— Да, спасибо, — ответил я.
— Больное сердце у обоих, — сказал Чико, когда мы подъезжали к городу. — Настоящая эпидемия, а?
— Надо спросить у ветеринара Бразерсмита.
— Он живет на Миддлтон-Роуд. Я знаю его дом.
Мы проехали мимо трека, на котором тренировали лошадей, и направились к городу.
Бразерсмита не было дома, нам сказали, что он вернется к ланчу. Мы уселись в машину и стали ждать. Я повернулся к Чико:
— У нас есть еще одна работа — проверка синдикатов.
— Я думаю, что Жокейский клуб всегда занимается этим сам.
— Так оно и есть. Нам нужно выяснить все про одного сотрудника Жокейского клуба, который проверяет синдикаты.
Чико некоторое время размышлял:
— Хитрое дело.
— Да, к тому же нужно сделать так, чтобы он об этом не знал. Речь идет о бывшем старшем инспекторе Эдди Ките.
У Чико отвалилась челюсть.
— Ты шутишь.
— Вовсе нет.
— Но он сам — полиция. Полиция Жокейского клуба.
Я рассказал ему о сомнении Лукаса Уэйнрайта, и Чико сказал, что, наварное, Лукас Уэйнрайт ошибается. Наша работа, отметил я, в том и состоит, чтобы выяснить прав он или пет.
На Миддлтон-Роуд показался забрызганный грязыо «рейндж-роувер». Он подъехал к парадному дома Бразерсмита. В ту же секунду мы с Чико выскочили из машины и направились к мужчине в твидовом пиджаке, который выходил из своей повозки.
— Мистер Бразерсмит?
— Да? Что случилось?
— Не можете ли вы уделить нам несколько минут? — спросил я. — Это Чико Барнс, а я Сид Холли. Всего несколько вопросов.
Когда мое имя дошло до его сознания, он немедленно перевел взгляд на мои руки и в конце концов остановился на левой.
— Этот протез у вас биоэлектрический?
— Д-да, — пробормотал я.
— В таком случае заходите. Можно мне взглянуть на него?
Он пошел к боковой двери. Я остался на месте, желая только одного — исчезнуть отсюда как можно быстрее.
— Пошли, Сид, — позвал Чико, двинувшийся за ним. Он обернулся и остановился. — Пусть получит то, что хочет, Сид, и тогда, может быть, он сделает то же самое для нас.
Оплата натурой, подумал я, но мне не нравилась цена. Я нехотя поплелся за Чико, как оказалось, в хирургический кабинет Бразерсмита.
Ветеринар задал уйму вопросов, довольно грамотных с медицинской точки зрения, и я отвечал бесстрастно, пользуясь терминами, которые усвоил в протезном институте.
— Вы можете вращать кистью? — спросил он под конец.
— Да, немного, — я показал ему — Там внутри что-то вроде чашечки, подогнанной по размерам под конец моей культи, и еще один электрод, который улавливает импульсы вращения.
Видимо, он хотел, чтобы я снял протез и показал ему все детали, но я не собирался это делать. Вероятно, до него дошло, что просить бесполезно.
— Подумываете над тем, чтобы сделать протез для лошади? — спросил Чико.
Бразерсмит поднял усталое лицо и серьезно ответил:
— Технически это вполне возможно, но я сомневаюсь, чтобы можно было натренировать лошадь приводить в действие электроды, кроме того, это будет стоить немалых денег. Хотя мне известны случаи, когда лошадям приделывали искусственную ногу.
Бразерсмит неохотно переключился с проблемы искусственных конечностей на лошадей с больным сердцем.
— Бетезда — сказал я, опуская рукав и застегивая манжету.
— Бетезда — Он наморщил лоб, копаясь в памяти. — Простите, не припоминаю…
— Эта кобыла была на конюшне Джорджа Каспара, — сказал я. — Она всегда приходила первом на скачках двухлеток, а в три года не смогла бежать из-за шумов в сердце. Ее отправили на коневодческую ферму, но когда она должна была ожеребиться, сердце у нее не выдержало.
— О, боже! — воскликнул он. — Какая жалость! Но мне приходится осматривать столько лошадей, что я часто даже не знаю их имен. Речь идет о страховке или, может быть, о преступной небрежности? Уверяю вас…
— Нет, — успокоил я его, — ничего такого. А помните ли вы Глинера и Зннгалу?
