— Я понимаю, Макаров, — мысленно проговорил Бронштейн. Ладно, раз это важно, придётся переступить через предрассудки. Особенно в свете вскрывшегося морального облика западных коллег. Итак, если я тебя правильно понял, идём завтра в киевский университет и пытаемся пройти экстернат. Затем выбираем тему для кандидатской из озвученных тобой. КЭД, я думаю, стоит оставить для докторской.
— Неплохо бы, прежде чем идти в университет, написать нечто наподобие «учебного плана», по которому ты изучал науки. Полезно, и добавит тебе веса в глазах ректора.
— Неплохо бы, согласился Бронштейн. Тогда придётся встать часов в пять-шесть и набросать его. Справишься? Я-то не очень представляю, что нужно писать…
— Справлюсь.
— Ну а сейчас, давай посмотрим на Луну, — вспомнил о цели своего восхождения на крышу Матвей, посмотрев на спутник Земли, только что появившийся из-за горизонта.
Труба из очковых стекол давала слабое увеличение. Лунный диск лишь незначительно, при взгляде на него через трубу, увеличивал свой размер. Тем не менее, стали видны лунные кратеры.
— Вот ты как-то раз вначале нашего с тобой знакомства упомянул о том, что в твоё время стали реальными полёты в космос. Расскажи, а? — в тоне Бронштейна, оторвавшегося от созерцания естественного спутника Земли, послышались жалобные нотки. Интересно ведь. Человек на Луне побывал? И на Марсе?
— На Луне побывал, но увы, не наш, а американ. Точнее американы. САСШ не единожды запускали ракеты к Луне. Начиная с «Аполло-11» и заканчивая «Аполлоном-17». Одна из экспедиций была аварийной.
— Всего шесть полётов? — очень удивился Митя. И что, больше не было?
— Не было. Даже в моё время, когда начал худо-бедно «дышать» космотуризм. Но дальше низких орбит вокруг Земли люди не летали. Что государственные космонавты, что частные. Хотя, Элон Маск — великий американский бизнесмен, сделавший космос доступным «простым» гражданам, и выполнивший обещание сделать полёт в космос к орбитальной станции не дороже транстихоокеанского перелёта, уже в моё время готовил ЧАСТНУЮ экспедицию на Марс.
— ЧАСТНУЮ?!!! — потрясённо вслух выпалил Бронштейн. Это как?!! Я понял из твоего рассказа, что полёты в космос — очень дорогие. Хотя ты мне суммы не называл…
— Дорогие были. Первоначально. Первые полёты американцев на Луну обошлись им в сумму пятнадцати миллиардов долларов. Думаю, и у нас были потрачены суммы, на полёты космонавтов, аналогичного порядка. Но Маск тем и велик, что сумел, благодаря частной инициативе, так поставить разработки своих космических кораблей, что они обошлись ему даже на первоначальном этапе в десятки раз дешевле, чем аналогичные государственные. И думаю, причина здесь в том, что госструктурам нет смысла экономить, они стремятся оплатить свою деятельность по-максимуму.
Маск сумел довести до предела идеологию одноразового носителя, после обнаруженных проблем с многоразовостью. Вообще её, многоразовость пытались вводить неоднократно и ранее, но суперэкстремальные нагрузки на космические аппараты сделали её бессмысленной. После пары аварий Маск решил вернуться к концепции одноразового носителя. Но максимально удешевить его. И это ему удалось — его КБ довело до ума «цельносгораемый носитель», идею которого выдвинул ещё Артур Фридрихович Цандер.
Массовый РН Маска штамповался в моё время на конвеере, и его себестоимость была в пределах полумиллиона долларов, и самое смешное — имела тенденцию к снижению, ибо объём заказов только рос!
— Полмиллиона?! Ничего себе дешевизна! — удивился Бронштейн.
— Митя, ты забыл про инфляцию. Дели цену моего времени на тридцать примерно — узнаешь цены в масштабе цен твоего времени.
— А! Тогда да, действительно, немного.
— Так вот, я не знаю, как там далее развивались события — попал к тебе, но думаю, на Марс Маск полетел. Его ракеты сделали космос доступным.
