Я рассказала им, что у нас в многочисленных обществах духовного развития речь идет, главным образом, об изучении Библии, а так же о том, что, совершая добрые дела, человек обеспечивает себе беспрепятственный доступ в царствие небесное. Они удивились — и сказали, что это напоминает им откладывание денег на черный день дома, под матрацем; не лучше ли положить их в банк, где они и обществу будут каждый день пользу приносить, и владельцу — проценты? Я мысленно крякнула: да уж, рационализм — так везде.
Более того, их совершенно не беспокоила мысль о том, что люди могут неверно истолковать их помощь или начать бессовестно пользоваться ею. Они были абсолютно уверены, что рано или поздно доброе дело найдет отклик в душе человека, но, услышав от меня о возможных требованиях помощи, они лишь плечами пожали.
— Я помогаю другим, когда чувствую в этом внутреннюю потребность, — ответила мне Женевьев, самая активная участница разговора и, как я поняла, последовательница Анабель, — не потому, что я обязана это делать. Если я увижу плачущую девушку на автобусной остановке, я спрошу, что с ней случилось. Если у нее украли кошелек, я дам ей денег на автобус и обязательно прослежу, чтобы она в него села. Но если она рыдает, потому что ее бросил парень, я просто посижу рядом с ней, пока она успокоится, а потом скажу, что ей крупно повезло — ей удалось избавиться от дурака, и по этому поводу можно сделать себе новую прическу. Или что-нибудь еще скажу — главное, чтобы она рассмеялась.
А вот я бы никогда не решилась подойти к явно расстроенному человеку и спросить, что у него случилось, подумала я. Неудобно как-то — вроде в душу ему лезешь.
— А вот у меня был случай, — вмешалась Беатрис, маленькая, аккуратненькая пожилая женщина с густой проседью в кудрявых волосах, — когда я помогла совсем молоденькой девчонке дотащить тяжеленный чемодан до дома родственников, к которым она приехала погостить. Ох, и тяжелый же он был, но нам было по дороге, и я просто не могла смотреть, как она надрывается. Но если бы я увидела ее на следующий день с кучей огромных пакетов в руках, и она, узнав меня, вновь попросила бы помочь ей, я бы предложила ей взять такси — если опыт с чемоданом не научил ее правильно рассчитывать свои силы. Ей пришлось бы понять, что люди вокруг нее живут не для того, чтобы вытаскивать ее из каждой глупой авантюры.
М-да, опять подумала я, если мне на глаза девушка с огромным чемоданом попадается, я обычно начинаю с возмущением оглядываться — куда же мужчины смотрят?
— И то же самое с моральной помощью, — взяла слово Мари-Энн, самая молодая из присутствующих, которая до сих пор говорила немного, — если у моей соседки или коллеги, например, случилось несчастье, я с удовольствием выслушаю ее, дам ей облегчить душу в разговоре. Но если она начнет обращаться ко мне за утешением после каждой ссоры с мужем или каждого выговора начальника, я посоветую ей обратиться к психоаналитику.
Ха, а вот с этим у нас явно получше — я вспомнила историю, когда Светка сама приехала со мной разговаривать, когда мы с ангелом чуть не поссорились. Да и я никогда не отказываюсь других выслушать. Нет, мы до психоаналитиков никогда не доживем — у нас ими друзья, соседи и сотрудники работают. Хорошо, если по очереди.
— Кстати, о соседях, — добавил Жан-Пьер, один из двух мужчин в компании, — рядом со мной живет старик, который сильно пьет. Если однажды утром я увижу, что ему очень плохо, я могу дать ему денег на бутылку вина. Но если он придет ко мне одалживать денег на выпивку, я спущу его с лестницы.
— А зачем же давать ему деньги, — удивилась я, — если он пойдет и напьется?
— Если я не дам ему денег, — ответил Жан-Пьер, — он либо украдет их, хотя бы у той же девушки в автобусе, — он повел рукой в сторону Женевьев, — либо, если у него и на это сил не осталось, будет лежать у себя дома или на улице и мучиться. Мне кажется, что дать ему денег на бутылку вина — наименьшее зло.
