чувства безопасности. Я заслуживала только сидеть здесь и наблюдать за тем, как убийца
дочери Джадда потянулся к фотографии Лорел.
— Ты привёз её с собой в Лас-Вегас, — произнесла агент Стерлинг. — Почему?
— Если бы я не знал, — когда стало ясно, что Найтшэйд не собирался отвечать,
заговорил Бриггс, — я бы сказал, что ты заботишься о ребенке. Что ты хотел помочь ей
выбраться из жизни, которой она жила.
Найтшэйд ответил на эти слова очередной оглушительной тишиной.
— Он не был рад, когда узнал, что она снова у Владык, — сообщил агентам Майкл.
На нас были надеты микрофоны. Бриггс и Стерлинг могли нас слышать, а Найтшэйд —
нет. — Но он не был удивлен или расстроен. Если он что-то и чувствует, то тоску.
По чему ты тоскуешь? Не по Лорел. Что-то другое. Кто-то другой…
— Спросите у него о моей матери, — сказала я.
Когда тебя поймало ФБР, ты использовал свой последний — и единственный
козырь — чтобы поговорить со мной. Ты увёз Лорел от других Владык. Ты рассказал мне
о том, что не должен был знать никто за пределами ваших священных стен.
— Лорелея попросила тебя увезти её малышку? — спросил агент Бриггс. —
Нашептала отчаянную мольбу тебе на ухо?
Пифия не шепчет. Пифия не станет молить. Я почти чувствовала, как эти слова
— или что-то вроде них — бурлят под поверхностью молчания Найтшэйда. Но ФБР не
может узнать о том, кем и чем была Пифия — для тебя, для таких, как ты. Ты им не
расскажешь.
В молчании — власть.
— Покажите ему Мэйсона Кайла, — предложил Дин.
Отнимите его власть, — подумала я, — отнимите его молчание.
Не произнося ни слова, агент Стерлинг достала фотографию Мэйсона Кайла,
которую нашла Слоан.
Майкл присвистнул.
— Только что он едва заметно выставил подбородок. Ему едва удается не сжать
губы. Видите, как его руки сложены на столе? Его большие пальцы напряжены.
— Он злится, — заключила я. — А ещё он напуган, — я вспомнила всё, что я знала
о Найтшэйде. — Он зол, потому что он напуган, и напуган, потому что он зол. Ему
полагается быть выше подобного. Выше всего этого.
Я понимала эмоции не так, как это делал Майкл. Я не думала о мышцах не челюсти
Найтшэйда или блеске его глаз. Но я знала, что чувствует человек, живущий ради победы,
осознавая, что он прогадал.
Он проиграл.
— Вот состаренная версия этой фотографии, — агента Бриггс достал набросок,
который нарисовала для нас Селин.
Пока Найтшэйд пристально смотрел на собственное лицо, агент Стерлинг пошла в
атаку.
— Мэйсон Кайл, родился в Гейтере, Оклахома. Номер социальной страховки 445-
97-1011.
Вот и всё, что мы знали о Мэйсоне Кайле. Но этого было достаточно. Мы не
должны были знать его имя. Ему полагалось быть фантомом, призраком. Даже находясь
за решеткой, ты должен был обладать властью.
— Я — труп, — слова были едва слышны. Несколько месяцев молчания сказались
на горле убийцы. — Я недостоин.
Для Владыки это смертный приговор, — подумала я. — Если недостойна Пифия,
она умирает, сражаясь со своей преемницей. Если ребенок оказывается недостоин стать
Девяткой, его оставляют умирать в пустыне. А если Владыка не может выполнить свой
долг…
— Будет много боли. И крови, — Найтшэйд — Мэйсон Кайл — глядел сквозь
агентов, словно их там и не было. — Она не может позволить, чтобы это было иначе — не
после того, как она позволила мне дожить до этого момента.
У меня пересохло во рту. Она — моя мать.
— Пифия? — спросила агент Стерлинг. — Она решает, кто умрет, а кто будет
жить?
Ответа не последовало.