Однако, до Маска космос исследовали в основном автоматическими межпланетными станциями. Так сказать, предварительный этап исследований Солнечной Системы. Мы, я имею в виду Советский Союз, начали очень бодро, хотя когда читаешь воспоминания участников нашей космической программы, то не покидает ощущение, что наш первоначальный триумф, был, в общем-то случаен. Лишь благодаря энергии Сергея Павловича Королёва мы добились кратковременного, на десятилетие, мирового лидерства в деле освоения космического пространства. Да и то, в основном, околоземного. Уже в семидесятые годы лидерство стало уходить к США — это так стали называть тогда САСШ. И международный договор об использовании космического пространства составили мы криво — оставили там лазейку размером с тихий океан…
— Что за лазейка?
— Видишь ли, тогда, в шестидесятые, из-за чудовищной дороговизны космических полётов все были уверены, у нас по крайней мере, что осваивать космос под силу только государствам. А частные организации упомянуть забыли! То есть формально, на частных лиц этот договор не распространяется, и они могут пользоваться старым морским правом. Согласно которому, тот кто первым достиг новой земли и поставил свой флаг, а затем в течении пятнадцати лет подтвердил свои претензии на эти территории, является их владельцем. Так что договор «О освоении небесных тел включая Луну», вполне может отправится на свалку истории. Хотя, я думаю, что Китай Америке ещё покажет в таком случае, где раки зимуют.
— Ладно, это интересно, но не про астрономию, — вернул русло разговора к началу обсуждения Бронштейн. Что открыли в Солнечной Системе. Сильно она у вас отличается от наших представлений о ней теперь?
— Очень сильно. Например, на Марсе — ледяная пустыня. Этакая «планета Антарктида». Давление атмосферы одна стопятидесятая от давления на Земле, и вода на Марсе хоть и может быть жидкой, но только под слоем вечной мерзлоты, как у нас на Колыме и Индигирке, или, в открытых водоёмах, сильно солёной. Представь себе озеро с крепко посоленной водой, с её температурой около минус шестидесяти градусов по Цельсию! Жизнь на Марсе до моего ухода успели найти. Примитивные бактериальные сообщества.
— А Венера? Что там?
— Венера — планета-ад. В буквальном смысле. Давление на поверхности в девяносто два раза выше чем на Земле. Океанов нет, из-за того, что температура на поверхности превышает критическую для воды. Температура на поверхности Венеры где-то четыреста пятьдесят градусов по Цельсию. Воды на Венере тоже практически нет, — улетучилась за миллиарды лет под действием солнечной радиации. Вместо неё знаменитые облака Венеры формирует… серная кислота! Так что имя, данное Утренней Звезде арабами — Люцифер, куда более ей подходит.
— Жаль. Я мечтал о венерианских джунглях… — грустно подумал Бронштейн.
— Зря сожалеешь. Нет ничего страшнее жизни, эволюционирующей в таких джунглях, в условиях постоянной жары в течении миллиардов лет. Там такие чудища возникнут — мама не горюй! Вполне возможно, что если бы Венера сохранилась как живая планета, на Земле разумная жизнь бы не возникла — бо Земля была бы ещё миллионы лет назад освоена бы монстрами с Венеры.
А чтобы понять, что в вечно жарких джунглях может возникнуть — почитай подробные отчёты об экспедициях в африканские джунгли, в сельву долины Амазонки, о том, какие гады живут в джунглях острова Борнео. Сразу глупый энтузиазм улетучиться, когда узнаешь о глистах, которые там кишмя кишат, или хотя бы про тех же пиявок, которые заметь, не в реке к ногам цепляются, а… с деревьев падают!
— Дааа… — только и смог произнести вслух Бронштейн. А что нашли за орбитой Марса. А Меркурий?
— Меркурий — планета-слиток. Может знаешь такую поговорку:
— Почему Луна, не из чугуна?
— Потому что на Луну, не хватило б чугуну!
Так вот, можно сказать, что Меркурий состоит из «чугуна». Фактически он, согласно данным миссии Маринер, а особливо — Мессенджер и Бепи-Коломбо, является металлическим ядром некой планеты, что на ранних стадиях формирования Солнечной Системы претерпела катастрофическое столкновение с другой планетой, в результате чего мантия протомеркурия была сорвана, и осталось только металлическое ядро, покрытое тонкой коркой силикатов, во многих местах дырявой. Возможно, в будущем здесь будет главный карьер человечества по добыче металлов, судя по тому, как резво стартовал Маск. Ну а на ближайшую преспективу, в моё время, началось промышленное освоение астероидов, среди которых тоже много осколков металлических ядер протопланет. Когда я попал в клинику Алексея, во всю уже шли на Землю космические транспорты с грузом золота и платиноидов.
