Слава Богу, что сначала меня окатило лишь до пояса! Задохнувшись, я отскочил назад. Да что же они… воду не подогревают? А Татьяна еще говорила, что летом прохладная вода коже приятнее! Приятнее — если она прохладная и если ты этого ожидаешь. А так — ощущение скорее… бодрящее. Такое, что зубы сами собой сцепляются. Чтобы вопль… восторга наружу не выпустить. Так. Теперь я знаю, чего ожидать — можно и… шаг вперед и присесть. Чтобы в полном, так сказать, объеме. Каждой клеточкой. Взбодриться. И руками — руками себя растирать. О, так даже лучше — встал, растерся, снова присел: почти контрастный душ получился. Ну, все, хватит — к чему избыток свежести приводит, я помню.
Я снова нырнул в тень дерева и остановился в нерешительности. У меня же полотенца нет! Придется ждать, пока просохну — летом на это немного времени потребуется. Но не здесь. Здесь, в тени, как-то совсем прохладно. Лучше собрать вещи и к нашему дубу прогуляться — на ходу и согреюсь. Да и место там более уединенное. Похожу, обсохну… вот и в костюм там переоденусь.
Направляясь к любимому укромному углу парка, я вдруг вспомнил свою первоначальную идею переодеться в подъезде — и на меня напал нервный смех. Да, хорош бы я там был — часов в семь-восемь утра, скажем, когда все на работу и учебу пойдут. Нет уж — оденусь здесь, в парке, и пораньше, с тем, чтобы — если кто-то на меня наткнется — сделать вид, что перед работой утренней медитацией на лоне природы занимаюсь.
Добравшись до дуба, я бросил вещи на скамейку и принялся расхаживать туда-сюда, с нетерпением ожидая момента, когда испарится, наконец, бодрящее до пупырышек чувство свежести. Тот, кто говорит, что летом жарко, никогда не бродил мокрым в тенистом парке в пять утра. Да, вот прямо сейчас и переоденусь — и первым делом гольф натяну. Я ведь говорил Татьяне, что даже в июле он в самый раз придется. Зубы у меня усердно выстукивали полное одобрение такому ходу мыслей.
Одевшись, я присел на скамейку, радостно приветствуя неторопливо возвращающееся ощущение довольства миром. А и в самом деле, посижу здесь, подумаю — ведь какой день предстоит! И дошел я до конца этого марафона достойно, даже последние неожиданные ухабы не вывели меня из равновесия. И сегодня Татьяна окончательно и бесповоротно станет моей — вопреки всем мыслимым и не мыслимым преградам. И, начиная с завтрашнего дня, ничто и никогда не станет между нами — и до конца этой жизни, и во всей дальнейшей вечности…
Черт!! От короткого, пронзительного, требовательного писка, раздавшегося из кучки моей одежды, я так подпрыгнул, что едва со скамейки не свалился. Как оно туда забралось — это животное, издавшее предсмертный визг? Осторожно приподняв край футболки, я увидел лежащий на джинсах мобильный. Со светящимся экраном. На котором было написано «Одно новое сообщение». Схватив телефон, я быстро нажал на самую главную кнопку (Татьяна мне раз десять о ней говорила) и прочитал «Осталось четыре часа». В душе у меня что-то затрепетало — вот надо же, не спит, тоже ждет сегодняшнего дня.
Я уже протянул было руку, чтобы набрать ее номер, но, увидев на экране слово «Ответить», задумался. Хм. Ведь почему-то же она мне не позвонила — сообщение послала. Может, нельзя сейчас звонить? Может, ее матери тоже не спится, и лучше нам вот так — безмолвно — поговорить? Ладно, попробуем. Как же эти буквы набирать? Татьяна мне показывала, но разве все с одного раза упомнишь?
Я набирал несчастных четыре слова так долго и мучительно, что к концу у меня не осталось ни малейшего сомнения, что этот стиль общения — явно не мой. Тут пока одну фразу наберешь, забудешь, что дальше хотел сказать. С другой стороны, лучше так, чем никак. Будем изъясняться короткими, но емкими фразами. Уж я — так точно. Я нажал на кнопку «Отправить» и принялся ждать ее ответа.
