Она высказалась: «Пока. Надеюсь. Не знаю». Просто и коротко. До сознания дошло быстро — но не задержалось там. Пришлось попросить ее уточнить.
Когда она уточнила, я вдруг понял, что чувствуют люди, когда посреди переливающегося всеми цветами радуги сна о райском острове они вдруг осознают, что это — всего лишь сон. Они все еще видят буйство красок и блики солнца на тихой глади залива; они все еще слышат щебет райских птиц и тихий шорох волн; они, возможно, даже ощущают божественные запахи невиданных цветов и мягкую шелковистость песка под ногой… Но это — сон. Всего этого на самом деле нет. И никогда не будет…
Все это время, пока я добивался этой невероятной женщины, я ни разу не задумался о том, а что же будет дальше. Мне казалось, что главное — завоевать ее, заинтересовать ее, заставить ее понять, что никто и никогда не сможет любить ее больше, чем я; а потом — мы будем вместе и счастливы.
Но я забыл, что люди иначе видят это потом. Я забыл о том, что она — человек; я забыл о том, что она — человеческая женщина; я забыл о том, что одной моей любви ей окажется недостаточно. Ей захочется, чтобы из этой любви выросло еще что-то. Кто-то. Что со мной было совершенно невозможно.
Я еще раз прокрутил в памяти все материалы, которые я прочитал у нас, наверху, перед возвращением на землю. Да, там было довольно много случаев, когда ангелы женились или выходили замуж за людей. И жили с ними долгую и счастливую жизнь. Счастливую ли? Во всех тех материалах не было ни единого — ни единого! — упоминания о детях, родившихся в таких семьях. Читая о них, я даже не задался таким вопросом. Это было совершенно естественно.
Что могло бы выйти их таких полукровок? Что могли бы унаследовать они от своих ангельских родителей? Как бы вписались они в человеческую жизнь с таким наследством? Что пришлось бы нам делать с ними в конце этой жизни? Они могли бы дать нам уникальный опыт общения с людьми — но с ними-то что делать? Брать к себе — где гарантия, что они окажутся готовы? Очистить их память и отправить назад на землю — как контейнер, который после разгрузки опять готов к приему интересных сведений? Как подопытных кроликов — если память их до конца не очистится? Нет уж — такие эксперименты чреваты непредсказуемыми осложнениями. Не говоря уже о моральной стороне. И потом — нам и с людьми возни хватает…
Я не стал все это объяснять Татьяне. Незачем. Суть проблемы это не изменит. Я напомнил ей, что я не человек. Я сказал ей, что у меня не может быть детей. Я извинился за то, что не сообщил ей об этом заранее. Я предложил ей больше не возвращаться к разговорам о свадьбе. Хорошо хоть никому рассказать не успели… Теперь осталось только плотно закрыть ту часть сознания, в которой расплодились мечты…
А вот не буду я это делать! Никто мне не запретит представлять себе, как все могло быть! И вреда от этого никому не будет. Пока я буду делать это молча. Когда же она выйдет замуж… А может — если она выйдет замуж? До сих пор она туда не рвалась. Правда, до сих пор она и о детях не заговаривала… Ну что ж, если захочет замуж, я просто перейду в невидимость, чтобы глаза ей не мозолить. И вот тогда-то и закрою — плотно — ту самую часть сознания…
Она принялась со мной спорить. Ну, почему меня это не удивляет? Да уж, не удивляет — спорить из привычки спорить. И аргументы такие же… избитые, банальные. Оскорбительные аргументы. Людям случается без детей жить? Ну да, наслышаны — что только они не делают, чтобы эти дети у них все же появились; тема эта все остальное в их жизни затмевает. И, тем не менее, живут? А что они при этом думают? Каждый день? Да какие, к чертовой матери, приоритеты? Покажите мне людей, у которых человеческие приоритеты не на первом месте стоят! Не хочу я об этом больше говорить! Не надо мне благородство демонстрировать.