— Вот это да! — восхитился Бронштейн.
— Об том, что обнаружили за орбитой Марса, поговорим в следующий раз, не стоит всё «сладкое» сразу есть.
— Представляешь, опубликовать всё это, хотя бы в форме фантастического произведения теперь!
— Опубликуй, советую, даже требую! Попадёшь в струю, и в отличии от множества современных тебе литературных поделок на данную тему, твои опусы с течением времени будут лишь набирать авторитет. А сейчас, давай пойдём домой, а то я уже замёрз! — пожаловался на крепкий морозец Макаров.
— Я ТОЖЕ. Матвей Бронштейн снял с треноги самодельную зрительную трубу, и забрав треногу, спустился с крыши. После чего, зайдя в свою комнату и запалив керосиновую лампу, разделся и лёг спать. Впереди был рассвет, рассвет нового мира.
Глава 8. А университета-то в Киеве и нет!
Утром хорошо выспавшийся, — вечернее бдение за самодельным телескопом благотворно сказалось на сне, Матвей Бронштейн встал, и с подачи Макарова сделал утреннюю гимнастику.
— В здоровом теле здоровый дух? — немного с иронией спросил пришельца Бронштейн, когда тот закончил отжиматься от пола. На занятия физкультурой ушел почти час.
— Большая Редкость! — закончил фразу Макаров. Надо знать полный вариант поговорки. Смысл кардинально иной. А вообще-то утренняя гимнастика на десять-пятнадцать минут — бесполезна. Ибо нагрузку нужную на организм не даёт. Если хочешь чего-то физическими упражнениями добиться, нужно заниматься не менее часа ежедневно.
Закончив зарядку, Матвей прошёл к письменному столу, взял огрызок карандаша из ящика и листок пожелтевшей бумаги. Аккуратно заточил карандаш, сберегая грифель, и задумчиво уставился в стену.
Макаров перехватил управление общим телом и тщательно продумав текст, начертал на листе:
— Учебный план абитуриента Матвея Петровича Бронштейна, собственноручно им составленный и выполненный в период самостоятельного обучения с 1914 г по 1922 г…
К восьми часам листок был заполнен текстом, написанном бисерным подчерком, где в стройные колонки сводилось всё то, что знал сам Матвей Петрович, так и то, что сочли допустимым упомянуть из знаний пришельца Матвея Александровича.
— Уф, наконец-то, довольно откинувшись на спинку стула, подвёл итог проделанной работе Макаров. Мощный текст. Я одно время работал преподавателем в универе Москвы. И по учебной части планы составлять приходилось. Тут материала столько, что любой университет мира, по-уму, такого самоучку сразу бы научной степенью отметил. Но как тут дела обернуться…
Позавтракав печёной рыбой, в полдевятого, Бронштейн надел тёплые штаны, шубу и валенки, и договорившись с братом вернуться к четырнадцати ноль-ноль домой, дабы затем идти на работу в горсовет, отправился в Киевский Университет.
На улицах Киева было довольно оживлённо. Сразу бросалась в глаза запущенность коммунального хозяйства города — грязь на проезжей части улиц и тротуарах, снег не убирался и на улицах были целые заносы, среди которых, про протоптанным в снегу «каналам» шли пешеходы и везли подводы лошади. Лошадиный навоз слоем покрывал дно «транспортных каналов», и его запах составлял главную партию в богатом «сельского типа» оркестре запахов.
По центру проспекта, до которого добрёл Бронштейн, прогромыхал одинокий трамвай. Митя было рванулся за ним, к остановке, забитой ожидающими транспорта людьми, но тут вмешался пришелец.
— В трамвай не лезь! Ничего, ножками дойдёшь, не отвалятся.
— Почему это?! — возмутился Бронштейн. Трамвай недалеко от университета проходить будет! Доехали бы…
— Есть кое-что неприятное в общественном транспорте, что этого, что других времён. И именно потому, что он… общественный.
— Почему это? Что в этом трамвае такого?
