препарата на подопытном… мне. И хорошо, если только одного.
Следующее ее возвращение сопроводилось приятным эффектом — без моей просьбы, для разнообразия. Ощущение прохладной ладони на лбу показалось мне на удивление успокаивающим. Акт милосердия длился несколько секунд — затем Татьяна предложила заменить свою руку мокрой тряпочкой. Ну, правильно — лицо мне тряпкой прикрыть, чтобы глаза не мозолил, если уж она сидеть рядом со мной согласилась. И еще и стакан с водой заодно принести — поливать эту тряпку время от времени, чтобы она не переставала быть мокрой. Я, что, незаметно для себя под газовую атаку попал, что мне через мокрую тряпку дышать нужно? Или кровать подо мной загорелась, дымом меня обволакивая — а я и не заметил? Или… а, она сказала, что это я горю. Так чего тогда только лицо — всего меня водичкой поливать; вон из ванной, от крана прямо шланг протянуть… Ой, нет — сейчас еще внушу, не дай Бог…
Перестав, наконец, бегать туда-сюда из спальни, она включила компьютер и тут же приклеилась к нему. Вот точно — звук отключила и играет себе… Я попытался скосить глаза направо — и чуть не взвыл. Пришлось голову поворачивать. Нет, читает что-то… Ну, конечно, читать ей интереснее, чем отвлечь больного от страданий душевным разговором. Могла бы хоть для приличия сказать, что ей жаль смотреть на мои мучения, что она мне сочувствует… Дождешься, как же. Ну, и не надо. Ангелы — это вам не слабые люди; они привыкли сами справляться.
Я перевернулся на бок — со второго раза — спиной к ней и закрыл глаза.
Если я спал, то это был один непрекращающийся кошмар. Без звуков и образов — кошмар ощущений. У меня болело все: ныла каждая клеточка измученного тела, каждая мышца напрягалась до предела возможностей и вопила от возмущения. В голове шло соревнование кузнецов. Ответственное такое соревнование — на звание самого быстрого и сильного молотобойщика. Позвоночник норовил согнуться, пытаясь выяснить, удастся ли ему свернуться в полное кольцо; внутренние органы сопротивлялись, жалуясь на стесненные условия и так напряженной до предела работы. Руки и ноги не переставали искать удобное положение, капризно отвергая одно за другим…
Я не знаю, как люди это выдерживают! Наверное, в такие моменты и рождается их представление об аде. Все болит, ни минуты облегчения, веки огнем горят, и помощи ждать неоткуда…
Когда Татьяна опять впихнула мне под мышку свой градусник, я не сопротивлялся. Сил не было. Когда она засунула мне рот какие-то таблетки и приложила к губам край чашки с чаем, мне было уже все равно. Я проглотил их все. Какие, сколько, дозировка, побочные эффекты — какая разница? Какая разница, от чего я умру…?
Утром меня разбудил какой-то странный запах. Аппетитный и бодрящий. Я прислушался к своим ощущениям — вроде, ничего не болит. Ну вот, я же говорил — ангелы никогда долго не болеют и всегда своими силами справляются! А, нет — она мне дала-таки что-то вчера ночью. Не важно — главное, что я в полном порядке.
Я сел на кровати — и впервые за последнее время усомнился в мудрости своего тела. Оно отказывалось сидеть! Когда я все же настоял на своем, оно принялось дрожать — мелкой такой, противной дрожью, как кисель. У меня все внутри похолодело. Вот он — результат воздействия человеческой медицины на ангельский организм! Земные препараты лишают нас силы и выносливости! А может, это — последствия болезни? Мне ведь еще никогда не случалось настолько выйти из строя.
Я запаниковал — как же я теперь работать буду, если мне вместо одежды металлические доспехи нужны, чтобы этот студень хоть в какой-то форме поддерживать… Кстати, о работе. На работу мы уже опоздали (я опять для проверки глянул на часы), но нас, по-моему, вчера на два дня отпустили. По-моему…
Опять она где-то ходит! Я попытался опустить ноги с кровати и понял, что до кухни мне не добраться. Пожалуй, даже ползком. Не говоря уже о том, что ползком — унизительно. Какую я там себе футболку воображал — «Рожденный летать не ползает»? Снова звать ее придется…
Она появилась в дверях спальни почти мгновенно (Ну вот — другое дело!) и принялась расспрашивать меня о самочувствии. Вот кто мне объяснит, почему ей обязательно нужно об этом спрашивать, когда у меня ничего не болит? Нет, чтобы вчера… Что? Опять лекарства? Да я же только что сказал, что у меня от них слабость… Хотя с другой стороны, тоже правда — болезненные ощущения пропали… Я и сам недавно решил земным поговоркам следовать — а люди часто говорят: «Клин клином вышибают». Ладно, попробуем — либо я окончательно в жидкое состояние перейду, в ванне жить тогда буду; либо они эту слабость… вышибут ко всем чертям. Что мне терять, в самом деле? Я в этом половинном состоянии все равно ни на что не гожусь.
