— А Танья действительно твоя жена? — послышалось у меня из-за спины.
Я отвернулся от плиты.
— Естественно, — коротко отрезал я.
— А зачем тебе понадобилось жениться на ней? — спросил он, склонив голову к плечу.
Что-то у меня эта страна начинает ассоциироваться с вопросами. Дурацкими.
— Мне не понадобилось, мне захотелось, — процедил я сквозь зубы.
— А, — протянул он, — так ты поэтому ей показался…
Я чуть зубами не заскрипел — еще не хватало, чтобы он меня на одну доску с Анабель поставил!
— Нет, я показался ей случайно, — ответил я, особо нежно произнеся последнее слово.
— Случайно? — искренне удивился он.
— А тебе, что, пришлось? — насмешливо бросил я.
— Именно, — добродушно кивнул он.
Теперь я захлопал глазами. Вернее, захлопал бы — если бы вовремя не остановился.
— В смысле? — Голосом я позволил себе выразить лишь вежливый профессиональный интерес.
— Когда Анабель нашла Мари-Энн — и меня, разумеется — та с таким пылом бросилась помогать окружающим, что вскоре они начали ее просто избегать. В ответ у нее родились мысли — с не меньшим пылом — о недостойности и черной неблагодарности человечества. Которые начали перерастать в яростное человеко-, особенно мужененавистничество. И все мои внушения она стала воспринимать как глупые порывы души, подталкивающие ее к очередному унижению. И тогда Анабель предложила мне воплотиться в виде человека, на которого Мари-Энн смогла бы излить свой избыток человеколюбия.
Я глянул на него, насмешливо вскинув бровь.
— Человеколюбия, — подчеркнул он, подняв указательные палец. — Я появился в этом городе жертвой жестокости разоривших меня конкурентов и подлости бросивших меня жены и друзей. Видишь, мы с Анабель даже внешность подходящую подобрали. Первое время я настолько старательно избегал любого женского общества, что Мари-Энн просто не смогла удержаться, чтобы не заняться восстановлением душевного равновесия разуверившегося в доброте и порядочности человека. А потом уже мы подружились.
— Подружились? — ехидно вставил я.
— Подружились, — кивнул он, не обращая внимания на мой тон. — Мари-Энн мужчин не любит, по крайней мере, мужественных, — добавил он со смешком. — Для нее слово «брак» является эвфемизмом слова «рабство». А у меня дома есть жена.
— Где? — Мне показалось, что я неправильно расслышал. Это, что — передо мной я в будущем сижу: десятилетиями на работе на земле, а жена пока дома ждет, как моряка-первопроходца?
— Ну, сейчас Софи, конечно, здесь — она на севере страны живет, — поправился он. — Ее Сара тоже очень активно в феминистическом движении участвует. Нам не удалось людей поближе подобрать — Софи вообще едва позволили женщину хранить. Зато ей из невидимости проще выйти было. Мы их познакомили и теперь довольно часто встречаемся — вчетвером. Я у них что-то вроде стенда, на котором они свои речи отрабатывают, — снова рассмеялся он.
Я уже только головой мотал, представив себе регулярное общение с Татьяной и двумя Маринами — одновременно.
— Ты, может, еще и взгляды их разделяешь?
— В некоторой степени, — пожал он плечами. — Но меня больше ход их рассуждений интересует — их изобретательности даже нам неплохо бы поучиться.
— О да! — выдохнул я. — А тебя… роль стенда не раздражает? Они же тебе наверняка и слова не дают сказать?
— А зачем мне много говорить? — удивился он. — Мне важно, чтобы Мари-Энн правильно поступала, а не чтобы все видели, что она моим указаниям следует. Если она против меня бунтовать начнет, меня — чего доброго — еще отзовут. А Софи здесь останется.
Я решил запомнить это соображение — на потом.
— Ты знаешь, — задумчиво произнес я, — хорошо, наверное, что Мари-Энн не знает, кто ты…
— А вот я так не думаю, — перебил он меня, — потому и просил Анабель познакомить меня с тобой. Когда я материализовался, мне… не до этого было, а сейчас… Мы с Софи уже не раз думали, как было бы здорово нашим девчонкам правду сказать, но риск слишком большой. А как Танья твое появление восприняла?
Я рассказал ему о нашем с Татьяной «знакомстве» в ту памятную ночь, когда она была твердо уверена в том, что сходит с ума, а я — в том, что меня с минуты на минуту выдернут с земли.
— Да… — мечтательно протянул он, когда я закончил. — Жаль, что мне не удалось так сделать — сейчас нам бы намного легче было.
— Легче? — чуть не задохнулся я. — Легче?! Да они и в ваших делах вам больше рта раскрыть не дадут! Каждую минуту — по совету, как поступать, причем, начиная с пятой — воплощение собственных советов в жизнь, без малейшего учета твоего мнения.