— Если это общественный транспорт, то значит в нём могут ездить всякие. В том числе и больные такой популярной сейчас болезнью, как чахотка. Харкнет такой больной на пол транспорта, а ты в харчок втопчешся, придёшь домой, снимешь валенки, а руки холодной водой мыть в лом. Вот и заражение. Или кашлянет больной туберкулёзом в кулак, а затем им возьмётся за поручни, а ты после него — руками. Ферштейн?
— Ферштейн, уныло согласился Бронштейн.
— Не унывай! — подбодрил его Макаров. Мне любопытно на старый Киев посмотреть.
На деревьях, торчащих «взрывами» прутьев в серое небо сидели вороны, грозно каркая на проходящих внизу пешеходов.
Бронштейн шёл по тропинке, протоптанной в снегу, и вертел головой, вновь знакомясь с таким привычным пейзажем города. Макаров периодически показывал ему виды городов будущего, где он бывал. Сравнение оказывалось неизменно не в пользу настоящего.
Впереди показалось здание городской библиотеки, куда часто захаживал за литературой Бронштейн. Поравнявшись с входом в здание и увидев, что библиотека открыта, Матвей зашёл внутрь.
— Сейчас почитаем твоего Макиавелли, подумал он, поднимаясь в читальный зал. Любопытно, но в отличие от времён Макарова никто не потребовал от посетителя снять верхнюю одежду.
— Здравствуй, Матвей, — узнал завсегдатая библиотеки Макар Федорович, — библиотекарь читального зала. У меня грустная для тебя новость.
— Какая? — удивился Бронштейн.
— Со вчерашнего дня доступ к фондам библиотеки ограничен. Только по разрешению горсовета.
— Вот как? А что можно читать свободно?
Просмотрев список доступной литературы, Матвей почувствовал, как Макаров разозлился.
— Типичный 1984 год. По Оруэллу. Ограничения в доступе к информации. Посмотри, в свободном доступе только «Правда» и сочинения «классиков». А даже те же сочинения Пушкина я что-то в свободном доступе не вижу.
— Макар Федорович, а можно просмотреть вот такое вот сочинение? — Матвей назвал труд Макиавелли.
— Матвей, тебе мой совет, — внезапно подобравшись, ответил библиотекарь. Думай что говоришь. Для этой книги нужно персональное разрешение комиссара.
— А сочинения коммунистов-утопистов можно почитать? Кампанеллу там, Мора?
— Только с разрешения. Библиотекарь был непреклонен.
— Блин, что случилось-то? — раздражённый Матвей вышел на улицу.
— Наверно так блюдут «идеологическую чистоту» мозгов потенциальных читателей. Дабы они ненужные выводы из событий общественной жизни города не сделали, — отозвался пришелец.
Под воздействием знаний Макарова события в библиотеке внезапно обрели зловещую окраску. Без пришельца Бронштейн счёл бы, что так библиотечное начальство борется за сохранность книг.
Услышав рассуждения Мити, Макаров мысленно хмыкнул, и произнёс: — не без этого, но скорее это не основная причина.
Характерное здание Киевского Университета, красного цвета, в стиле «ампир», показалось из-за поворота. Было видно, что ещё совсем недавно в Киеве шли бои — по выщерблинам на стенах здания. Разруха же была видна по облупившемуся, непрезентабельному виду. Центральный вход был закрыт, и Матвей зашёл в здание со стороны внутреннего двора. Его взгляд зацепился за подводу, с которой перегружали уголь в бункер университетской котельной. Эта картина порадовала Макарова.
— Значит, можно надеяться, что и в лабораториях не пусто, раз городское начальство университет не забыло.
Зайдя внутрь, Матвей увидел людей, идущих по своим делам. Прошёлся по коридорам. Затем спросил парня, по виду — студента:
— Слышь, товарищ, где тут ректора можно найти?
— Ты чего? Ректоров и профессоров давно упразднили! Если тебе нужно начальство, то на третьем этаже спроси коммисара Высшего института народного образования им. М. Драгоманова.
Из дальнейшей беседы удалось выяснить, что ещё в 1919 г Киевский Университет был упразднён, а то учебное заведение, которое требовалось Бронштейну, это был физико-химико-математический институт.
Он расположился в другом крыле главного здания бывшего университета. Заместителем коммисара был Иван Иванович Шмальгаузен, к которому и направился Матвей.
Однако, выяснив, что Бронштейн не имеет ни к партийной, ни к комсомольской организациям никакого отношения, Иван Иванович сказал, что, увы, ничем помочь не может.