— Да, конечно. Этих помню. Джорджу Каспару чертовски не повезло. Такое разочарование.
— Глинер победил на скачках «Донкастер Фьючурити», несмотря на грязь, — сказал я задумчиво. — Я сам видел. Это были очень трудные скачки.
— Правильно, — согласился Бразерсмит. — Между прочим, я тщательно проверил его после скачек. Неприятности начались не сразу. По сути дела, они вовсе не проявлялись до тех пор, пока его не выставили на приз «Две тысячи гиней». Он закончил скачки в полном изнеможении. Поначалу мы все думали, что это вирус, но через несколько дней обнаружилась сильная аритмия пульса, и тогда стало ясно, в чем дело.
— Какой вирус? — спросил я.
— Вечером в день скачек на приз гиней его слегка лихорадило — как будто начинался лошадиный грипп или что-то в этом роде. Но болезнь не проявилась. Так что дело было не в этом. Подлинной причиной была болезнь сердца
— Сколько лошадей перестают выставлять на скачки из-за больного сердца?
Он пожал плечами.
— Ну, может быть, две-три на сотню.
Джордж Каспар, подумал я, тренирует до ста тридцати лошадей, из года в год.
— Больше ли лошадей со склонностью к заболеванию сердца получается у Джорджа Каспара, чем у других тренеров?
Он заметно встревожился.
— Почему вы спрашиваете?
— Мой клиент, — сказал я, солгав с прискорбной легкостью, — хочет знать, стоит ли ему посылать к Джорджу Каспару блестящего однолетку. Он просил меня выяснить насчет Глинера и Зингалу.
— А, вот оно что! Нет, я не думаю, что у него заболевает больше лошадей, чем у других. Ничего из ряда вон выходящего. Каспар, конечно, превосходный тренер.
— Ну, что ж, спасибо. — Я встал и пожал ему руку. — Я полагаю, что у Три-Нитро нет никакого заболевания сердца?
— Никакого. Он полностью и абсолютно здоров. У него сердце стучит, как гонг, — громко и отчетливо.
— Вот и все, — изрек Чико, потягивая пиво и заедая его пирогом в отеле «Уайт харт». — Конец делу. Миссис Каспар совсем свихнулась от подозрении. Никто не подходит к молодняку Джорджа Каспара, кроме него самого.
— Ей будет не очень-то приятно это услышать, — заметил я.
— Ты ей скажешь?
— Немедленно.
Я позвонил домой Джорджу Каспару и попросил к телефону Розмари, назвавшись мистером Барнсом. Она взяла трубку, сказала «алло» с вопросительной интонацией, как при разговоре с неизвестным человеком.
— Мистер… Барнс?
— Это Сид Холли.
Она сразу заволновалась.
— Я не могу говорить с вами.
— Можете ли вы встретиться со мной?
— Конечно, нет. У меня нет повода для поездки в Лондон.
— Я недалеко от вас, в городе, — сказал я. — Мне надо нам кое-что сказать. И, но правде говоря, я не вижу надобности в таком же маскараде, как в прошлый раз.
— Я не хочу, чтобы нас видели вместе и в Ньюмаркете.
Она, однако, согласилась выехать на своей машине, подобрать Чико и поехать туда, куда он укажет. Мы с Чико нашли пункт на карте, который показался нам вполне подходящим местечком для параноиков, — кладбище при церкви в Бартон-Миллз, в восьми милях в сторону Нориджа.
Мы припарковали свои машины рядышком у ворот, и Розмари пошла со мной между могил.
Я сообщил ей, что побывал на коневодческих фермах Тома Гарви и Генри Трейса и беседовал с Бразерсмитом, и пересказал ей, что они говорили. Она выслушала меня и покачала головой.
— Лошадей испортили, — упрямо заявила она, — я в этом уверена. Они могут добраться и до Три-Нитро. Скачки на приз гиней состоятся ровно через неделю. Вы должны обеспечить безопасность лошади в течение недели.
— При нормальном ходе вещей Джордж даст Три-Нитро сильную нагрузку перед скачками, — сказал я нерешительно. — Вероятно, в субботу утром. Вы могли бы… м-м… убедиться в том, что он примет все предосторожности, когда отправит Три-Нитро на последний тренировочный галоп. — Я помолчал — Проверить седло… и тому подобное. Многие скачки были проиграны из-за того, что последний тренировочный галоп устраивали перед самыми скачками
— Конечно, — нетерпеливо прервала меня Розмари. — Все это знают. Но Джордж никогда этого не сделает.