А это еще здесь причем? Я же сказал, что я — не человек; нечего меня под человеческие рамки подгонять! Как будто она не знает, что я ее ни при каких обстоятельствах не оставлю — пусть даже и не мечтает! Даже если мне придется опять в невидимость вернуться и локти там кусать, наблюдая, как она… кого-то другого ужином кормит, как она… с ним в магазин идет, как она… над ним смеется, как она… на него смотрит, обижается, орет…
Опять орет! А сейчас-то за что? Я ее подозреваю? Я ее подталкиваю? Да что она врет — дети ей не нужны? Я ей…? Я — свинья? Да еще и последняя? Которая еще и головой кивать умеет — естественно, тупой? Умудряясь при этом перебивать ее на каждом слове — молча? Но которая, тем не менее, обязана на ней жени…?
Нет, это — действительно последняя… В смысле, капля. В смысле, в чаше моего ангельского терпения.
Я не знаю насчет той части моего сознания, в которой расплодились мечты, но ту часть Татьяниного тела, из которой вываливаются слова, нужно закрывать очень плотно. Зафиксировав ей сначала руки. Чтобы она нерастраченную энергию в них не направила.
Я вспомнил, как собирался, перед возвращением на землю, сказать ей все те слова, которые раньше как-то не выговаривались — наглядная демонстрация моих намерений казалась мне более убедительной. Собирался — да все никак момент подходящий не подворачивался. До сих пор.
Я рассказал ей, как любовался ею каждый день в транспорте. Как ревновал ее к Франсуа. Как пытался попрощаться с ней, когда она спала, почти прогнав меня, и понял, что не могу уйти. Как чуть не ошалел от радости, услышав, что ей со мной интересно. Как меня выбросило в невидимость, когда я в первый раз подхватил ее на руки. Как готов был есть все, что она мне подсовывала, и общаться со всеми, кто ее окружал, лишь бы еще прочнее войти в ее жизнь. Как она мне снилась, когда меня вызвали на разбирательство. Как мне не хотелось ни о чем говорить по возвращении, когда я понял, что невидимость рядом с ней мне больше не грозит…
Спустя некоторое время я понял, что рот ей можно больше не зажимать. Но я не убрал руку. На всякий случай. Чтобы не перестать говорить…
Впечатления, произведенного моим рассказом на Татьяну, хватило ровно до утра. В том смысле, что в воскресенье, прямо с утра она опять начала суетиться, поглядывая каждые пять минут на часы. А у меня возникла интересная мысль. А что, если нам взять сегодня и опоздать? Я бы с удовольствием оказался в действительно серьезном конфликте — впервые со времени моего официального очеловечивания — и посмотрел, как я с ним справлюсь. Ну, в самом деле — не годится же мне только фразами общего плана отделываться в разговоре с Мариниными сопровождающими, нужно их и примерами из личного опыта подкрепить.
Татьяна, однако, категорически отказалась оказываться в таком конфликте. Ну, что за несправедливость! Я же сказал ей, что возьму весь удар на себя! Но она твердо настроилась на мирную встречу. По возможности — с переводом ее в мирное сосуществование.
Всю решительность ее намерений я прочувствовал по дороге к ее родителям. Она даже рассказала мне — с подробностями — о том разговоре, который случился у нее с матерью в мое отсутствие. На этот раз под впечатлением оказался я. Я ведь точно знал, что совершенно не понравился им в ту первую встречу. Более того, из-за меня Татьяна даже потом поссорилась с ними — впервые в своей жизни в открытую. Что же ее мать меня защищать взялась? Что же она успокаивала Татьяну, говоря, что я обязательно вернусь, и советы ей давала, как меня лучше встретить? Мне казалось, что перспектива моего исчезновения ее только обрадует…
Вспомнив свои вчерашние размышления о наследственности, я задумался. За три года наблюдения за Татьяниными родителями со стороны, у меня сложилось твердое убеждение, что Татьяна у них — словно подкидыш. Ну, разные они люди — и все! Но, как в последнее время все больше и больше выяснялось, я многое в Татьяниной жизни не разглядел — со стороны-то. Может, я и здесь что-то пропустил? В самом деле, не может же быть, чтобы ей только внешность от них досталась — что-то же она и в характере от них унаследовала. Трансформировала, сгладила, в размышлениях что-то свое наложила — но ведь взялась же откуда-то основа ее характера!