— А не лучше ли собрать денег ему на лечение? — поинтересовалась я.
— А его уже лечили и не раз, — ответил он, — но он всякий раз начинал пить снова. Зачем же нам собирать деньги на заведомо безрезультатное дело? Тем более что он займет в клинике место кого-то другого, кому это лечение может действительно помочь.
— Но ведь однажды он так и умрет, напившись, — тихо сказала я, вспомнив пример, который привел мне однажды мой ангел.
— Такие, как он, — спокойно заметил Жан-Пьер, — могут умереть и в клинике, во время лечения. Трезвыми и в мучениях. Если я не могу избавить его от этой привычки, почему мне не дать ему возможность умереть счастливым?
Не знаю — этот разговор оставил меня в состоянии полной растерянности. Не знаю, что лучше. Сколько у нас повсюду объявлений с предложениями помочь избавиться от алкогольной и наркотической зависимости. Наверно, кому-то они помогают. Наверно. Но в целом — отличный бизнес: лечение далеко не бесплатное, а при отсутствии результата готовые на все родственники обратятся по другому объявлению. Затем — по еще одному. Затем найдут — через знакомых — другого целителя. И еще одного. Или будут, отчаявшись, нести свой крест, пряча повсюду ножи во время пьяного скандала, а в периоды похмелья — деньги.
А раньше пьяниц насильно лечили. Трудом. В тщательно охраняемых местах, куда их отправляли по решению суда. Лечение было скрупулезным — не менее года. Вот только и этот способ ничего не дал — меньше их не стало.
И «сухие» законы во многих странах не воспитали в гражданах отвращение к спиртному — скорее охотничью страсть в них разожгли: кровь из носу, а раздобуду запретный плод.
Что же это получается — целое общество не в состоянии противостоять личности, задавшейся целью саморазрушения? Сильнее, что ли, личность-то?
А в Европе, как я где-то читала, есть центры — медицинские — где любой наркоман может получить бесплатную инъекцию. Совершенно бесплатную инъекцию сильнодействующего наркотика. Который существенно приближает день его смерти. Каковой факт никто не скрывает. Общество защищается от грабежа и насилия, на которые пойдет наркоман, чтобы раздобыть средства на укол, или дает ему возможность добиться поставленной цели как можно быстрее? Общество тихо и незаметно устраняет тех, кто мешает его нормальному функционированию, или помогает безнадежно больному прекратить существование, мучительное для обоих?
Не знаю. Наверное, я выросла в спокойном, тихом мире, который застрял между двумя истинами — «добить, чтобы не мучился» уже не воспринимается реальностью, а «помочь умереть» все еще звучит страшно.
А что это мой ангел молчит? Он-то что об этом думает — со своей ангельской позиции? Анабель, похоже, разделяет точку зрения Жан-Пьера — иначе, она бы ему уже мозги вправила. Впрочем, она сама мне говорила, что люди в целом их скорее раздражают — их только личности интересуют. И что — если человек в личности не стремится, пусть заканчивает побыстрее неудачную попытку существования на земле? Ему другую жизнь предоставят, а то и несколько — для взращивания правильных стремлений? Как в спорте: захромал, отстав от лидеров — сойди с дистанции, не путайся под ногами, отдышись, ногу помассируй — со следующей партией побежишь?
М-да, насильно, палкой они, вроде, никого в рай не гонят, но если судорога в каждом забеге человека хватает — что тогда?
Хорошо, что в следующие два дня Франсуа и Анабель предоставили нас самих себе. Им все же на работе время от времени появляться нужно было — хоть и замирает у них деловая активность летом. Мне же передышка от ярких впечатлений явно весьма кстати пришлась. Мы с ангелом словно сговорились не обсуждать ничего из увиденного и услышанного. С утра мы спокойно, никуда не спеша, завтракали и отправлялись просто бродить по городку. И в эти дни мы действительно, по-настоящему окунулись в его жизнь — словно впервые сами поплыли, без инструктора.