— А что, если седло будет утяжелено свинцом? Что, если трехлетку пошлют в быстрый галоп с нагрузкой в пятьдесят фунтов? Через несколько дней ему придется скакать с огромным напряжением на приз «Две тысячи гиней», и он надорвет сердце
— О, боже! — воскликнула она.
— Я не утверждаю, что с Зингалу и Глинером произошло именно это или нечто подобное. Но если так и случится… значит, тут замешан кто-то из работников ваших конюшен.
— Вы должны продолжать — сказала она. — Пожалуйста, продолжайте все возможное. Я принесла вам немного денег. Она опустила руку в карман плаща и достала маленький конверт. — Здесь наличные. Я не могу дать вам чек.
— Я не заработал их.
— Заработали. Берите. — Она настаивала, и в конце концов я, не открывая конверта, сунул его в карман.
Она посмотрела на часы, и волнение ее усилилось.
— Мне надо возвращаться, а то Джордж будет беспокоиться, почему меня так долго нет.
Мы направились к машинам. Она неуверенно простилась со мной и уехала. Я сел в машину и бросил Чико конверт.
— Посчитай, сколько здесь.
Он разорвал конверт, вынул аккуратную пачку банкнот, судя по цвету, крупных, и, послюнив палец, начал считать.
— Ух ты, — воскликнул он, закончив считать, — она просто рехнулась.
Мы потратили часть денег Розмари, заночевав в Ньюмаркете, и совершили турне по барам. Я не узнал ничего интересного и выпил слишком много виски, и Чико тоже порядком набрался.
— Слышал когда-нибудь об Инки Пуле? — спросил он, когда мы вернулись к себе.
— Что это — название песни?
— Нет, это рабочий жокей Джорджа Каспара. Инки Пул скачет на Три-Нитро, когда ему дают большую нагрузку на тренировочном галопе. Ты просил меня узнать, кто готовит Три-Нитро?
— Просил, — сказал я. — Но ты, кажется, перебрал в баре.
Чико, не обращая внимания на мое замечание, продолжал бубнить об Инки Пуле.
— Ты говорил с ним?
— Я его даже не видел. Там уйма конюхов. Они мне сказали. Рабочий жокей Джорджа Каспара — Инки Пул.
Вооружившись биноклем, я отправился пешком на Уоррен-Хилл в 7.30 утра, чтобы понаблюдать за лошадьми Каспара на утренней тренировке.
Поскольку по средам проводилась полная программа тренировочных галопов, на них обычно собирались все заинтересованные зрители, владельцы лошадей, корреспонденты, букмекеры, добывающие сведения о лошадях перед скачками.
— Доброе утро, Сид.
Я обернулся Джордж Каспар верхом на лошади обозревал цепочку лошадей, вступившую на Вересковую пустошь из его конюшни на Бэри-роуд.
— Доброе, утро Джордж. Три-Нитро в этой цепочке?
— Да, шестой от головы. — Он обвел глазами зрителей. — Ты не видел Тревора Динсгейта? Он обещал приехать сегодня утром из Лондона пораньше.
Я покачал головой.
— В этой цепочке у него две лошади. Он собирался посмотреть их на тренировке. — Джордж пожал плечами. — Если скоро не появится, может упустить их.
Я поднял бинокль и стал смотреть, как приближается цепочка, насчитывающая сорок лошадей, и начинает делать круг.
Рабочий жокей на Три-Нитро был в оливкового цвета куртке и с красным шарфом на шее. В бинокль я следил за тем, как он скачет по кругу.
— Не возражаете, Джордж, если я сфотографирую?
— Сделайте одолжение.
И он ускакал к своим лошадям, чтобы начать утреннюю работу.
Парень с красным шарфом соскочил с Три-Нитро и держал его, пока в седло не сел другой наездник.
Я прошел по площадке к треку, чтобы подойти поближе к лошадям, и несколько раз сфотографировал чудо-жеребца и пару раз снял крупным планом наездника.
— Инки Пул? — спросил я у него, когда он проехал в шести футах от меня.
— Он самый. Будьте осторожней. Вы стоите на трассе.
Джордж начал отправлять своих наездников небольшими группами, а я вернулся обратно и встал поодаль.