Нужно будет присмотреться. Этим-то я и решил в тот день заняться — углубить свои профессиональные знания, раз уж у них деревья пилить не нужно и к конфликтам она меня на пушечный выстрел не подпускает.
Как и следовало ожидать, первым объектом для изучения оказалась Татьянина мать. Она заговорила первой — и говорила, как обычно, много. Мне, правда, в отличие от Татьяны, удавалось время от времени вставлять словечко. Ну, говорил же я ей, что со мной они сильно ругаться не будут!
Кстати, а вот эта ее неуемная разговорчивость Татьяне передалась или нет? Очень сложный вопрос. Во-первых, раньше Татьяна скорее молчаливой была — это она со мной разболталась, спасу нет! Очень интересно — это, что, я на нее так повлиял? Честно говоря, мне раньше очень хотелось, чтобы она со мной скрытничать перестала. Опять, что ли… воплотились мои желания? Но ведь я же просил только, чтобы она мне мысли свои сокровенные высказывала, а не все подряд, что ей в голову взбредет!
Во-вторых, я понятия не имел, всегда ли Людмила Викторовна столь разговорчива. Судя по Татьяниным рассказам, мне казалось, что это она на людях так душу отводит, а с мужем наедине — больше помалкивает и его слушает. Вот мне бы так — а то у Татьяны все наоборот.
Честно говоря, в какой-то момент я даже забыл о необходимости этих своих профессиональных наблюдений. Комплимент ее столу я сделал скорее из вежливости и из желания дать ей возможность поговорить о чем-то другом — о кулинарии. Зная ее любовь к этой теме, я приготовился слушать и кивать, наблюдая… и вдруг поймал себя на том, что ее подробное описание имеющихся на столе блюд вызывает у меня очень острый интерес. С удовольствием плюнув на профессиональный опыт, я принялся переспрашивать у нее названия ингредиентов и уточнять пропорции — старательно запоминая всю полученную информацию, чтобы в самое ближайшее время опробовать ее самостоятельно.
Вспомнив на какую-то долю секунды о наследственности, я чуть не рассмеялся. Вот тут уж сомнений нет — умение и желание готовить Татьяне от матери никак не передалось! Хорошо, что у нее появился я, а у меня появился интерес к вкусной и здоровой пище. Людмила Викторовна рассказывала о своих кулинарных шедеврах так же красиво, как Марина — о своих путешествиях. Но путешествия-то на зуб не попробуешь! А тут каждый рассказ о тонкостях вкусовых ощущений тут же ними и подтверждается. И нечего меня вегетарианством попрекать! Если эта колбаса так изящно законспирировалась среди сочной зелени, она только охотничий интерес вызывает…
Внезапно я почувствовал некое напряжение в Татьяне. Мгновенно вернувшись на грешную землю — к профессиональным планам, я бросил на нее быстрый взгляд. Она смотрела на отца — с непонятной полуулыбкой на губах. Так, что-то у меня перекос случился в оказании внимания хозяевам. Сейчас поправим. Тем более что есть тема, на которую я вполне искренне хотел поговорить с Татьяниным отцом.
Моя квартира, конечно. Вернее, район, в котором она расположена. Вернее, принципы современного строительства, согласно которым этот район был возведен. Кстати, и о квартире можно упомянуть. Этот вопрос их, по-моему, очень интересовал.
Оказалось, что район этот Сергей Иванович знает. И, как выяснилось, с самой лучшей стороны. Квартиры в нем он оценил весьма положительно. Хм. Интересно. Интригующая идея мелькнула. Я пожаловался на запутанность района… И получил лекцию о том, что запутанность эта является результатом гениальности инженерной мысли, сумевшей вместить максимальное количество комфорта и функциональности на каждый квадратный метр.