А почему их нужно бульоном…? А что такое бульон? А, наверное, это и есть тот самый клиновый ингредиент — не случайно он ко второй партии таблеток прилагается.
Нет-нет-нет, Татьяна, есть я совсем не хочу. Нет, в принципе, хочу — вот только у меня и зубы этой противной мелкой дрожью дрожать начинают при мысли о работе. Я лучше потом… Двойную порцию… И пообедать можно будет дважды: за завтрак и за сам обед…
Взяв у нее из рук таблетки и чашку с какой-то жидкостью, я принялся ее разглядывать. Желтенькое что-то, вроде жидкого чая… Запах? Вроде, ничего — аппетитный, густой такой. А на вкус? Хм. Маслянистый, какой-то обволакивающий и… очень даже бодрящий! Ну, так и есть — клин!
Я залпом осушил всю чашку — уж клином, так клином. Татьяна тут же принялась уговаривать меня еще поспать. Тело вступило с ней в преступный заговор. Я оказался в меньшинстве. Вот только поведение Татьяны меня слегка насторожило. Что-то уж слишком настойчиво она меня в бессознательное состояние спроваживает. А сама потом — что? Гулять пойдет? На свежий воздух? Пока я буду самым преступным образом пренебрегать своими должностными обязанностями? Нет уж, дорогая моя, если твой ангел-хранитель оказался временно не в силах следовать за тобой хоть на край земли, будь любезна добровольно оставаться под его надзором.
Взяв с Татьяны слово ни на секунду не покидать квартиру… Нет, еще лучше — взяв с нее обещание находиться исключительно в пределах спальни, где она будет постоянно у меня на виду, как только я глаза открыть смогу, с чувством честно выполненного долга я закрыл глаза. И мгновенно провалился в сон.
Ангельская сущность, однако, никогда не дремлет полностью. Какая-то часть ее осталась работать в режиме сигнализации-будильника. Будильник срабатывал через определенные промежутки времени, чтобы я мог открыть глаза и убедиться, что с Татьяной все в порядке. С ней все было настолько в порядке, что она всякий раз умудрялась впихнуть в меня то ли чай, то ли бульон, то ли опять лекарство. Я не спорил, чтобы поощрить ее верность данному слову.
Сигнализация включилась, когда Татьяна удалилась из спальни на более чем десять минут. Открыв глаза и увидев, что ее нет рядом, я мгновенно встал. Не раздумывая. И не прислушиваясь к своим возможностям. И я встал-таки! Ни одна часть тела больше не дрожала, и даже хотелось… пройтись. На дубе я сейчас больше пяти раз, конечно, не подтянусь, и стойка на руках с первого раза, пожалуй, не получится, но еще пару чашек этого ее бульона — и я буду как новенький… в смысле, как опытный и тренированный ангел-хранитель, достойный этого имени!
Услышав, что признаки жизни подает как раз кухня, я оделся и отправился туда. Татьяна тут же принялась суетиться, приставая ко мне с измерением температуры и принятием следующей порции таблеток. Да какие лекарства…? Ладно-ладно, но сначала перекусить. Что она там готовит? О, отлично, как раз то, что нужно. Впрочем, после суточной голодовки мне бы что угодно подошло. Начнем, пожалуй, с бульона — для создания подходящего для обеда настроения…
И в этот момент я в очередной раз понял, что никогда Татьянино поведение не казалось мне подозрительным случайно. Бульон варят из курицы. Из убитой, как не преминула разъяснить мне она.
Пока я пытался охватить рассудком полученную информацию, Татьяна, практически не переводя дыхания, затарахтела, что курица вообще не относится к мясным продуктам, поскольку мясо у нее белое. Да причем здесь цвет? А почему, кстати, оно белое? Мясо всегда ассоциировалось у меня с тошнотворными кровавыми кляксами. Неужели действительно белое? А почему тогда они его мясом называют? Нет, нужно самому убедиться…
Куриное мясо на самом деле оказалось белым. С первого взгляда оно не вызвало у меня никакого отвращения. И на вкус… Волокнистое, мягкое, податливое… Что, уже все? Второй кусок окончательно убедил меня, что курица — это нежный, диетический продукт, никак не вписывающийся в сознании в страшные сцены зверского убийства…
Вот что значит хранить городского жителя! Находясь неотлучно при Татьяне, я в жизни своей живую курицу не видел — и, сколько ни старался, так и не смог представить себе невинное птичье личико, взирающее на меня с бессловесным укором…