— Дайте мне с ним поговорить, — попросила я. Бриггс и Стерлинг ничем не
показали, что они услышали мои слова. — Дайте мне с ним поговорить, — повторила я,
снова и снова сжимая и разжимая кулаки. — Я — единственная, с кем он по-настоящему
разговаривал. Он не станет говорить с вами о моей матери, потому что вы — не часть
этого. Но, в его глазах, я — часть. Или могу ею стать.
Во время нашего последнего разговора Найтшэйд сказал, что однажды мне может
прийтись сделать выбор Пифии — убить или умереть.
Кивнув, агент Стерлинг сняла наушник. Она положила его на стол и увеличила
громкость, чтобы Найтшэйд мог меня услышать.
— Это я, — я попыталась найти подходящие слова. — Дочь Лорелеи. Дочь твоей
Пифии, — я сделала паузу. — Я думаю, когда ты уезжал в Вегас, ты взял Лорел с собой из-
за моей матери. Ты отправил меня прямо к ней, хоть и знал, что я передам её ФБР. Мою
сестру ещё не проверяли. Её не признали достойной или недостойной. А ты отпустил её,
— он не ответил, но я чувствовала, что подбираюсь ближе. — Ты обращался с Лорел, как с
ребенком — не как со своим будущим лидером, не как с Девяткой, — я понизила голос. —
Она рассказала об игре, в которую она играет, когда мою мать заковывают в цепи.
Находись я по другую сторону стекла, я бы подалась вперед, вторгаясь в его личное
пространство.
— Знаешь, что я думаю? Думаю, моя мать хотела, чтобы Лорел выбралась. Она
умеет быть очень убедительной, не так ли? Она может заставить человека почувствовать
себя особенным. Словно тебе не нужен больше никто и ничто, если у тебя есть она.
— Ты говоришь, как она. Твой голос похож на её голос, — вот и весь ответ —
десять слов.
— Ты увёз Лорел из того места по её просьбе. Ты знал, что они вернут ребенка.
Знал, что Владыки будут тобой недовольны — но всё равно сделал это. А теперь ты
говоришь, что моя мать скажет остальным, что ты должен умереть? Почему? — я повисла
вопросу повиснуть в воздухе. — Зачем ей это делать, после всего на что ты пошел ради
неё?
— Ты ещё не поняла? — негромко ответил он. — Пифия делает то, что должна,
чтобы выжить.
— И чтобы выжить, она должна сказать им убить тебя?
— Ты говорила об игре. Но ты знаешь, в чём заключается эта игра?
Я знаю, что мою мать приковывают к стене. Знаю, что в игре присутствует кровь.
— Чтобы принять решение, Пифия должна пройти обряд очищения, — произнёс
Найтшэйд. — Чтобы принять кого-то в наши ряды, она должна пройти через ритуал
Семерых. Семь дней и семь мук.
Я не хотела думать о значении этих слов, но не могла остановиться. Семь Владык.
Семь способов убийства. Утопление, сожжение, пронзение, удушение, удары ножом,
избиение, отравление.
— Семь мук, — грохот моего сердца заглушал мои слова. — Вы пытаете её на
протяжении семи дней.
— Если она признаёт одного из нас недостойным, его изгоняют. Мы находим
другого, и операция повторяется. Снова. И снова. И снова.
Ты наслаждаешься тем, что рассказываешь мне об этом. Тебе нравится делать
мне больно. А ещё тебе нравится делать больно ей.
— Почему ты спас Лорел? — отрешенно спросила я. — Зачем увозить её, если ты
знал, что они найдут её?
Найтшэйд не ответил. Я выжидала, позволив тишине нарасти. Когда стало ясно, что
он не станет её нарушать, я развернулась и вышла за дверь. Не сбавляя шага, я зашла в
комнату для допросов.
Судя по выражению лица Бриггса, я знала, что ещё заплачу за это, но я была
полностью сосредоточенна на Найтшэйде. Он оглядел моё лицо и моё тело. Он впитывал
каждую деталь моей внешности, а затем он улыбнулся.
— Зачем позволять Девятке спастись от Владык, если ты знал, что они найдут её?
— повторила я.
По глазам Найтшэйда я видела, что он ищет во мне сходства с моей матерью.