Я чуть не рассмеялся. Ну, здесь, кажется, тоже все понятно — откуда взялось Татьянино «Нет» в ответ на каждое слово собеседника. Ага. А ведь я, вроде, уже приспособился к этой ее черте — даже научился некоторые из ее «Нет» в «Да» превращать…
Я взял и пригласил их к себе в гости. В ту самую квартиру, которая уже — заочно — вызвала одобрение Сергея Ивановича, и в которой я угожу их обедом по рецептам Людмилы Викторовны. Посмотрим, что они на это скажут. Вот, кстати, и придется нам с Татьяной побыстрее в дом ее превращать, а то мне это ее «Поживем — увидим»… Пока мы там не поживем, так ничего и не увидим.
Она метнула в меня таким взглядом, что я понял, что вечером мне предстоят долгие и жаркие объяснения. Черт его знает, может, она и права — так быстро не обживем… Ладно, сейчас мы и это поправим. Я сказал им, что, часто бывая в командировках, не успел еще создать у себя настоящий уют. Но, добавил я, глянув многозначительно на Татьяну, сейчас я надеюсь, что ситуация в самом скором времени изменится.
Ах, Танечка им говорила, что я уезжал с целью расторжения контракта? А меня Танечка не могла поставить в известность о причине моего отсутствия? Опять Танечка уверена, что я из любой ситуации выкручусь? Так я очень признателен Танечке за доверие — сейчас я создам ситуацию, из которой выкручиваться мы будем вместе. В смысле — не выкручиваться, но… вместе. Вчера мы, по-моему, окончательно это «вместе» обсудили, и она даже потребовала — на повышенных тонах и в не вызывающих ни малейшего сомнения выражениях — чтобы я на ней женился. А я, по-моему, всегда был готов следовать ее пожеланиям. Вот пусть и родители ее об этом узнают.
Куда, кстати, я уезжал…? Да какая разница, куда — главное, сколько контрактов я разорвал и зачем я это сделал.
Сделав глубокий вдох, я произнес негромкую, но увесистую фразу.
— Дело в том, что мы с Татьяной решили пожениться.
Все. Отступать некуда. Глянув на Татьяну, я понял, что она временно выбыла из строя. И, по-моему, на весьма долговременно. Ну, и очень хорошо — я еще утром предлагал взять удар на себя. Кроме того, появилась надежда, что она помолчит. Впервые — в моем присутствии. Впрочем, отдельные звуки могла бы и издать — помычать согласно, например, или хихикнуть радостно — чтобы хоть на мгновенье отвлечь их внимание от меня. У меня возникло впечатление, что я — со всей своей пресловутой физической подготовкой — не смог бы сейчас подняться с этого стула — под тяжестью их взглядов. Так. От кого первого отбиваться, если они вдвоем за меня возьмутся?
— Тань, а ну-ка пойдем, поможешь мне посуду помыть, — сказала вдруг Людмила Викторовна, поднимаясь из-за стола.
Э, минуточку, на такой поворот событий я не настраивался! Или… Ну, достопочтенные вы мои отцы-архангелы, ну, надо же соображать, когда к вам с серьезной просьбой обращаются, а когда — так, оборот речи проскользнул! Ну, пошутил я на днях, что лучше бы нам с Татьяной ее родителей по гендерному принципу поделить — так зачем же сразу реагировать? Получите, мол… воплощение и распишитесь!
Да я-то справлюсь; если я был готов их объединенные атаки отражать, то уж один на один с Сергеем Ивановичем — и подавно! Тем более что и в прошлый раз в нем меньше неприязни было, чем в супруге его, да и характером Татьяна больше в него, по-моему, пошла. И сдержанность, и упрямство — все это мне хорошо знакомо…
Но с Татьяной-то что мать сейчас наедине сделает? Она же и так почти в обмороке! Встав с обреченным видом, она собрала со стола ножи и вилки и направилась к выходу, понурив плечи и голову. Ну вот — я же говорю, решила защищаться до последнего, подсобными средствами вооружается! Я принялся изо всех сил внушать ей в спину: «Татьяна, если что, зови на помощь! И нечего стесняться — если их двое, то и нас тоже!». Она ни единым жестом не выдала, дошел ли до нее мой отчаянный призыв.
