Ей был известен ответ, но она хотела услышать это от другого, чтобы увериться окончательно.
— Разумеется. Ведь Зевс недаром поставил его над тобой — контролировать тебя, держать в узде, усмирять, когда надо.
Персефона ухмыльнулась дико и ранено:
— Он ответит за это! Все вы ответите! Будете ещё на коленях ползать и умолять. Готовь напиток!
— Ты желаешь, Владычица, чтобы он усыплял? — поинтересовался Пеан.
— Да, но не бога, его силу. Чтобы могучий Зевс стал слабее смертного, — она плотоядно оскалилась, Пеан невольно задрожал.
— Владычица, вернись в обличье Коры, так мне будет проще работать, — жалобно попросил врачеватель, и Богиня Подземной Весны смилостивилась: снова кожа стала нежной и молочной, по хрупким плечам заструились медные локоны, а в зелёных глазах — заблестели лукавые огоньки.
— Присядь, — вежливо сказал Пеан, указывая на тот самый вытянутый табурет, на котором она сидела вначале.
Кора послушно села: всё-таки перевоплощение сильно выматывало, и сейчас она чувствовала слабость во всём теле.
Пеан отошёл к стеллажам, где стояло множество флакончиков с различными жидкостями, взял один, в котором плескался состав, переливающийся радужными огоньками.
— Вот, выпей, Владычица, — елейным голосом попросил он, заглядывая ей в лицо, — тебе станет легче.
Она не заметила подвоха — выпила всё до дна и тут же, обмякла. Рухнула бы, наверное, прямиком прекрасным лицом на каменный пол, если бы Пеан не подхватил её.
— Так-то лучше, — проговорил он, поднимая юную богиню на руки. — Теперь — срочно к Аиду!
Отступил, тронул рычаг в стене, зашёл в узкую коробку, нажал кнопку на стене и понесся вниз, в самые недра Подземного царства.
______________________________
[1] Лисса (др. — греч. Λύσσα «бешенство») — в древнегреческой мифологии божество, персонификация бешенства и безумия.
Персефона очнулась и огляделась. Под ней было мягкое ложе, устланное дорогими тканями. Лёгкий полог закрывал спящую от любопытных глаз. Но и мир — от неё. Он лишь проступал нечёткими очертаниями, тихонько гудел и вибрировал.
Она отвела полотно в сторону и обомлела.
— Клетка… Серьёзно?
Горькая улыбка скривила прекрасные губы.
Аид, который подпирал стену напротив, отлип от каменной кладки и шагнул в полосу света.
— Ты опасна и нестабильна сейчас, — сказал он, голос звучал печально и глухо. — И ты совершила преступление. Это всё, чего мне удалось добиться, когда решалась твоя участь.
Персефона подумала о союзницах — Афине и Артемиде — и похолодела.
Муж, как всегда угадав непроизнесённое, ответил:
— Их тоже наказали. Каждую — по-своему. Но поскольку зачинщицей была ты, то тебя должны были наказать особенно. Я попросил братьев предоставить мне самому решать, как тебя проучить. Всё-таки ты — моя жена. А значит и недоработка моя.
— Недоработка, — горько хмыкнула Персефона, — говоришь так, будто я не возлюбленная, а секретное задание.
Он не ответил вслух, но она всё прочла в его глаза — бездонных и полных отчаяния: и то, и другое.
Персефона встала с ложа, сделала пару шагов и оказалась у края клетки. Теперь она поняла — вибрировали и гудели прутья. Видимо, по ним струилась какая-то неизвестная ей магия.
Тонкая рука взметнулась вверх — как завороженная, Персефона хотела коснуться прутьев клетки, но Аид её опередил, кинулся вперёд, крикнул:
— Не смей! Не трогай!
Она испугано отступила вглубь и одними губами прошептала:
— Что будет?
Он лишь горестно хмыкнул, коснулся решётки, и Персефона с ужасом наблюдала, как ладонь мужа — красивая, с длинными тонкими пальцами — чернеет, а воздух наполняется приторным запахом горелой плоти.
С уст Аида не сорвалось и звука, а вот Персефона, подкошенным снопом упав на пол, рыдала в голос.
— Зачем… зачем… — бормотала она.
— Это — наше общее наказание. Я не справился, подверг опасности Олимп.
Персефона качнула головой:
— Нет, это не так, ты прекрасно справлялся. Я виновата, я дала ей слишком много воли.
