Сунил пятится немного назад, там с боку в заборе есть небольшая калитка. И вот он уже на территории мастерской, в саду, заглядывает в окно за решёткой, но не видит ничего, кроме своего отражения на мокром стекле. Приходится постучать.
– Привет, Райлаш.
Викрам выходит из-за угла. Совсем как Лала несколько дней назад, заставшая его за попыткой сорвать решётку с окна. Только в этот раз Сунилу на голову и за шиворот льёт беспрерывный дождь, да и в руках у старушки была корзина, а не зачарованный арбалет. Шея Викрама плотно обмотана белой тканью, и она промокла насквозь – струи дождя всё сильнее размывают кровь, заставляя растекаться розовыми струями.
– Я знал, что ты не сбежишь… говори, где девка!?
– Какая?
– Не валяй дурака! Ты з-знаешь о ком я! Ганда-альбиноска!
Он еле стоит. Вон даже прислонился плечом к углу здания, и что-то совсем не видно его обычных спутников с широкими плечами и крепкими кулаками… неужели в кои то веки этот щёголь пришёл куда-то один? Или у него просто не было другого выхода? Если выжил… да, всех собак тогда повесили на него. Но чем ему поможет поимка Ракеша?
– Давай! Говори! У меня мало времени!
Викрам взмахивает арбалетом и, видимо, случайно задевает спусковой курок – стрела на треть входит в землю в десятке сантиметров от ноги Сунила. Ещё бы немного и…
– Я не знаю. А знал бы – не сказал.
Он заставляет себя усмехнуться. И почему только этот гад ещё жив?
Вторая стрела пробивает строительный раствор и увязает аккурат между двух красных кирпичей у окна.
– Б-брось, – бледные, даже синеватые губы Викрама дрожат, будто он готов зарыдать. – Я же знаю, что ты мать родную готов продать, лишь бы продолжить здесь учиться! Знаешь, а ведь не всем везёт так же как тебе! Ты даже представить себе не можешь, сколько из наших завидуют Сунилу Райлашу, успешно притворяющемуся д-добропорядочным г-гражданином! Марающему руки как в-все, но задирающему нос, с-словно все остальные лишь грязь под его ногами… Ты думал, я не в-вижу, как ты всегда смотришь на меня, мразь?!
– И поэтому ты решил меня подставить?..
Сунил всё ещё стоит у окна. И в тот момент, когда бледное лицо щёголя искажается в злобной гримасе, а сам он вновь вскидывает арбалет двумя руками – Сунил хватается за решётку. И то ли в прошлый раз её удалось хорошо расшатать, то ли дождь окончательно размочил дрянной раствор, но та легко выходит из стены. Стрела, отскочив, улетает за забор, а Сунил мысленно благодарит мастера, выплавившего все эти чугунные листья и цветы. Но всё равно – щит из неё очень фиговый – тяжёлый и дырявый. Однако Викрам упускает свой шанс. Ему ведь даже не надо тратить времени на перезарядку! Но вместо того, чтобы прицелиться и выстрелить снова, он почему-то начинает пятиться, спотыкается о собственную же ногу, падает… арбалет выскальзывает из мокрых и явно ослабевших пальцев. И весь он жалкий, маленький и дрожащий, захлёбывающийся от заливающего рот и нос дождя, растягивается в земляной грязи.
Сунил останавливается, подняв и держа решётку нависшей над ним. Она достаточно тяжела, чтобы разбить этому гаду голову или проломить грудь.
– Н-не надо… пожалуйста…
Может быть, действительно не надо. В конце концов, Викрам уже безоружен, да и слаб, как мышь. Но у Сунила очень скверное настроение. Он не хочет быть здесь. Но ночью он так и не признался прелестному чуду с алыми глазами, что отдал бы всё, лишь бы поехать с ним. Не признался потому, что это глупо. Потому что в бегах он ничего не добьётся. Не станет богатым и уважаемым мастером. Не сможет утереть нос тем говнюкам, кто звал его мать подстилкой, а его самого – бесполезным отбросом, у которого нет ничего, кроме не самого уродливого в мире лица и высокого роста. Тот же отец Анзу, носясь за ним по селу, во всё горло орал, что он никогда ничего не добьётся и лучшее, что может сделать – так это жениться на его дочери, а коли не хочет, то и жить ему незачем.