Мы ходили и смотрели, как живут эти обычные люди из обычного, ничем особым не выдающегося городка.
В сквере на детской площадке копошились малыши, а их мамы сидели в тени на скамейках и спокойно беседовали. Ни одна из них не стояла над душой у любимого чада, зорко следя за каждым его движением, чтобы не упал и не расшибся — территория детской площадки была выстлана каким-то мягким пружинистым материалом — падай в свое удовольствие.
Два водителя, остановившихся у перекрестка, обменялись любезностями, высунувшись наполовину из окон — насколько я поняла, кто-то кого-то неправильно обогнал. Обмен был громким, любезности — емкими, жесты — красноречивыми.
Стайка подростков каталась на досках, выделывая по очереди немыслимые пируэты, перепрыгивая через ограждения и проскальзывая под носом у прохожих, которые качали головами, но замечаний не делали.
Когда мы наткнулись на местную церковь совершенно средневекового вида и попросили проходящую мимо женщину сфотографировать нас на ее фоне, женщина закатила к небу глаза и пробормотала нечто вроде «Да ради же всего святого!». Но все же клацнула кнопкой фотоаппарата и быстро сунула его нам в руки — чтобы мы больше не приставали, надо понимать.
Продавец у фруктового лотка, где мы остановились купить яблок, спросил, откуда мы, и, услышав наш ответ, с гордостью произнес название столицы — нашего города, который я не сразу узнала в его произношении.
Увидев здание с балконами, очень необычным образом увитыми цветами, мы отступили чуть назад, чтобы получше рассмотреть их, и тут же отпрыгнули в сторону, услышав отчаянное «Attention!» — оказалось, мы ступили на велосипедную дорожку.
Когда мы зашли пообедать в крохотное кафе, нам вручили меню страниц на десять, и после того, как мы просмотрели его, растерянно переглядываясь, к нам подошла официантка и сказала, что, поскольку обеденное время еще не наступило, выбрать можно одно из трех блюд, в которые она любезно ткнула пальчиком. Вздохнув с облегчением, мы выбрали то из них, в котором хоть большая часть слов была нам понятна.
Когда нам принесли наш заказ, и мы с удовольствием взялись за свой не-обед, в кафе зашел молодой человек, заказал бокал красного вина и приклеился к стойке минут на сорок, потягивая свое вино и болтая с официанткой. К моменту нашего ухода он все еще не допил свой бокал, но уже перешел с общих политических новостей на местные — официантка, похоже, не имела ничего против.
Когда мы заблудились в северной части городка и спросили у проходящей мимо молодой пары, как нам выйти к центру, они принялись, смеясь и перебивая друг друга, размахивать руками — не столько рассказывая, сколько показывая нам, в каком направлении двигаться и сколько раз и куда именно поворачивать. В конце они также поинтересовались, откуда мы приехали, и попрощались с нами, произнеся по-русски: «Привет» — спутали его, наверное, со своим «Salut», которое как для встречи, так и для прощания годится.
Эта история, кстати, повторилась не раз. Мы заходили в магазины — чтобы что-то купить и просто ради любопытства — и сразу же здоровались, иначе на нас очень странно смотрели. Также мы убедились, что обычай душевного общения между покупателем и продавцом существует не только на ярмарке — во многих магазинчиках к нашему разговору с продавщицей, а чаще хозяйкой тут же подключались и остальные посетители. И везде, мгновенно распознав в нас приезжих, нас расспрашивали, откуда мы приехали, что привело нас в этот городок и как он нам нравится.