Когда раздался звонок, я опять подпрыгнул — теперь от восторга. Ну, вот — это совсем другое дело! Услышав ее голос, я полностью примирился с тем, что мне так и не удалось проскользнуть назад к ней домой. Если — в результате — она говорила со мной так. И дело было даже не в словах — на самом деле, мы не рассказали друг другу ничего нового или жизненно важного. Ее тон сказал мне намного больше любых слов. Вот недаром мне живое общение больше нравится! И не страшно, что я лица ее при этом не видел — мне было так просто представить его…
Когда связь внезапно оборвалась, я глянул на часы и понял, что ее наверняка мать пришла будить. Ну что ж, она начинает готовиться — пора и мне… А что мне, собственно, сейчас делать? Только до Тошиного появления еще больше двух часов. Ну, разумеется, сначала перекусить. Значит, прямо сейчас — назад, ко входу, в то памятное кафе, где я впервые кофе попробовал. Я усмехнулся воспоминанию. А там — посмотрим…
Следующие два часа я провел, кружа по Татьяниному району в поисках хоть какого-то места, где можно было бы покушать примерно в семь утра. Все было закрыто. Вот как-то не везет мне в последнее время с кафе — наверное, потому, что готовить научился. Вдруг взгляд мой упал на Макдоналдс. Открыто. Но Макдоналдс. Но открыто…
Вот здесь я хочу остановиться и заявить — громко и однозначно — что туда меня загнал голод. Зверский. Такой, когда тебе уже все равно, во что зубы вонзаются. Тот же самый голод выбрал — вместо меня — нечто самое большое и с самым непонятным названием, избавив меня от необходимости знать, что скрывается внутри. Это загадочное нечто, однако, скрывалось внутри исключительно до первого укуса. Затем оно вылезло — с обеих сторон — наружу, для того, наверное, чтобы своими глазами увидеть упавшего ниже всякой критики ангела. Я мстительно загрыз любопытного провокатора. Не удостоив его ни единым взглядом.
В целом, терпимо. Можно повторить. Но голод притих, и вместо него слово взяло сознание. Картошка — и только картошка. Это — единственный способ хоть как-то сгладить акт преступления против совести. Благородный корнеплод не обманул ожиданий моего сознания. Реабилитировавшись в собственных глазах, я позволил себе заказать чашку кофе. Запах меня слегка озадачил. Вкус… Нет, задачу свою утренний напиток, конечно, выполнил — я содрогнулся от прилива… бодрости, но… Вот кофе я здесь точно никогда больше пить не буду.
Глянув на часы, я помчался назад, к Татьяниному дому. Господи, сделай так, чтобы Галя опоздала — иначе опоздаю я. Судя по всему, Высшая Сила категорически отказалась прислушаться к просьбе ангела, только что вышедшего из Макдоналдса. Когда я подошел, осторожно оглядываясь — на всякий случай — по сторонам, к Татьяниному подъезду, над ухом у меня забубнил встревоженный голос: — Да где тебя носит? Четверть десятого уже!
— А, ты уже здесь! — бросил я как можно непринужденнее. — Пошли, пройдемся.
— Куда пройдемся? — уже откровенно завопил он, заикаясь от возмущения. — Они же там… сами… а мы… здесь… так еще и пройдемся!
— Ты, что, сомневаешься в том, что Татьяна сможет присмотреть за Галей? — невинно спросил я.
— Да нет… — тут же сбавил он тон. — Но все же… Как-то это…
— Вот и не спорь со мной, — удовлетворенно кивнул я головой. — Идем… вон к телефонным будкам, материализуешься.
— А чего так рано? — подозрительно спросил он.
— Да мне посмотреть нужно, как ты выглядишь! — не выдержав, рявкнул я.
Когда Тоша уже сделал шаг в будку, я остановил его. — Перед тем, как материализоваться, подумай о том, что тебе сегодня целый день причесываться нужно будет. Настойчиво подумай.
— Зачем мне расчесываться? — Судя по голосу, он замер в двери будки.
Мне, что, час перед открытой дверью стоять, изображая раздумья перед важным телефонным звонком?
— Делай, как я сказал.