Конечно, Викрам виноват не во всех его бедах. Но если Сунил сейчас отпустит эту уже выскальзывающую из рук чугунную решётку – ему точно станет легче.
– Н-не н-надо!
– Мистер Райлаш?
Окно в комнату Лалы уже поднято и из него выглядывает человек в приплюснутой шляпе. У него густая короткая бородка, а в зубах дымится уже новая сигарета.
– Нет-нет, вы продолжайте, – произносит он скучающим тоном, – только поторопитесь, а то тут скоро будет стража и списать на самооборону ваши действия уже не выйдет.
Сунил опускает взгляд на лежащего на размокшей земле испуганного бандита и барыгу, всегда вызывавшего у него странное чувство неприязни. Вроде бы сын приличного человека…
– Зачем тебе нужна альбиноска? – спрашивает тихо.
– Р-ради денег, конечно! – Викрам пробует улыбнуться, но губы не слушаются его. – Да ты сам подумай, сколько нам отвалят за это от-тродье! На зелье пускать её глупо, лучше оставить на разведение, а уж потомство пристроить в-всегда сумеем!
Бормочет быстро, еле слышно, то и дело косясь на человека в окне. А Сунил запрокидывает голову к тяжёлому, цвета мокрого пепла, небу, закрывает глаза. Холодные струи бьют по и так онемевшему лицу. Но у ног раздаётся плеск и возня – уронив взгляд, Сунил видит, как Викрам уже хватает арбалет…
Чугунная решётка выскальзывает из рук. Влажные жирные брызги попадают на лицо и одежду, но дождь тут же пытается смыть их. Викрам же сжимает запястье и скулит. А арбалет торчит из земли, разломанный решёткой напополам. Гремит сталь – это, наверное, стража. Сейчас покажется из-за угла.
– С возвращением.
Теперь из окна выглядывает старушка, дождь мочит её седые волосы, заставляя пряди выбиваться из скромной причёски и липнуть к лицу.
– Заходи быстрее, без тебя разберутся!
Она почти успевает нырнуть обратно, да и стражники тут как тут, уже хватают с земли Викрама и подозрительно косятся на Сунила.
– Лала!
– Да? – она выглядывает снова.
– Что здесь происходит?
– Да какие-то бандиты… не бери в голову, сегодня их много поймали…
И вновь она пытается исчезнуть в окне, но Сунил подходит ближе – и теперь ей не нужно высовываться под дождь.
– Так значит, я могу вернуться?
– В смысле? Ну… за то, что пропал на целые сутки, никто тебя по голове не погладит, конечно, но…
– Но всё будет как раньше?
Лицо старушки застывает и разглаживается немного, а серые и почти водянистые глаза становятся больше.
– О чём ты?
– Лала… я не могу… он уехал.
– Кто уехал?
– Ты знаешь.
Внезапно дождь превращается в настоящий ливень, и резко темнеет, да так, что кажется – боги забыли, что давно должен был наступить вечер, и выключили солнце. Сунил не слышит ничего, кроме оглушающего шелеста дождя, и не чувствует ничего, кроме пронизывающего до костей холода. А видит лишь суровый взгляд на изъеденном морщинами лице там, в тёмной проёме окна.
– И что ты хочешь от меня?
Слов не слышно, но Сунил читает по губам.
– Я не знаю, где искать его, – отвечает еле слышно, сам не зная, действительно ли хочет, чтобы его услышали.
Да и если она даже поймёт, всё равно вряд ли поможет. Ей-то откуда знать? Но старушка вдруг опускает взгляд, и Сунил видит знакомый блокнот с обгрызенным карандашом. Лала что-то пишет. Кладёт листок на неровный край окна. Дождь почти тотчас вгрызается в бумагу, но Сунил быстро хватает её, сминает и делает шаг назад. За ним второй и третий. Разворачивается. И пускается бежать. Калитка хлопает за спиной, ветер бросает ледяную воду в лицо, но ему уже всё равно. Дождь хлюпает в старых, почти износившихся кожаных туфлях, шумит в голове, дорогу впереди не видно даже на десяток шагов, но он несётся по пустой дороге, а в боку разгорается жаркое пламя. Камень под ногами сменяется гладкой плиткой, где-то совсем рядом проносится лошадь, вскрикивает женщина, едва не сбитая им, выскочившим из переулка на центральную улицу. А перед глазами пульсирует короткая строчка, выведенная грифельным карандашом на жёлтой бумаге:
«Паром отправляется в девять.»