— Ты хочешь сказать, — вдруг насторожился он, — что объясняешь Танье, как следует поступить, а она начинает действовать тебе наперекор?
— Да нет, — растерялся я. — Я не успеваю ничего объяснить!
— Подожди, — все так же хмурился он, — если возникла та или иная ситуация, ты же не можешь просто рассказать ей о ней, не предложив свой способ ее разрешения?
— Могу, — запальчиво возразил я. — Если я еще не готов его предложить!
Он молчал какое-то время.
— Хочешь, поспорим? — проговорил он, наконец. — Я тебе задам сейчас несколько вопросов, и ты на все «Нет» ответишь. Не веришь?
— Можно попробовать, — осторожно ответил я.
— Я тебе их все сразу задам, — сказал он и начал выбрасывать пальцы на руке. — Ты с браконьерами хоть раз встречался? К твоему человеку спасателя посылать приходилось? К тебе каратели на помощь приходили? Тебя с задания отзывали?
— С какими браконьерами? — озадаченно спросил я.
— Значит, нет, — покачал он головой. — Ты знаешь, я думал, что ты мне подскажешь, как Мари-Энн безболезненно в курс дела ввести, а теперь вижу, что ты слишком быстро из обычных в самые что ни на есть льготные условия работы попал. Ладно, давай я кофе варить буду.
— С какими браконьерами? — повторил я, закипая.
— А вот это правильно, — усмехнулся он. — Тебе побольше вопросов задавать нужно — и нам, и людям, а то ты слишком уверен, что все знаешь. Вот у Анабель и спросишь — я об этом говорить не хочу.
Он так и не ответил мне на этот вопрос. Сварив кофе, он посоветовал мне напоследок почаще вспоминать о том, что Татьяна с готовностью согласилась на мое присутствие в ее жизни (Ну, честно говоря, я ей почти навязался), что мне дали разрешение общаться с ней в постоянном прямом контакте (Дали они, как же — я его отвоевал!), что мне не нужно больше влиять на нее окольными путями (Да неужели?!), что она охотно готова помочь мне своим воображением и смекалкой (Если бы они еще меня моей собственной сообразительности не лишали!)… и вышел из кухни.
Устав мысленно возмущаться, я вернулся вслед за ним в гостиную. Где мы оба вернулись к роли молчаливо внимающей публики. Я поглядывал на Татьяну — прекрасно, между прочим, справляющуюся с разговором без меня — и пытался вспомнить, не пыталась ли она хоть раз действовать мне наперекор. По-моему, именно из этого вопроса произошли все те последующие, столь насторожившие меня… А что значит — наперекор? Наперекор моим мыслям — бессчетное количество раз! Наперекор моим словам… Так я мысли высказывать не успевал! А чего ждал? Почему сам вслух рассуждать не начинал? Неужели боялся потерять в ее глазах вид мудрого и всезнающего ангела? Неужели боялся признать в ее присутствии, что она временами быстрее меня соображает? А она действительно быстрее соображает? С моей биографией так и было. Хм, один факт — не факт. И с Тошиным внедрением в человеческую жизнь. Хм, два факта…
А вот насчет кода в замке, между прочим, я в финальном итоге догадался! Так, при первой же благоприятной возможности еще один тест проведем. Но ей пока об этом говорить не будем. До получения окончательных результатов. Чтобы не напрягалась понапрасну. А вот потом уже лавры — победителю…
Следующие два дня Франсуа и Анабель оказались заняты, и мне представились широчайшие возможности проводить какие угодно тесты — наблюдая при этом за Татьяной. Опять, в целом, только наблюдая. Со стороны казалось, что мы остались, наконец, вдвоем, но, как выяснилось, это Татьяна осталась наедине с городом, а я — так, рядом бродил.
Ее приводило в восторг абсолютно все вокруг — от незатейливых архитектурных украшений до банальных сценок городского быта. У меня же крепло ощущение, что этот городок ничем особенным не отличается — люди ведь везде остаются людьми. Даже внешне он чем-то напомнил мне Татьянин микрорайон. Нет, дома у нас, конечно, повыше, и зелени определенно куда больше, и дороги не камнем вымощены, но общая атмосфера… Особенно днем, когда большинство жителей уже умчались на работу — пенсионеры прогуливаются себе не спеша, стайки детей туда-сюда носятся, двери полупустых кафе призывно открыты, если тепло… Спокойная такая атмосфера, умиротворяющая; даже и не скажешь, что это — район большого города.
И, кстати, ориентируюсь я на местности — даже без карты — куда лучше Татьяны! Мы всего один раз слегка с дороги сбились — незачем ей было сразу к прохожим с вопросами бросаться, через пару минут я бы и сам правильный путь нашел.