Через несколько мгновений он вышел из будки, и я мысленно усмехнулся. А ему, между прочим, вот это темно-серое уныние выдали! И рубашку с галстуком! Кошмар — хорошо, что я твердость характера в этом вопросе проявил. На нем, правда, и мой бы костюм, как на вешалке, болтался…
— В целом, неплохо, — бросил я ему, одобрительно кивнув. — Расческа в кармане есть? Идем дальше.
Я пошел вдоль двора, внимательно глядя по сторонам. Затем вдоль другого. Затем вдоль еще одного. Минут через десять Тоша вновь подал голос: — Ты можешь мне объяснить, что мы здесь ищем?
— Машину, — отрывисто бросил я и, глянув на него, добавил: — С тонированными стеклами. Мне причесаться нужно. О, вон та, по-моему, подойдет.
Мы еще немного побродили по улицам и вернулись в соседний с Татьяниным домом двор за пять минут до того, как там показался наш Мерседес. Усевшись в него, я спросил у водителя, сколько времени ему потребуется, чтобы переехать в соседний двор. Он как-то странно глянул на меня и ответил: — Минуты три, наверное.
— А помедленнее нельзя? — огорчился я.
— Ну, можно через центр города поехать, — съязвил он.
Тоша хихикнул, обводя машину восторженным взором. Ах, всем весело, да? Ну, раз я за простой плачу — значит, будем стоять там, где я скажу.
Когда в десять минут десятого из-за угла Татьяниного дома показалась какая-то машина и направилась прямо к ее подъезду, у меня екнуло сердце. А что, если ее отец — ради такого дня-то! — решил все-таки раньше приехать? Но из машины вышел мой букет. Честно говоря, от облегчения я даже не разглядел, в чьих руках он оттуда вышел. Черкнув в протянутой мне бумажке какую-то закарлючку, я бросился в подъезд, бросив вышедшему за мной Тоше: — Ты ждешь меня здесь.
По-моему, он согласно закивал, не отрывая глаз от машины.
Ожидая лифт, я вспомнил все те слова, которые собирался сказать Татьяне, вручая ей первый в нашей жизни букет цветов…
Когда открылась дверь, все эти слова вылетели у меня из головы, уступив место печальной картине нашего вероятного будущего. Далекого, к счастью для меня. Вот так, наверное, и будет она, невероятно похорошевшая после смерти, смотреть с надменным удивлением на нахала, уставившегося во все глаза на незнакомую женщину. Она ведь, скорее всего, все забудет… Я ей забуду! Я ей и этот день напомню, и всю нашу последующую жизнь. А чего они все на меня уставились? Ах, да, букет… Я шагнул вперед, сунул его неловким жестом Татьяне в руки и не смог выдавить из себя ничего, кроме: — Это — тебе.
Да уж, подарил девушке цветы. Первый раз, правда, не считается — будем дальше совершенствоваться.
Нас с букетом ждали. Он оказался тем последним штрихом, без которого ни один уважающий себя творец не может считать свое произведение законченным. Я приободрился было, но когда мы вышли, наконец, из дома, почуял что-то неладное. Татьяна была слишком спокойна. И молчала, глядя на все вокруг — включая меня — с такой отстраненностью, словно… Опять куда-то нырнула! И судя по абсолютной непроницаемости лица — в себя. Она, что, передумала? За ночь? Нет — утром мы с ней разговаривали, и все было в порядке. Что могло случиться за последние несколько часов? Я незаметно присмотрелся к ее матери и Гале — те сияли, словно мы здесь ради них собрались. Ничего не понимаю! Что она уже себе нафантазировала?
Когда мы расселись по машинам и отправились в путь, я уставился на нее, через зеркало заднего обзора, и принялся настойчиво, изо всех сил внушать ей, кто я, и куда и зачем мы едем. В ответ она холодно смотрела на меня, словно демонстрируя прочность своей оболочки.
Даже друзьям, поджидавшим нас у ЗАГСа, не удалось привести ее в чувство. Мне уже было все равно, в какое — хоть бы рявкнула на кого-то. Пусть даже на меня. Но она смотрела на них свысока, чуть кивая и не произнося ни слова — мне пришлось за двоих улыбаться и благодарить за хорошие слова. Я уже начал всерьез беспокоиться. Да заведут нас в этот зал сегодня или нет?
