— Значит, в шкафу примялось — нужно будет сзади утюгом пройтись. Я сама, — быстро добавила она и продолжила: — Туфли.
Я вернулась в гостиную в туфлях, мысленно молясь, чтобы она не поинтересовалась степенью их новизны. Здесь соврать у меня язык не повернется — я их уже раз пять-шесть надевала. Ладно, в крайнем случае скажу, что не хотела, чтобы новая обувь ноги мне натерла.
Но ее смутил только цвет.
— Черные? — спросила она. — А ты не могла что-нибудь в тон платью найти?
— Мама, — решила я воззвать к здравому смыслу, — да ведь я их потом с чем угодно надеть смогу! А что мне с бирюзовыми туфлями делать?
— Ты бы лучше свою практичность в обычной жизни проявляла, — проворчала она. — Украшения?
— Какие украшения? — оторопела я.
Родители частенько дарили мне на день рождения всевозможные кулоны с браслетами, которые я аккуратно складывала в подаренную ими же шкатулку и о которых тут же забывала. Не носить же мне их с джинсами или со строгим деловым костюмом!
— Нет-нет, к этому платью явно что-то на шею просится… — Мать окинула меня задумчивым взглядом с головы до ног. — Неси шкатулку.
Покопавшись в ней пару минут, она издала удовлетворенное «Ага!» и вытащила оттуда маленький кулон в виде звездочки, в центре которой располагался голубой сапфир, а на лучиках — белые. Этот кулон мгновенно вызвал в моей памяти мой замечательно задиристый букет, и я согласно кивнула.
Инспекции подверглись также и мои духи. Но здесь хоть выбирать не пришлось. У меня нашелся всего один флакон, которым я пользовалась исключительно перед официальными встречами (что-то вроде детали делового костюма) — а значит, едва начатый. Каковой факт мать не преминула откомментировать — если уж не сами духи, опять-таки их подарок.
Выгладив платье, она расположила все детали конструктора «Невеста» в спальне, сказав, что в гостиной будет завтра Олечка работать, и отправила меня мыть голову.
— И никаких лежаний в ванне, — бросила она мне вдогонку, — мне еще поговорить с тобой нужно.
Ко мне вернулась нервная дрожь, отпустившая было во время осмотра боевых доспехов.
Разговор получился ожидаемо напутственным, но на удивление кратким. Собственно, это был разговор в нашем старом, знакомом мне до боли стиле: мать говорила, я слушала. За исключением одного нового элемента: то, что я слышала, звучало совсем иначе. Все звучало иначе, когда речь шла о моем ангеле.
— Нам действительно уже пора спать ложиться, — начала мать, — поэтому долго говорить не буду. Мне хотелось бы, чтобы ты поняла — как следует, поняла — что с завтрашнего дня у тебя начинается совсем другая жизнь. До сих пор ты только о себе думала. Мне отец часто говорит, что я тебя избаловала, и, наверное, он прав — нам от тебя редко доводилось что-то, кроме вечного «Я, я, я», слышать. Но завтра в твоей жизни появится «Мы», и — какие бы сомнения к тебе ни приходили, какие бы обиды ни появлялись в душе — ты должна помнить, что ты больше не одна, что любые твои слова и поступки отражаются не только на твоей жизни. Твой Анатолий оказался, в конечном итоге, серьезным парнем, — она удивленно вскинула бровь, — отец говорит, что он свои обязанности в семье правильно понимает. Вот и ты запомни: женщина в семье всегда больше дает, чем получает, а умная женщина умеет в этом силу свою видеть. В общем, хотелось бы мне, Таня, что это «Мы» отныне главным в твоей жизни стало, как якорь, с которого никакое ненастье тебя не сорвет.
Заснуть мне удалось не сразу. То ли я давно уже отвыкла в десять часов спать ложиться; то ли без ангела кровать моя казалась мне огромной, как пустыня — и такой же пустой; то ли слова матери все звучали и звучали у меня в голове — эхом моих собственных мыслей. Не знаю. Но с боку на бок я перевернулась не один десяток раз, прежде чем они затихли.
Проснулась я, как от толчка. За окном было уже светло. В ужасе я вскинула руку с часами к глазам — полшестого. Переведя с облегчением дух, я опустила руку и перевернулась на спину. И что теперь делать? Сна ни в одном глазу. Если я попробую сейчас хотя бы задремать, через час придется трактор вызывать, чтобы меня с этой кровати стащить. Не говоря уже о том, что головная боль в этом случае мне на весь день обеспечена. Не хватало еще таблетками в день свадьбы одурманиваться.