С людьми, правда, она всякий раз легче общий язык находила… Ну, и ничего странного! У кого язык повернется нагрубить в ответ, когда его спрашивают о чем-то с таким детским восторгом в глазах? А она хоть раз пробовала дома так себя вести? Зайдя в магазин — поздороваться? Проходя мимо сидящих на скамейке старичков — улыбнуться? Увидев несущуюся на нее толпу подростков — отступить в сторону? Они ведь все равно ничего не видят и не слышат — какой смысл им замечания делать? Нет, еще раз повторюсь — люди везде одинаковые: в любом месте встретишь среди них и приветливость и грубость, и доброжелательность и грубость. А если бы Татьяна и дома почаще улыбаться начала, да и остальные сограждане ее примеру последовали… Черт, да я уже прямо, как Франсуа, заговорил! Нет, домой, как можно скорее домой — что-то это путешествие все мои основы подрывать начинает. Слава Богу, один день всего остался — нужно будет в ту булочную сходить, куда нам пароль для входа дали; посмотрим, как ей удастся булочки «только для своих» выцыганить.
Этот эксперимент мне так и не удалось провести. Ни в какую булочную в свой последний день мы не пошли. Мы вообще никуда не пошли. Не говоря уже о том, что целый день никакого «мы» у нас с Татьяной вообще не было.
По вечерам, когда мы возвращались в дом наших французов, о приключениях наших рассказывала, в основном, Татьяна. Я лишь изредка поправлял ее, чтобы не забывала, что я тоже везде рядом был. Франсуа и Анабель выслушивали нас с интересом, вскидывая иногда в удивлении брови. Ха, мне бы еще недельку — я бы и лучше их в их собственном городе ориентировался! Посмеиваясь про себя, я не сразу понял, что на последний день они запланировали для нас посещение фабрики Франсуа.
А там мы что забыли? К особым достопримечательностям она, вроде, не относится — иначе мы бы о ней от других жителей услышали. В то, что Франсуа решил использовать наш приезд в корыстно рекламных целях, мне верилось слабо — до сих пор он в делах к обходным маневрам не прибегал…
И вдруг я услышал, что меня он с собой брать даже не собирается. Оказывается, это Анабель нужно со мной о делах поговорить. Вот чует мое сердце, что Татьяна ей — тогда, в парке — про Тошу расхвасталась: мол, как она лихо его под себя подмяла. И Анабель, видно, решила напомнить мне о приоритетах… Спасибо, хоть тактично, в отсутствие Татьяны…
В отсутствие Татьяны?! Я похолодел. Они ведь, все втроем, только что меня в ловушку загнали! Они ведь вынуждают меня оставить ее без присмотра на целый день! И не важно, что я уже это делал — во-первых, на работу я уезжал всего на полдня (поездка с Мариной в ресторан не считается — это был форс-мажор, с чем кто угодно, хоть мало-мальски знающий Марину, спорить не станет!); а во-вторых, всякий раз я был твердо уверен, что Татьяна находится в безопасности на работе и под Тошиным присмотром (он-то за ней даже в ущерб своим обязанностям приглядывает — знает, что в противном случае я ему голову оторву). А тут — она едет черт знает куда, в машине, с водителем, в квалификации которого я совершенно не уверен, и собирается знакомиться с производством, что предполагает нахождение вблизи различных механизмов. Работающих. И при этом ее еще и отвлекать будут рассказами всякими — ее, которой мне три года по двадцать четыре часа в сутки приходилось об осторожности талдычить!
И главное — ничего ведь не скажешь! Заговори я о том, что мне тоже интересно на эту фабрику посмотреть — в лицо рассмеются. Вспомни я о своих обязанностях — так Анабель и ухом не ведет, что ее подопечный на целый день из-под надзора сбегает. Только заикнись я, что боюсь оставить Татьяну — она же в момент взовьется (при свидетелях!), да и гостеприимного Франсуа не хочется недоверием обижать…
Скрепя сердце, я взял с него слово, что с Татьяной ничего не случится. Он торжественно пообещал мне, что они оба приложат для этого все усилия. Татьяна никак на это не отреагировала. Отлично! Молчание — знак согласия, значит, можно считать, что она тоже мне слово дала. И пусть только попробует сказать, что не помнит!
Когда в среду утром они уехали, я, проводив взглядом машину, сосредоточился на мысли о том, что это — последний день. Как-нибудь я и его переживу. Собственно говоря, даже не целый день — всего-то шесть-семь часов. Максимум, восемь — с дорогой. Нет, в часах хуже звучит. И дорога совсем некстати вспомнилась. Нужно отвлечься. Тряхнув головой, я вернулся в дом и, услышав позвякивание посуды на кухне, отправился туда.
Стоя у мойки, Анабель глянула на меня через плечо.