Городские ворота широко открыты, стражник было вскакивает, видимо, заподозрив бегущего человека в чём-то недобром, но постояв несколько секунд неподвижно, плюхается обратно на табурет под навесом. А под ногами Сунила уже поскрипывает дерево навесного моста. Осталось лишь добраться до причала. Но дальше бежать невозможно, ноги вновь увязают по щиколотку в грязи, а пелена дождя и темень снова скрывают всё на несколько шагов вперёд.
Но вот вроде светлеет… река. И пустынная пристань. Неужели он опоздал?
Приглушенное ржание от деревьев. Кто-то укрылся вместе с лошадью и каретой.
Ноет бок. Будто кто-то воткнул в него кочергу и нагревает её всё сильнее. Сунил достаёт смятую бумажку из кармана, она в крови, и надпись уже не разобрать. Пинает столб низкого забора. Ржание доносится снова. Обернувшись, Сунил прищуривается – сквозь сплошную серую пелену плохо видно, но разве на него не смотрят вон оттуда, из небольшого окна в дверце кареты? И смотрят пристально. Этот взгляд Сунил чувствует кожей.
Делает шаг.
И падает в холодную грязь.
***
Покачивает, словно в колыбели. Медленно и мягко. Иногда губ касается что-то влажное… вода попадает в рот и остаётся лишь проглотить её.
А когда жарко становится настолько невыносимо, что хочется разодрать себе кожу – кто-то обтирает его тело, даря прохладу и облегчение.
Сунилу снится деревня. И оставленное в комнате в мастерской посеревший конверт. И чудится на окраине леса могила. Он узнал о смерти матери лишь спустя месяц, письмо пришло на почтовую станцию, но адрес мастерской был написан неправильно. Сунил должен был поехать в деревню, чтобы хотя бы узнать, нормально ли её похоронили… но он остался. С того дня ему стало некуда возвращаться…
Ещё Сунилу снятся крики. Детские, женские. Снится рычание в клетках, микстуры, пробирки… Он был лишь курьером, и он старался не смотреть и не слушать.
Иногда он приходит в себя. Поэтому знает, кто часами сидит совсем рядом, уставившись в книгу.
– И долго ты будешь ещё притворяться? – вдруг спрашивает Ракеш, когда Сунил просыпается в очередной раз.
Интересно, что именно он имеет в виду? Притворяться больным? Или хорошим человеком?
Сунил пытается сесть, но тут же валится обратно на плоскую подушку – живот стянули бинты, и стоило согнуться, как те врезались глубже. А он и не думал, что та, последняя выпущенная Викрамом стрела его так сильно задела. Хоть решётка и сбила направление, мощный механизм сделал своё дело, и заточенный наконечник прибольно прошёлся под рёбрами, но Сунил не ожидал, что потеряет сознание. А потом и вовсе впадёт в лихорадку. Если бы его бросили у причала…
– Кажется, ты снова спас меня.
– И поэтому ты решил отказаться от уважительного тона?
На Ракеше опять тюрбан, скрывающий волосы. А вот как он умудряется прятать цвет своих глаз?
– Это так важно?
– Нет. Не особо.
Спаситель закрывает книгу и поворачивается на узком стуле к единственной в каюте постели. Немного странно видеть его в этой простой обстановке… никакого серебра, никаких мягких кресел и больших кроватей, лишь стол, кое-как втиснутый между стенами, и круглое окошко. Рассеянный свет зачарованного светильника совсем бледен, видимо, скоро погаснет.
– И всё-таки, – отложив книгу на стол и закинув ногу на ногу, Ракеш еле заметно улыбается. И обводит любопытным взглядом укрывшее Сунила тяжёлое и колючее покрывало. – Как ты умудряешься постоянно находить неприятности?
– Понятия не имею… со мной такое впервые.
Кто знает, о чём Ракеш подумал, что лицо его вдруг опять становится серьёзным, хотя и не таким холодным и отстранённым как раньше.
– Сунил, мы взяли тебя с собой только потому, что не знали, кто тебя ранил. Или гонится ли за тобой стража.
Вот как. Но даже если только поэтому…
– Хочешь сказать, что выкинешь меня в первом же порту?
– Или во втором.