Когда мы остались одни, Сергей Иванович положил перед собой руки на стол и негромко спросил, не сводя с меня все того же тяжелого взгляда: — Анатолий, я хотел бы, чтобы Вы объяснили мне, что Вас заинтересовало в моей дочери?
Вот лучше бы он меня ударил! Хотя, впрочем, нет — подумал я, глядя на лежащие на столе руки строителя. Хватит с меня пожеланий… Татьяна мне, собственно говоря, рассказывала, что они нечто подобное обо мне думают.
Я тоже положил руки на стол (так, в сравнении его кулаки, вроде, не так впечатляюще выглядят) и также негромко ответил: — На этот вопрос я могу ответить либо очень коротко, либо достаточно длинно. Если коротко — в Татьяне меня интересует Татьяна.
— А если длинно? — спросил он, прищуриваясь.
— А если длинно… — У меня вдруг мелькнула шальная мысль рассказать ему некую версию нашей с Татьяной истории. — Вы знаете, я заметил ее намного раньше, чем мы собственно познакомились. Вот так утром, в транспорте, на работу ехал, и вдруг… бросилось в глаза очень необычное лицо.
Сергей Иванович хмыкнул.
— Когда я говорю «необычное», — разъяснил я, — я имею в виду не привлекательность, хотя Татьяна — очень красивая девушка. Было в ее лице что-то… светлое, возвышенное, уж простите меня за банальность. Или, другими словами, не было в нем обычной мрачной рутинности — несмотря на то, что увидел я ее обычным утром, перед началом обычного трудового дня.
— О да! — издал Сергей Иванович звук, который мог означать что угодно.
Я внимательно посмотрел на него. Похоже, возвышенность в его глазах скорее витание в глупых фантазиях означает, чем умение подняться над обыденностью.
— Сразу я к ней не подошел — неловко как-то было, — он опять хмыкнул, — да и по делам я ехал. Но так случилось, что ей нужно было выходить на остановку раньше, чем мне, и я вышел вместе с ней. Посмотрел, где она работает. И к шести часам вернулся к тому месту.
Он покачал головой и уже открыл рот… наверняка, чтобы сообщить мне, что романтических сказок ему по телевизору хватает.
— Сергей Иванович, Вы хотели услышать длинную историю, — решил я проявить твердость характера. Вот не дам я ему меня перебивать! — В тот вечер я тоже не стал подходить к ней. И в следующий. Я целую неделю к ней присматривался.
— Вы, что, следили за ней? — Он опять как-то неприятно прищурился.
— Можно и так сказать, — не моргнув глазом, согласился я. — А можно сказать, что я провожал ее на работу и с работы домой, хотя она об этом и не знала. Однажды, после работы, я даже увязался за ней на встречу с подругой… И сидел рядом с ними в кафе. И, если хотите, подслушивал… — Глянув на его поджатые губы, я спросил: — Мне продолжать?
— Да уж извольте, — решительно произнес он. — Честно говоря, я рассчитывал на откровенный разговор, но Вы, похоже, решили превзойти все мои ожидания.
— Татьяна встречалась с… Мариной, как я теперь знаю, в пятницу. И вот после выходных, прямо в понедельник, после работы я и познакомился с ней. — Я решил свести стадию наблюдения за Татьяной к приемлемому с человеческой точки зрения периоду времени.
— А что же так? — насмешливо бросил он.
— У меня было два дня, чтобы проанализировать результаты своих наблюдений, — ответил я, сделав вид, что не заметил его тона. — И… Сергей Иванович, поверьте моему профессиональному мнению, Татьяна — очень редкий человек. Редкий — в том смысле, что она умеет видеть за обычными, будничными проявлениями жизни нечто большее.
— Да что Вы можете знать о ней — за месяц-то знакомства? — вспылил он.