— Потому что я подарил Пифии надежду, — с улыбкой на губах произнёс он. — И
никакая боль не сравнится с отнятой надеждой.
Во мне вспыхнула раскаленная ярость. Я шагнула к нему. Каждый мускул в моём
теле был напряжен.
— Ты — чудовище.
— Я тот, кто я есть. А она та, кто она есть. Она выносила приговор другим, чтобы
спастись. Она вынесет приговор мне.
— После семи дней пыток? — негромко спросила я.
Агент Стерлинг поднялась на ноги, не позволяя мне подойти ближе. Найтшэйд
склонил голову. Его тело тряслось. Через несколько секунд я поняла, что он смеялся —
бесшумным, довольным смехом, от которого мне стало плохо.
— Для менее важных вопросов хватит одного обряда очищения. Если Владыки
будут великодушны, они могут даже позволить ей выбрать.
Выбрать, как именно её будут пытать. Мой желудок взбунтовался, но я сжала
зубы, отказываясь думать о тошноте, подступившей к моему горлу.
— Но что, если им не понравится её решение? — спросила я, снова контролируя
себя. — Что, если она скажет им оставить тебя в живых?
— Не скажет, — Найтшэйд откинулся на спинку стула. — Если её суждение
покажется не объективным, они снова проведут обряд очищения.
Снова станут её пытать.
— Где она? — резко спросила я. — Скажи нам, где она, и мы сможем это
остановить. Мы сможем спасти тебя.
— Нет, Кассандра, — с почти любящей улыбкой произнёс Найтшэйд, — не
сможете.
Ты
На этот раз — нож. Оружие Пятерки — быстрее одних, но медленнее других.
Хаос и порядок, порядок и хаос.
Теперь ты лежишь на полу, а твоя память полнится провалами. Ты не помнишь,
как вернулась Лорел.
Ты не помнишь, когда и откуда на её горле появились синяки.
Но ты помнишь, как твоя кровь стекала с ножа Пятерки. Ты помнишь музыку и
боль. Помнишь, как сказала Владыкам, что предатель должен умереть.
Ты помнишь, как Лорел опустила свои пальцы в твою кровь. Улыбаясь, как ты её
учила.
— Я — умница, мамочка? — спросила она, сворачиваясь в клубочек у тебя на
коленях.
Колесо крутится. Ты пыталась его остановить. Но некоторые вещи остановить
невозможно.
ГЛАВА 27
ФБР изолировало Найтшэйда от других заключенных. Агенты следили за ним
двадцать четыре часа в сутки. К двум часам утра он был мертв.
Владыки могут добраться до кого угодно, где угодно.
— Сегодня второе апреля, — я заставила себя произнести слова вслух, стоя перед
стеной с уликами в подвале.
4/2. Первая апрельская дата Фибоначчи.
— Следующее — четвертое апреля, — продолжила я. — Пятое апреля. Двадцать
третье апреля.
— Кэсси, — ко мне подошел Дин. Я находилась здесь с тех пор, как мы вернулись
домой. Я почти не повела глазом, когда мы узнали, что Мэйсон Кайл был мертв.
— Тебе нужно поспать, — пробормотал Дин.
Я не ответила, продолжая глядеть на жертв на стене. Я думала о том, что Пифия
давала одобрение на каждую цепочку из девяти жертв. Она решала, что человек достоин
убивать. Ведь если она отказывалась, боль начиналась сначала.
Вы выбираете тех, кто пережил насилие. Выбираете борцов. Вы заставляете их
приговаривать людей к смерти.
— Кэсси, — Дин шагнул ко мне, заслоняя мой обзор на стену. — Ты не можешь и
дальше так с собой поступать.
Могу, — подумала я, — и буду.
— Посмотри на меня, — голос Дина был мне знаком — слишком хорошо знаком. Я
не хотела поддержки. — Ты почти не спала с момента исчезновения Лорел. Ты ничего не
ешь, — Дин не сдавался. — Пора это заканчивать, Кэсси.
Я притворилась, что вижу через него. Я знала эту стену достаточно хорошо, чтобы
каждое фото стояло у меня перед глазами.