Кофе пойти, что ли, сварить? Нет, рискованно — мать спит очень чутко. Ее-то за что сна лишать? Но не сидеть же мне на этой кровати целый час! Вот наказанье! Я вообще скорее сова, чем жаворонок, а тут — на тебе! Ну что мне теперь — ноги восьмеркой переплести и медитировать? А если не расплету их потом? Может, ангелу позвонить? Да нет, он точно спит — ему ведь ни волосы, ни лицо в символ невинного очарования укладывать не нужно. Права мать: женщина в семье дает больше — вот прямо со дня свадьбы и начинает. О, придумала — SMS ему пошлю. Пусть сразу, как только проснется, прочувствует всю бесконечность моих бессонных терзаний.
«Осталось четыре часа», отправила я ему три слова и подумала, не включить ли компьютер. Может, поиграю пока — звук только нужно отключить… Черт! Нужно было в телефоне звук выключить! Схватив пискнувший аппарат, я прочитала на экране: «Ты чего не спишь?». Ура!
Я тихо сползла с кровати, осторожно прикрыла дверь в спальню и набрала его номер. Он ответил после второго гудка.
— Так чего ты не спишь-то? — послышалось в трубке.
— Не знаю, не спится что-то. А ты?
— Мне тоже. Что, часы уже считаешь?
— Ну, допустим. А ты нет?
— Я уже полтора месяца часы считаю… Слушай, давай больше не расставаться?
— А на работу?
— Ну, разве что на работу…
— А что ты делаешь?
— Да хожу туда-сюда… На деревья поглядываю. Как-то мне… тоскливо.
— Мне тоже. Ну, ничего — уже совсем немножко осталось.
— Ну да… А о чем с тобой мать говорила?
— О том, что я теперь за тебя отвечаю. И о том, что ты правильно к семье относишься.
— Да? Дай честное слово.
— О чем?
— Ну, дай!
— Нет, ты скажи сначала, о чем.
— Что ты ее слова не забудешь.
— Честное слово.
— Спасибо… Ты только с макияжем завтра не слишком усердствуй.
— Почему?
— А то я тебя еще не узнаю…
— Тогда придется по платью…
— Ну, разве что.
— А как я тебя узнаю?
— У меня в руках будет твой букет.
— Постараюсь не забыть…
Вот так мы болтали почти целый час. Ни о чем — но мне как-то легче стало. Хоть голос услышала. И по телефону как-то проще было всякую романтическую ерунду говорить…
За пять минут до звонка будильника нам пришлось прерваться. У меня деньги в телефоне закончились.
Как только раздался призывный клич самого антигуманного человеческого изобретения, я вскочила и ринулась в ванную. Выйдя оттуда, я услышала из кухни — вместо «Доброго утра» — возмущенное: — Опять в холодильнике пусто!
— Ну почему пусто, мама? — вяло промямлила я. — Там сыр есть. И колбаса. И овощи должны были оставаться.
Она протянула мне стакан сока.
— Если ты мужа так собираешься кормить… — Она покачала головой, явно не находя слов. — Анатолий, как я заметила, к еде очень требовательно относится. Вот и фокусы свои вегетарианские бросил.
Я поперхнулась.
— Кофе хоть сможешь сама сварить? — Она глянула на меня с сомнением. — Или сбежит, как всегда?
— Сварю, мама, сварю, — поспешила я успокоить ее.
— Ладно, а я пока… бутерброды какие-нибудь… — Она открыла холодильник, бормоча что-то явно неодобрительное.
Визажист пришла в начале восьмого. Мать остро глянула на нее, но от замечаний воздержалась. Лишь обронила тоном, не допускающим возражений, что в первую очередь Олечке следует заняться ею. Чтобы сияющий облик виновницы торжества не успел потерять свою свежесть, надо понимать.
Выложив на стол несметное количество орудий творческого труда и получив четкие указания, что, как и в какой последовательности делать с волосами, лицом и руками моей матери, Оля приступила к работе. Я в очередной раз подумала, как будет здорово, если после смерти я действительно получу возможность раз и навсегда улучшить свою внешность и больше никогда даже не задумываться об этом. Присев на край дивана с чашкой кофе в руке, я принялась наблюдать за процессом художественной обработки, которому и сама должна была вот-вот подвергнуться.
Они болтали без устали о каких-то общих знакомых и местных новостях, но у меня сложилось впечатление, что Олины руки жили своей, отдельной от нее жизнью. Они порхали вокруг лица моей матери, как руки реставратора — легкими, едва уловимыми движениями возвращая запылившемуся шедевру его подлинный, играющий свежими красками облик. И нужно сказать, что с каждым их прикосновением лицо моей матери выглядело свежее, глаза выразительнее, взгляд увереннее…