В этот момент на большой скорости подъехал «ягуар» и резко затормозил. Из него вышел Тревор Динсгейт. Он был в строгом костюме, выделяясь этим из толпы присутствующих и олицетворяя новую породу светского человека с изысканными манерами, уже известного в Сити и заискивающего перед знатью.
— Привет, — сказал он, заметив меня. — Мы виделись в Кемптоне… Не знаете ли, где лошади Джорджа?
— Вон там, — показал я рукой. — Вы как раз вовремя.
Он направился к Джорджу. На руке у него болтался бинокль.
Джордж односложно поздоровался и, видимо, посоветовал ему следить за тренировочным галопом вместе со мной, потому что Динсгейт тут же вернулся и встал рядом.
— Джордж сказал, что обе мои лошади — в первой цепочке и что вы скажете мне, хорошо ли они скачут. Вот нахал! Что у меня, своих глаз нет?
Четыре лошади выходили на стартовый круг. Тревор Динсгейт направил на них бинокль. Темно-синий костюм в тонкую красную полоску, ухоженные руки, золотые запонки, перстень с ониксом, как прежде.
— Которые из них ваши? — спросил я.
— Обе гнедые. Та, что с белыми чулками, — Пинафор. Другая — так, ничего особенного.
По сигналу Джорджа лошади галопом поскакали в гору, Пинафор с легкостью обошел всех, а «ничего особенного» соответствовала оценке своего владельца. Тревор Динсгейт со вздохом опустил бинокль.
— Все ясно…
Он снова приложил к глазам бинокль, направив его на более близкий к нам объект: цепочку, которая делала круги. Судя по тому, как Динсгейт держал бинокль, он навел его не на лошадей, а на наездников. Он задержал взгляд на Инки Пуле. Потом опустил бинокль и стал наблюдать за Три-Нитро невооруженным глазом.
— Осталась ровно неделя, — сказал я.
— Жеребец — прямо картинка.
Я полагал, что он, как и все букмекеры, был бы счастлив, если бы фаворит проиграл на скачках, но в его голосе слышалось лишь восхищение великолепной лошадью. Три-Нитро, в свою очередь, занял исходную позицию и по сигналу Джорджа стартовал с двумя другими в обманчиво быстром темпе. Я отметил, что Инки Пул сидел в седле спокойно и показывал такой класс верховой езды, за который стоит платить в десять раз больше.
Три-Нитро прошел всю дистанцию без малейших усилий и поднялся на верхушку холма настолько легко, что казалось, будто он может взять подъем еще раз шесть и даже не заметить этого.
Впечатляюще, подумал я. Можно было считать, что победа на скачках на приз «Две тысячи гиней» у Каспара в кармане.
Закончив тренировку, лошади спустились с холма и присоединились к цепочке, все еще скакавшей по кругу. Рабочие жокеи пересаживались на других лошадей и галопом поднимались в гору.
Я не сводил глаз с Инки Пула, который четыре раза поднялся в гору и теперь шел к своей машине с угрюмым видом.
— Инки, — окликнул я его, подходя сзади. — Вы галопировали на Три-Нитро… просто классно.
Он мрачно глянул на меня
— Мне нечего сказать.
— Я не корреспондент.
— Я знаю, кто вы. Видел вас в деле, на скачках. Кто же вас не видел? — добавил он недружелюбно, почти насмешливо. — Что вы хотите?
— Что вы скажете о Три-Нитро, если сравнить его с Глинером?
Он расстегнул «молнию» на кармане, достал ключ от машины.
— С Глинером было так же, когда вы ездили на нем за неделю до скачек на приз гиней? — спросил я.
— Я не хочу говорить.
— А как насчет Зингалу? Или Бетезды?
Он открыл дверцу машины, сел на водительское место, помедлив лишь настолько, чтобы бросить на меня враждебный взгляд.
— Отвяжитесь, — сказал он. Захлопнул дверцу, включил зажигание и рванул вперед.
Когда я вернулся, Чико уже сидел в столовом зале пивной, обхватив голову руками.
— Возвращаюсь в Лондон, — сообщил я. — А ты не мог бы здесь остаться? — Я достал фотоаппарат из кармана. — Вынь пленку и отдай ее проявлять. Если можно, к завтрашнему дню. Тут несколько снимков Три-Нитро и Инки Пула. На некоторых лошадях Джорджа Каспара сегодня утром ездили девушки, — сказал я, — посмотрим, может, тебе удастся найти подход к девушкам.