И что будет тогда? Чей трон шатнётся следующим? И что вообще станет с привычным миром?
От Гекаты Персефона ушла с неспокойным сердцем: оно разрывалось от волнения за мужа (Аиду обязательно придётся разгребать последствия олимпийских бунтов, он же у них — главный чистильщик: весь хлам, без зазрения совести можно смести в аид) и мать (только бы не полезла поддерживать мятежную сестру!)
Но куда хуже стало, когда в Подземный мир заявилась Фетида, и сразу же кинулась к Аиду, который широкими шагами мерил мегарон своего дворца и был погружен в невесёлые думы. Персефона сидела поодаль и вышивала, изредка бросая на мужа обеспокоенные взгляды.
— Они усыпили и связали его. Тысячей ремней с сотней узлов каждый. Он не освободится сам! — кто «он», пояснять не требовалось. На Олимпе все знали, что Фетида неравнодушна к Владыке небес. — Мне нужен Бриарей[6].
Аид недобро сощурился:
— А двузубец не нужен? — поинтересовался ехидно и кивнул на свой символ власти, который, при одном упоминании, покорно лёг в ладонь.
Фетида заломила руки:
— Прошу тебя, Гостеприимный и Щедрый, помоги! Я не могу смотреть на это сборище. Они сейчас пируют на Олимпе и выбирают нового Владыку. Их надо как следует осадить!
— А дверь в Тартар кто будет держать? — невзначай поинтересовался Аид. Голос его звучал обманчиво ласково, как приливная волна, что таит в себе бурю.
Персефона поёжилась.
— Ты же у нас Запирающий Двери, — проговорила Фетида, и взгляд её при этом был совершенно чистым и незамутнённым, — ты и держи.
Вот так просто!
— Действительно, — хмыкнул Аид, — зачем я глупые вопросы задаю.
Он покрепче перехватил двузубец и немного устало проговорил, приглашая Фетиду следовать за собой:
— Идём.
…И Персефоне вместе с Подземным миром довелось видеть подлинную ужасающую мощь Владыки Аида, в одиночку удержавшего открытым вход в Тартар, откуда так и норовили вырваться титаны, до тех пор, пока Бриарей не вернулся назад и не провозгласил в пятьдесят глоток: «Развязал!»
Когда гигантская кованая дверь, наконец, закрылась, будто захлопнулась пасть чудовища, Владыка обернулся к своим подданным. В глазах его плескался абсолютный первозданный мрак.
Мир смотрел на своего царя с ужасом и восторгом, а юная Весна — с восхищённым благоговением.
То был последний день перед тем, как ей подниматься к матери. Вернее, последняя их ночь перед восьмью долгими месяцами разлуки. О, что то была за ночь!
Она хотела так многое сказать своему Владыке, но Аид заставил её замолчать самым действенным способом — жадным голодным поцелуем.
Из четырёх отведенных им месяцев они в этот раз не провели вместе и двух недель. За что Персефона невероятно злилась на бунтовщиков, и вовсе не за то, что те выступили против Зевса.
… А скоро ей стало вовсе не до разговоров — с её губ срывались только стоны, вскрики и его имя…
Теперь же мать спрашивала её: знает ли она о заговоре?
— Гера совершила глупость, что влезла в это, — честно сказала Кора. Её настораживали женщины, выступающие против мужчин. — Да — Зевс не лучший муж, но отличный царь и Владыка. Вряд ли бы Посейдон правил по-другому, — мать недоверчиво покачала головой. — И да, это моё собственное мнение. Мы с Аидом о политике не разговариваем.
Она хотела добавить, что когда они вместе, то вообще почти не разговаривают, потому что, обычно, заняты другим. Но смутилась и не стала.
— Может и так, но Зевс наказал её слишком сурово[7].
Кора пожала плечами:
— За глупость надо карать.
На сей раз слова были не её, но позицию она разделяла.
— Он приковал её золотыми наручниками…
… наручники…
Кора вспыхнула, отчего её медные волосы, казалось, вспыхнули ещё ярче.
В прошлую ночь её тоже приковывали наручниками к изголовью. Правда, они были не золотыми, а покрытыми нежнейшим мехом, чтобы на тонкой коже не оставалось следов.