На меня произвел большое впечатление этот ровный, ненавязчивый, но и без малейшего заискивания интерес к иностранцам. Они явно встречались в этом городке не часто, хотя и диковинкой не были, и смотрели на них — то есть на нас — с гостеприимным любопытством. Вне всякого сомнения, местным жителям было интересно узнать что-нибудь новенькое о внешнем мире, а также послушать, каким выглядит их городок со стороны. Практически везде нам тут же начинали советовать, какие еще места мы непременно должны посетить и даже давали нам пароль в некоторые из них. «Зайдете в булочную мадам Марго, скажете, что вас прислала Нинон — она продаст вам свои булочки с шоколадным кремом, которые печет только для друзей и соседей».
Почему же мы шарахаемся от своих иностранных гостей, а потом начинаем испепелять их издалека обожающим взглядом?
По вечерам мы рассказывали Франсуа и Анабель о своих приключениях и прямо раздувались от гордости, если нам удавалось раскопать некую информацию, о которой даже они знать не знали — по крайней мере, пароль в булочную мадам Марго Анабель даже записала. Поскольку мы уходили утром после того, как наши хозяева отправлялись на работу, и возвращались — с отваливающимися в самом прямом смысле слова ногами — к самому ужину, то времени, чтобы поделиться впечатлениями, у нас было немного, и мы с ангелом вечно перебивали друг друга, стараясь ограничиться лишь самыми яркими и незабываемыми. Франсуа посмеивался и неоднократно спрашивал меня, согласна ли я теперь с тем, что настоящая, живая жизнь любого места куда интереснее, чем его шедевры зодчества и архитектуры.
В среду, наш последний свободный день поездки, Франсуа пригласил меня посетить его фабрику. Заговорил он об этом во вторник вечером, после того как выяснил, что для того, чтобы мы успели на самолет в четверг, нам нужно будет выехать в семь утра — разумеется, он отвезет нас, сказал он.
— А завтра, Танья, я предлагаю, чтобы мы съездили к нам на фабрику, — проговорил он, расплываясь в довольной улыбке. — Я считаю, что в профессиональном плане тебе это будет и интересно, и весьма полезно. Посмотришь своими глазами на последнюю коллекцию, а возможно, и на что-нибудь поновее, Александру потом расскажешь…
— Подожди-ка, Франсуа, — нахмурилась я, — это ты, что, своего агента из меня решил, что ли, сделать? Чтобы я твою продукцию рекламировала?
— А почему нет? — рассмеялся он. — Если я произвожу очень хорошие товары, почему же их не рекламировать всеми доступными способами?
От такой откровенности я даже растерялась. Честно говоря, я была совсем не прочь глянуть хоть одним глазком на то, что до сих пор видела только в каталогах — а еще больше на последние новинки, которые туда еще не вошли. И Сан Санычу неплохо будет лишний раз удостовериться, насколько ценный сотрудник к нему вернулся. Вот только…
— Я не знаю, Франсуа… — протянула я и повернулась к моему ангелу: — Слушай, мы, конечно, отдыхать приехали… но, может, потерпишь пару часов, пока мы по фабрике походим?
— Нет-нет, Танья, — быстро вставил Франсуа, — мы поедем вдвоем. А Анатолий с Анабель пока свои профессиональные переговоры проведут. Разделимся, так сказать, на завтра по сферам интересов, — коротко хохотнул он.
Я ожидала, что мой ангел воспротивится — резко и решительно. Но он поджал губы, прищурился и несколько раз перевел взгляд с Франсуа на Анабель и наоборот.
— Ну что ж, — произнес он, наконец, уставившись немигающим взором на Анабель, — если ты считаешь, что нам нужно поговорить по делам…
— Я не сказала бы, что так уж и нужно, — небрежно ответила она, — но, с другой стороны, если представляется такая возможность, почему бы и нам не обменяться опытом. Кто знает, когда еще такой случай подвернется.
— А ты уверен, — обратился мой ангел к Франсуа, — что я могу доверить тебе мою жену — со спокойной совестью и на целый день?
— Я полагаю, — снова рассмеялся Франсуа, — что мы с Таньей постараемся оправдать доверие наших мудрых хранителей.