Церемония не заняла много времени. К счастью для меня. Или для ведущей, не знаю. Я понимаю, конечно, что, не зная людей, трудно подобрать истинно душевные слова для поздравлений и пожеланий, но причем здесь семья, как ячейка общества? Причем здесь внесение посильного вклада в построение счастливой жизни страны? Причем здесь воспитание детей в духе патриотизма и уважения к историко-культурному наследию нации? Ведь перед ней же люди стоят, а не единицы народонаселения! Пусть им будет светло и радостно, пусть они будут счастливы — тогда и вокруг них счастья прибавится. И пусть дети их рождаются им на радость, а потом уже на процветание страны. Я почувствовал, что закипаю.
В этот момент Татьянины пальцы чуть сжали мне руку. Я мгновенно насторожился — может, хоть краешек антенны выставила моя улитка наружу? Мне бы хоть за что зацепиться — я ее выволоку на белый свет! Опыт, слава Богу, имеется. Но она опять замерла. Так я и не понял — то ли она мне знак подала, что разделяет мои чувства, то ли попросила не мешать слушать исполненное глубинного смысла напутствие. А тут и ведущая обратилась ко мне с вопросом.
Опять эти дурацкие вопросы! Чего бы я сюда приехал, если бы не был согласен взять в ее жены? Я рявкнул: «Да» и затаил дыхание. А что, если Татьяна сейчас…? Кто ее знает, насколько она прониклась идеей не традиционности? Сейчас возьмет еще и скажет, что ей подумать нужно… У нее же слово «Да» не выговаривается — гортань спазмирует…
Татьяна ответила тихо, едва слышно (видно, все силы ушли на проталкивание непривычного слова через сузившееся горло) — но так проникновенно, что у меня от души отлегло. Ненадолго, однако. И кольцо мне на палец с трудом, словно против своей воли, надела, и, склонившись над документами с ручкой в руках, замерла в нерешительности, как будто сожалея о вырванном под пытками согласии… Подписала! Восторг, охвативший меня, дипломаты, наверное, испытывают, когда им удается добиться — в письменном виде, после длительных и напряженных переговоров — признания своего права на спорную территорию. Да выпустите вы нас отсюда — пока она не начала подлинность своей подписи оспаривать!
Пока мы выходили из зала, Татьяна вновь заползла в свою раковину. Мы фотографировались — бесконечно долго! — и она смотрела прямо в объектив, чуть изогнув губы в намеке на улыбку. Мы сели в наш Мерседес — я наконец-то рядом с ней — она взяла меня под руку, взглядом отметя какие бы то ни было поползновения к большей вольности. Мы объехали весь, по-моему, город — всякий раз, когда мы останавливались, она молча выходила из машины, шествовала к выбранному месту, принимала требуемую позу и смотрела в объектив с тем же каменным выражением, которое застыло на лицах памятников, к которым нас привозили. Да сколько же их понастроили!
Сцепив зубы, я ждал. Я уже столько вытерпел до этого дня, что и оставшиеся несколько часов как-нибудь перетерплю. Сейчас поедем в ресторан — там уже обстановка будет другая. А когда мы, наконец, останемся одни… Я эту ее раковину… к чертовой матери… вдребезги… сегодня же! Осколки — в порошок, а потом — по ветру… Чтобы больше некуда было нырять. И новую выстроить не дам — она у меня больше ни минуты одна не останется!
Но выманил ее из раковины не я, а Тоша. Вернее, его присутствие. Еще вернее, его присутствие за праздничным столом, за которым он ничего не ел. Не знаю, почему Татьяна решила, что это привлечет к себе внимание — в центре его мы, вроде бы, должны были находиться — но перспектива понаблюдать за дальнейшим укрощением строптивого ангела не могла не скрасить оставшиеся часы ожидания. Вместе с обедом. Весьма неплохим — правильно я меню выбрал!