— … а на ноги — повесил наковальни…
Наковальни? На ноги? Зачем?
Ноги куда лучше разводить и закидывать на плечи, а потом — обцеловывать: пальчики, изящные щиколотки, лодыжки…
… выгибаться, стонать, чувствуя свою беспомощность и его власть… принимать его — такого большого, горячего… отдаваться… растворяться…
… к утру охрипнуть от собственных криков, в которых наслаждение мешается с болью…
Она не сразу поймала обеспокоенный материн взгляд:
— Кора, ты в порядке? Ты раскраснелась, тяжело дышишь…
— Всё хорошо, мама, — смущаясь ещё больше, Кора взяла Деметру за руку и заглянула в глаза: — Чем там закончилось с Герой?
— С Герой не закончилось. Сегодня её высекли. И так и оставили висеть между небом и землёй с наковальнями на ногах…
И только тут в голове Коры все кусочки картинки стали на место: золотые цепи с наручниками… наковальни к ногам… бичевание…
Страх тонкой змейкой вполз в её сердце: женщины могут быть сколь угодно богинями, даже — верховными, это не помешает мужчине наказывать их столь унизительно и жестоко.
Кора порывисто обняла мать, и так они и сидели, молча и обнявшись, думая об одном — как слабы и бесправны в этом мире.
Страх был с Корой все восемь месяцев, отравляя радость от солнца, тепла и цветов. Не танцевалось, не пелось, не веселилось. Стоило закрыть глаза — представлялась Гера, с цепями на руках, наковальнями на ногах и исполосованной спиной…
Аид почуял её страх, едва они оказались вместе в общей спальне. Он всегда чуял страх, как пес. Заглянул в глаза и ехидно улыбнулся, что вовсе не придало ей уверенности.
Но Персефона (теперь, здесь, для него — Персефона) всё же спросила:
— Ты ведь слышал о наказании Геры?
— Да, — ухмылочка на тонких губах становилась всё ехиднее и змеистей, он надвигался, как неотвратимость, Персефона почти распласталась на постели, опираясь на локти, — и что тебя беспокоит, моя Весна?
Он довольно резко обнажил её хрупкие плечи и стал прокладывать дорожки обжигающих поцелуев от шеи к ключицам. Как всегда, после их долгой разлуки, Аид был жаден и почти груб.
Говорить и думать стало сложнее, разум затмевало звездное марево, словно кто-то набросил покрывало Нюкты[8].
— Кара… — сумела всё-таки произнести она. — Если бы я… заговор… против тебя… какой была бы… кара?..
Трудно говорить, когда горячие губы зацеловывают каждый уголок твоего тела, а чуткие сильные пальцы ласкают грудь…
Он отстранился, в глазах клубилась непроницаемая первозданная тьма. А когда заговорил — тихий вкрадчивый голос напоминал змея, ползущего среди трав: ядовитого, опасного, завораживающего…
— Зевс поступил, как смертный, который наказывает зарвавшуюся рабыню. Проявил слабость. Владыка должен карать так, чтобы неповадно было на века вперед.
Нежную кожу, где ещё горели поцелуи, продрала ощутимая жуть. Внутри всё немело и холодело, но Персефона всё-таки спросила:
— Что… чтобы сделал ты… со мной… как Владыка?.. За заговор?..
Аид ухмыльнулся так, что и стигийские чудовища попрятались бы в ужасе.
— Я бы отдал тебе скипетр и мир, — проговорил он, жутким, гипнотическим тоном, — минут на десять… по времени смертных…
— На десять? — испуганным эхом отозвалась она.
— Да, — продолжил Аид, — потому что ещё через минуту мне бы уже нечего было спасать…
— Некого… — поправила она.
— Нечего, — настоял он. — Мир разодрал бы тебя в клочья….
Глаза Персефоны распахнулись от ужаса: то и вправду было карой по-владычески…
Тогда-то Аид и активировал «Систему отслеживания богов» в первый раз. Хотя придумал её ещё раньше, после того случая с Адонисом…
… из воспоминаний возвращает голос Каллигенейи, звучащий по громкой связи:
— Невеста пришла.