Меня, однако, никто даже не удосужился спросить, кого, и кому, и с какой совестью я согласна доверить! Я им, что, посылка, которую в банк кладут на хранение, надежность замка предварительно проверив? Я уже за эти пару дней успела отвыкнуть от такого беспардонного отношения, а тут — словно чем-то знакомым повеяло. Грустно знакомым. Ладно, домой вернемся — придется моему ангелу по-настоящему в человеческую жизнь внедряться. А в ней я лучше разбираюсь — я слова Анабель очень хорошо помню!
Вот так и получилось, что в среду Франсуа посадил меня в машину и повез прочь от дома, в котором наши ангелы остались беседовать о тайнах своего ремесла. Сцепив зубы, я уговаривала себя, что, если Анабель даже мне объяснила, какие сложности ждут моего ангела впереди, то ему о них и подавно не мешало бы узнать. А также о том, что только я и смогу ему помочь преодолеть их. И было бы просто замечательно, если бы он узнал об этом из уст коллеги. Более опытной коллеги. Вот пусть послушает, как она умеет спокойно и убедительно излагать свою точку зрения — может, переймет что-нибудь полезное для общения с Тошей…
По дороге Франсуа рассказывал мне, как они с Анабель переехали в этот городок. Он прожил всю жизнь в Париже и не видел ничего странного в том, чтобы заниматься салоном, в котором была представлена его продукция, всевозможными выставками, ни с одной из которых он никогда не возвращался без новых предложений, и контактами с клиентами со всего мира — оставив собственно производство своему управляющему. Спустя некоторое время, однако, завоевав прочную и надежную репутацию, он решил перевести свою жизнь в более спокойное русло, закрыл салон и начал работать по каталогам, все также не пропуская, разумеется, ни одной выставки.
Спокойная жизнь, однако, не пришлась ему по вкусу, из чего совершенно естественно возникло решение перебраться поближе к фабрике и вплотную заняться процессом производства, сократив путь от своих творческих разработок до их воплощения в жизнь.
— И должен сказать, — признался он, смеясь, — это решение оказалось одним из самых удачных в моей жизни. Я наконец-то перестал чувствовать себя посредником в продаже своей собственной продукции.
На фабрике он устроил мне подробнейшую экскурсию, проведя меня по всем цехам, ателье дизайнеров и экспериментальным мастерским и деля особый упор в рассказе на усовершенствованные способы обработки дерева и тканей, новые веяния в цветовых решениях и неординарные подходы в достижении максимально гармоничного сочетания стильности и функциональности. Сначала я судорожно пыталась запомнить все услышанное, затем, спросив разрешения, принялась делать записи. Франсуа рассмеялся и сказал, что очень надеется на то, что по возвращении я сделаю Сан Санычу чрезвычайно подробный доклад.
На каждом участке нас сопровождал его заместитель, который — по мере надобности — снабжал меня более подробными объяснениями. Когда я увидела новые проекты Франсуа, находящиеся на стадии завершения разработки, у меня голова закружилась. Я, конечно, даже и не надеялась, что отныне мы будем работать только с продукцией Франсуа, но я вознамерилась сделать все возможное, чтобы она заняла ведущее место в нашей работе. Мы договорились, что, если Сан Саныч заинтересуется новыми моделями (Заинтересуется-заинтересуется!), Франсуа сразу же вышлет нам необходимые материалы — хотя каталог по уже вошедшим в моду занавесям из тонких нитей я у него все же выпросила.
Когда осмотр чудес современного интерьера закончился, мы отправились в кабинет Франсуа, и он сразу же попросил принести нам кофе. Я трясла головой и хлопала глазами, пытаясь прийти в себя. Он поглядывал на меня и посмеивался.
— Ну что, Танья, — начал он, как только на столе перед нами оказались чашки с кофе, — надеюсь, нам удалось произвести на тебя благоприятное впечатление?
— У меня просто нет слов, — честно призналась я, — мне хочется, чтобы вы нам поставляли все — и нам первым.