От еды нас, правда, то и дело отрывали. Честно говоря, я был бы двумя руками за, если бы все гости не пялились, извините за выражение, при этом на нас во все глаза. В более подходящих условиях я бы давно уже ее, как Спящую Красавицу… Вот только тому принцу из сказки больше повезло — его публика проснулась после того, как он свою принцессу разбудил. Ничего-ничего, совсем немного осталось.
Когда Татьяна принялась вдруг бормотать что-то сидящему справа от нее Тоше, я даже есть перестал, прислушиваясь. Черт с ним — пусть ее чувство долга перед подрастающим поколением разморозит! Лишь бы только не сглазить. Но услышав, что речь идет о еде, я понял, что лед тронулся — взявшись за какое-то дело, Татьяна никогда его на полдороге не бросит. И если Тоша решил, что уже имеет представление о ее убедительности…
Ага, наполнить тарелку — для вида, но начало обнадеживающее. Есть необязательно — хм, со мной она эту стадию пропустила. Возить вилкой по тарелке — интересно, инструкции даст, в какую сторону и с какой частотой? Жаль. Бокалы наполнить — разумно, уж на что-что, а на пустые бокалы люди точно внимание обратят. Шампанское можно не пить — опять согласен, я и сам свой бокал только к губам подношу. Э-э-э — куда сок? А я что пить буду? Яблоки он уже, понимаешь, ел. Мог бы минералку себе налить и сидеть — ждать, пока сладкое с фруктами принесут…
Неужели она дальше напитков сегодня не пойдет?
Есть! Я верил, Татьяна, что на тебя можно положиться! Я знал, что, влив в него чай, рано или поздно она его и есть заставит. И скорее рано, чем поздно. Вот и со мной, если я не ошибаюсь, больше недели она не выдержала. Могла бы, между прочим, вспомнить, благодаря кому знает, в какой последовательности ангельскую оборону крушить…
Я раздраженно фыркнул.
О, мое имя прозвучало. Видимо, разворачивающийся инструктаж вызвал в ее памяти сцены совращения меня. Ну и пусть. Главное — что она не только обо мне вспомнила, но и к разговору пригласила. Вот только тебе, Тоша, лучше не спрашивать у меня сейчас совета. А то я тебе порекомендую начать с шампанского. С целого бокала — залпом. В качестве анестезии.
Где?! Где овощами и фруктами питаются? Поперхнувшись, я закашлялся. При взгляде на Тошу, медленно, с крепко зажмуренными глазами, работающего челюстями, из глаз у меня градом покатились слезы. Зависти. Я вспомнил то первое, незабываемое, ни с чем не сравнимое разнообразие ощущений во рту… Да быть такого не может, чтобы я с таким же лицом ел!
Слава Богу — Татьяна дала нам с Тошей небольшую передышку. Вернее, ее мать, взявшая слово. Я оттер слезы, сделав вид, что их вызвали ее проникновенные слова об уважении к интересам друг друга как залоге здоровой и счастливой семьи. Да конечно же, я готов уважать ее интересы — если она не скрывает их от меня, как сегодня целый день!
Татьяна, видимо, также услышала в словах матери намек на недостаточное к себе внимание с моей стороны и решила привлечь его слегка окольным путем. Все тем же шепотом она сообщила Тоше, что следующий тост — его, и принялась придумывать, что бы ему сказать. Я мысленно чертыхнулся. Вот надо же — а я об этом забыл! А ведь мог же… составить ему речь, в которой сказал бы ей… тоже окольным путем… что не могу припомнить более счастливого дня в своей жизни… И то, что мне периодически память чистят, здесь совершенно не причем!
Услышав, однако, что бормочет ему Татьяна, я охнул. Вслух. Что она делает? Он же сейчас… слово в слово…
Когда Тоша встал и поведал всем присутствующим (сопроводив свою речь театральными паузами и изящными жестами) о том, как он рад тому, что Анатолию довелось повстречаться с ним, наши гости взвыли от восторга. Я тоже взвыл — от отчаяния. И это называется не привлекать к себе внимания?! Тоша быстро поправился, ткнув своим бокалом в Татьяну, и закончил свой тост в куда более традиционных выражениях. Нет, они у меня сегодня доиграются — даже несоблюдение традиций должно иметь какие-то пределы!