— Пригласи, — говорю я, откидываясь в кресле.
Входит грубая вихлястая девица. Она накрашена до неприличия ярко, а одежды на ней до неприличия мало, даже с точки зрения той, что родилась и выросла в античной Греции, на Олимпе, где нагота не считалась зазорной.
Невеста без приглашения плюхается в кресло напротив меня и, не поздоровавшись, выпаливает:
— Букет должен быть черно-красным.
Я даже закашливаюсь.
— Вы уверены? — уточняю на всякий случай.
— Ещё бы, — фыркает она, — я же буду выходить замуж в чёрном платье.
— Не моё дело, конечно, — вкрадчиво интересуюсь я, — но это точно свадьба? А то очень напоминает похороны.
— У нас — ритуальная свадьба.
— О, и что же за ритуал?
— Ну… мы хотим воспроизвести миф об Аиде и Персефоне. Знаете его?
Я надеюсь, у меня глаза не слишком большие и все ещё на месте, а не на лбу.
— Знакома… в общих чертах…
— Ну вот… только мы решили переиграть всё наоборот: я как бы Аид, а муж — Персефона. Он у меня милый такой, ботаник.
В моей голове — сходит с оси земля и рушится мир.
— Хорошо, — желая прекратить эту нелепицу побыстрее, тянусь к картотеке. — Давайте подберём цветы.
— Пфы… — фыркает невеста, — ничего не надо подбирать. Я уже всё выбрала — чёрные и красные розы.
— Черных роз не бывает, — робко пытаюсь воззвать к разуму.
— Ну крашеные же есть! — моя собеседница смотрит на меня, как на отсталую аборигенку.
Ладно, хочет крашеные розы на свадьбу, хочет быть Аидом (кстати, нужно будет ему сказать, что я ту его женскую испостась повстречала), — пусть.
Я оформляю ей заказ и передаю бланк.
— Девушки-флористы вас обслужат.
Она надувается, как шар.
— Я думала, вы займётесь лично.
— Мои услуги стоят слишком дорого, — кому молиться, чтобы избавить от этого недоразумения? Я в шаге от того, чтобы призвать эриний[9], Танатоса[10] или мужа. Хоть кого-то.
— Сколько? — нагло заявляет девица.
Я перегибаюсь через стол и копирую ухмылочку из арсенала мужа:
— Твоя душа! — получается вполне загробно. Девица аж подскакивает на месте. — И контракт подпишем кровью.
Не знаю точно, как выгляжу сейчас, но невеста-Аид шарахается от меня так, словно реально увидела Владыку Царства Мёртвых.
— Да вы чокнутая! — орёт она и вылетает из моего кабинета, а я хохочу ей вслед зловеще и слегка истерично.
И даже не сразу слышу телефон.
Сев на место и просмеявшись, обращаю, наконец, внимание на прыгающий по столу аппарат.
— Почему ты взывала ко мне? — он начинает резко, без приветствий. А я почему-то вспоминаю о том, что вчера ночью он вот так же резко и без прелюдий брал меня. Алею. Тереблю подол узкой юбки.
— Довели, — честно признаюсь я. — Тут одна невеста на собственной свадьбе решила изобразить тебя. Как я могла такое стерпеть.
В трубке недоумённо хмыкают:
— Смертные не перестают меня удивлять.
— Поработай пару дней с невестами — вообще перестанешь удивляться.
Он снова хмыкает и загадочно произносит:
— Знаешь, мне тут в голову пришла одна идея, — таинственно замолкает, давая мне проникнуться и заинтересоваться, когда понимает, что я заинтригована, продолжает: — Собираюсь похитить одну юную и невозможно красивую Богиню Весны. Как ты думаешь, она согласится?
Улыбаюсь и с плеч будто камень падает:
— Нет, она будет отбиваться. А возможно даже кусаться.
— Ооо, — довольно тянут на той стороне трубки, — тогда я точно должен её украсть. Давно мечтаю быть искусанным Богиней Весны.
— Не забудь нарцисс, похититель, — дразнюсь я.
— И гранаты, — добавляет он, — потому что я не собираюсь её отпускать.
Душу наполняет тепло.