— Когда мы узнали, что у моего отца был подражатель, я сбежал. Я избивал грушу,
пока не сбил костяшки в кровь. Помнишь, что ты сделала?
На мои глаза навернулись слёзы. Я опустилась рядом с тобой на колени и стерла
кровь с твоих костяшек. Я оттягивала тебя от края пропасти каждый раз, когда ты
заходил слишком далеко.
Дин обвил одной рукой моё тело, а второй — мои колени. Он поднял меня на руки,
унося меня прочь от стены. Пока он нёс меня к двери в подвал, я чувствовала, как в его
груди бьется сердце.
Брось меня, — подумала я. Моё тело окаменело. — Просто брось меня. Просто
отпусти меня.
Прижимая меня к себе, Дин отнёс меня в мою комнату. Он присел на мою кровать.
— Посмотри на меня, — нежность его голоса уничтожила меня.
— Не надо, — выдавила я.
Не будь со мной нежным. Не обнимай меня. Не спасай меня от самой себя.
— Ты винишь себя в том, что произошло с Лорел.
Перестань, Дин. Пожалуйста, не заставляй меня это делать. Не заставляй меня
произносить эти слова.
— И в глубине души ты всегда верила, что, если бы в тот день ты не ушла из
гримерки своей матери, если бы ты просто вернулась туда раньше, ты могла бы спасти её.
Каждый раз, когда полиция задавала тебе вопрос, на который ты не могла ответить, ты
думала, что ты сделала недостаточно. Ты не смогла спасти её. Ты не смогла помочь им
поймать её убийцу.
— А теперь они делают ей больно, — правда вырвалась из меня, взрываясь
убийственной силой шрапнели. — Они пытают её, пока она не даст им то, чего они хотят.
— Разрешение, — мягко произнёс Дин. — Оправдание.
Я отодвинулась от него, и он позволил мне. Я чувствовала дни истощения, но не
могла закрыть глаза. Я позволила себе взглянуть на мир глазами моей матери.
— Нельзя сказать, что у меня нет выбора, — мягко произнесла я, не утруждаясь
объяснять, что теперь я говорила не за себя, а за неё. — У меня всегда есть выбор:
страдать или обречь кого-то другого на страдания? Сопротивляться? Или играть
отведенную мне роль? Что даст мне больше контроля, больше власти? Если я заставлю их
сломать меня или если буду играть роль Пифии так хорошо, что они перестанут думать
обо мне, как о ком-то, кого можно сломать?
Несколько секунд Дин молчал.
— По сравнению с нами семерыми, — наконец, произнёс он, — ты всегда будешь
бессильна, — он склонил голову. — Но против одного из нас у тебя будет преимущество.
Я подумала о теле Найтшэйда в одиночной камере.
— Если я решу, что ты должен умереть, ты умрешь.
— Но сначала один из нас должен спросить тебя об этом.
Пифия давала ответ, но не она выбирала вопрос. Его должен был задать один из
Владык, чтобы она вынесла решение — но, прежде чем она решала, её пытали. Если
Владыки не были согласны с её решением, её пытали снова и снова.
— Вы выбрали меня, потому что я умею выживать, — прошептала я. — Потому
что вы видели во мне потенциал стать чем-то большим.
— Мы выбрали тебя, — продолжил Дин, — потому что как минимум один из нас
верил, что однажды всё это может начать тебе нравится. Власть. Кровь. Некоторые из нас
хотят, чтобы ты приняла то, кто ты есть. Другие хотят, чтобы ты сопротивлялась.
Эта группа следовала очень специфическим правилам. После девяти убийств они
останавливались — навсегда.
— Пытая меня, вы переживаете свой триумф. Ты проводишь ножом по моей коже
или наблюдаешь за тем, как она покрывается волдырями под огнём. Ты удерживаешь мою
голову под водой или заставляешь меня наблюдать за тем, как ты пронзаешь мою плоть
металлическим штырём. Ты сжимаешь пальцы на моей шее. Ты бьешь меня, — я
подумала о Найтшэйде. — Ты заставляешь меня проглотить твой самый болезненный яд.