Почему-то кажется, что он издевается. А ведь прекрасно знает, о чувствах Сунила… так почему?
– Я тебе совсем не нравлюсь?
– Ты человек.
Ракеш произносит это словно название болезни – без презрения, но с толикой неприязни. Хотя чего ещё ждать от того, кто с детства привык скрываться от людей и слышать о себе и таких же как он лишь оскорбления? Да даже Сунил оказался не лучше остальных. Но всё изменилось… не то что бы ему начали нравиться все полудемоны, но конкретно вот этот… ну, может, ещё один – но только если самую малость…
– А кто будет поить тебя кровью в пути? Ведь мы на пароме?
Острые плечи натягивают шелковистую ткань кафтана.
– Ты же не думаешь, что я путешествую первый раз?.. В конце концов, не умру, если немного поголодаю.
– Понятно.
Сунил не нужен ему. Это ясно как день. И даже если в запасе остались ещё аргументы, настаивать на своей полезности глупо. Ведь Сунил желает вовсе не этого. Но почему-то после той ночи ему казалось, что всё будет проще. А получается, им лишь воспользовались – и крови попили, и тело утешили…
– Кстати, за последний раз мне так и не заплатили. Но раз уж спасли… то ладно. Прощаю.
Отвернувшись к стене, он делает вид, что собирается ещё поспать, но по затылку щёлкает смешок. Тихий и мелодичный.
– Тебе всё ещё нужны деньги?
– Конечно… Надо искать новое место, да и жить какое-то время, пока не найду работу…
– Не хочешь поработать на меня?
Нет, он издевается, и в этом не может быть никаких сомнений! Рывком развернувшись, Сунил подпирает голову рукой, напрочь игнорируя врезавшиеся под рёбра бинты. Кто-то тяжёлый пробегает наверху, и с потолка осыпается пыль, но и это его не волнует совершенно.
– Хочешь сделать меня слугой? Или ходячим перекусом?
– М-м-м… – Ракеш упирает оба локтя в колено и укладывает на ладони заострённый подбородок, слегка нависая над кроватью. – Пока точно не знаю… – вдруг хмурит брови, – да и Ману будет против…
– Впервые встречаю господина, которому есть дело до мнения слуги.
Тонкие светлые брови сходятся над переносицей ещё ближе.
– Почему ты постоянно сравниваешь меня с человеком?
Это его задевает? Оскорбляет? Но разве он не человек хотя бы наполовину? Ведь когда демоны пришли в этот мир, они слились с людьми, и те, кто живёт сейчас – лишь их потомки. Но неужели разница так велика? Да, они имеют какие-то способности, недоступные людям: саубха используют магию, ратри видят в темноте и так далеко, что ни один зверь или птица не сравнится, урваши пленяют своими телами, мандега практически бессмертны, а шанкха – самые сильные на земле. Но что это меняет? Есть и среди людей силачи. И удивительные красавицы. Но все они спят, едят, занимаются любовью. Всех страшит смерть и одиночество. И каждый, наверное, хочет любить и быть любимым. Так почему бы и не сравнить, тем более, что сравнение это не в пользу людей?
– Мне всё равно, кто ты, – Сунил вздыхает. – Где и почему родился. Как рос. Что пришлось пережить. Чего боишься и к чему стремишься. Я просто… хотел бы быть рядом. Но если вдруг захочешь рассказать о себе – я буду очень рад.
Сейчас Ракеш кажется застывшей статуей. Он не дышит и не моргает. Смотрит в одну лишь ему видимую точку на тёмно-синем колючем покрывале на животе Сунила. Но вдруг убирает руку из-под подбородка и тянется к кровати. Берётся за край одеяла, приподнимает… и прикусывает губу. Кажется или его глаза стали ярче? Сунил тоже скашивает взгляд и видит промокшие бинты и серую простынь, пропитавшуюся его кровью. А потом замечает, что и ниже пояса он полностью голый.
Немного неловко.
– Хочешь? – спрашивает одними губами.
– Обойдусь, – рассеянно отвечает Ракеш, но всё ещё держит край покрывала.
– А вот я бы не отказался…
В животе действительно пусто. А Ракеш почему-то вдруг вспыхивает как заря перед ветреным днём и отпускает край одеяла, вскакивает со стула, задев и уронив книгу на пол. О чём он подумал?!
– Я про еду… – пытается оправдаться Сунил, – человеческую… то есть…