Нарциссы просто сладко пахнут. Гранат — просто вкусный. А мой сегодняшний сон — просто глупый. Мне не может навредить цветочная слизь… Я — Богиня Весны…
… но сейчас осень, и поэтому неприятное слово — «С.О.Б.» — всплывает в сознании, как морское чудовище — из вод океана. Оно преследует меня, будто эринии, и я вздрагиваю, словно от удара их бича.
Вмиг слетает сладкий дурман речей и привычный за сегодня страх снова сжимает горло ледяными пальцами.
— Почему ты активировал систему? — спрашиваю, замирая, потому что не уверена, что хочу слышать ответ.
Но ответ все же звучит, и он куда более пугающ, чем я ожидала:
— Пропала Сешат[11].
Именно так — чётко, коротко, бескомпромиссно — и должны звучать слова Аида Безжалостного.
А красноватая ядовитая жижа с запахом граната всё же захлёстывает меня, оплетает и утаскивает в небытие.
______________________________________________________
[1] Один из сыновей Гипноса, бога сновидений; его имя переводится как «пугающий»; насылает кошмарные сны.
[2] Кора (Персефона) росла вместе с Афиной и Артемидой.
[3] Кора — в дословном переводе — «дева», «девушка» — греческая богиня весны и всходов, дочь Деметры. Позднее её культ сольётся с культом более древней богини Персефоны. С тех пор Персефона будет носить двойное имя: когда она с матерью на поверхности — она Кора, сходя к мужу в аид — Персефона.
[4] Дифр (иногда дифрос, от др. — греч. δίφρος) — легкий табурет у древних греков и римлян.
[5] Имеется в виду нимфа Минта, одна из любовниц Аида, превращённая Персефоной в мяту.
[6] Один из трех гекатонхейров, сторуких великанов, после Титаномахии охранявших мятежных титанов, низвергнутых в Тартар.
[7] Имеется в виду вот это: «Гневается громовержец и грозит жене наказаниями. Умолкает Гера и сдерживает гнев. Она помнит, как сковал ее Зевс золотыми цепями, повесил между землей и небом, привязав к ее ногам две тяжелые наковальни, и подверг бичеванию» Н. Кун «Мифы и легенды Древней Греции»
[8] Нюкта — богиня Ночи, вернее, сама воплощённая Ночь. Она набрасывает на небо своё покрывало, усыпанное мириадами звёзд.
[9] Подземные богини мщения, хлестали грешников бичами.
[10] Бог смерти, юноша с железными крыльями, он своим мечом срезает пряди с головы умерших, отправляя их в Подземный мир.
[11] Сешат — богиня искусства, письма, литературы, судьбы и счёта в египетской мифологии. По некоторым источникам — жена Тота.
Сон второй: Лепестками черных роз…
…Персефона сидела на огромном троне, поджав под себя ноги, будто смертная, увидевшая мышь. Только вот девушки из Серединного мира при этом обычно громко визжат, она же не в силах произнести ни слова, онемела и окаменела.
Мрак — зубастый, когтистый, полный горящих голодных глаз — наползал на неё со всех сторон. Тёк чёрной рекой, извивался змеями, скользил, надвигался неотвратимо, всё ближе и ближе.
Она крепче сжимала скипетр — символ царской власти. Поднять царственный двузубец — не хватало сил.
Ей нужно продержаться десять минут, всего десять земных минут… А потом — её спасут. Спасут ведь?
Но… Она же сама захотела получить власть, она сама подняла восстание. И теперь, когда недавние союзники разбежались и попрятались, разве вправе она рассчитывать на помощь того, кого предала?
Персефоне не просто страшно, она не в силах связно думать. Мысли — густые и холодные, как ледяная каша в лужах ранней весной.
Чьи-то зубы клацнули совсем близко, коготь задел раззолоченный владыческий хитон.
«Через десять минут тебя разорвут», — насмехался голос в голове.
Какую-то тварь она, с воплем, всё-таки сбила скипетром. Но это — ничтожная отсрочка, их — слишком много, она — слишком слаба, её никто не спасёт…
Если только… она не обретёт мощь, если не вспомнит, что имя ей — Несущая разрушение[1], если не поймёт, что на самом деле она — беспощадная богиня Подземной Весны.