Но Аида — не переупрямить, он стоял на своём:
— Мне давно следовало рассказать, что внутри тебя запечатана страшная и могущественная богиня. Тебе было бы легче справляться с ней. Но я хотел уберечь…
— Уберёг… — грустно съехидничала Персефона. — И что будем делать теперь?
— Есть один обряд, — отвечал Аид, но Богиня Подземной Весны ощущала: муж колеблется и не спешит предлагать ей этот вариант. Тяжело вздохнув, он продолжал: — Можно выманить её, слить ваши сущности и подчинить её в тебе, укротить, поставить на место.
— Так зачем дело стоит? — непонимающе воззрилась на него Персефона.
— Обряд очень болезненный и унизительный. Я не смогу проделать это всё над тобой.
Персефона готова была уже его переубедить и начать уговаривать: что, мол, для дела она вынесет любую боль, но тут из тёмного угла выступил новый участник событий — Пеан.
Он сказал:
— Есть ещё один вариант, менее болезненный, ну куда более опасный.
Аид бросил на него испепеляющий взгляд:
— Почему ты не сказал раньше?! — грозно пророкотал он.
Старый врач сжался и поспешно ответил:
— Потому что это — очень опасно и может быть необратимо.
— Что нужно сделать? — спросила Персефона, выпрямляясь во весь рост, и хотя он был невелик, сейчас она выглядела по-настоящему величественной великой богиней.
— Шагнуть в Круг Перерождений. Сможешь? — и снова в полуприщуренных глазах — азарт первооткрывателя, предвкушение хирурга, взявшего в руки скальпель.
— Смогу, — гордо и смело ответила она, — ведь это моя игра и моя война. Я должна выиграть её, чтобы защитить тех, кто мне дорог.
Прутья клетки перестали гудеть, дверь распахнулась, и она почти выпала в объятия Аида.
Он заглядывал в лицо любимой с волнением и тревогой. Только сейчас, оказавшись так близко, Персефона заметила, как он осунулся, побледнел, а вокруг глаз залегли круги.
Крепко прижимая к себе хрупкое тело жены, Аид взволновано спросил:
— Ты уверена?
Персефона вздохнула:
— А если я скажу «нет», ты разве проведёшь тот другой обряд — болезненный и унизительный?
Аид упрямо мотнул головой:
— Ни за что! Но я буду искать выход!
— А Разрушительница тем временем вырвется и неизвестно что натворит. Вы ведь не могли совладать с нею прежде, где гарантия, что сможете сейчас?
— Гарантий нет, Весна, но рисковать тобой… — он почти захлёбнулся судорожным вздохом, спрятал лицо в душистых волосах, прижал к себе так, будто хотел вдавить в своё тело, сделать по-настоящему частью себя. — Кто знает, что за существо выйдет из Круга Перерождения? — горячечно прошептал он: — А что, если не ты? Если я потеряю тебя навсегда?
Она снова ощутила это — тёмное отчаяние, что давило на плечи, гнуло спину, оседало горечью на губах.
Персефона отстранилась, заглянула в бездну чёрных глаз, грустно улыбнулась и тихо произнесла:
— Так нужно — ты знаешь. Я должна. Ради нашего мира, ради нашего сына.
И без того тонкие губы мужа сжались в узкую линию, а руки — в кулаки. Весь его вид словно говорил: почему ради спасения мира жертвовать должен снова я?
Но сказал он совсем другое:
— Иди, Весна. Твоё решение — решение царицы и матери. И я, как царь и муж, принимаю его.
Она попятилась — хотела до последнего держать зрительный контакт. Круг Перерождений, уже призванный Пеаном, мерцал за её спиной, кидая на окружающее зеленоватые отблески. И в этих бликах Аид выглядел почему-то хрупким, одиноким и нереальным.
Шаг… Ещё шаг…
А вот и граница круга.
Ещё шаг — и зелёная световая завеса скрыла от неё метнувшегося к Кругу мужа, поглотила его отчаянное «нет».
А потом её саму затрясло, будто внутри неё поселилась сотня сбрендивших титанов.
Реальность затряслась и рассыпалась на осколки.
С неё разлетелась и Персефона.
Её игра закончилась. Начиналась новая игра, для нового существа, в которое она перерождалась сейчас…
Вначале был туман.
Изменчивый, туман с картинками, туман-кривляка. Он клубился, свивался в спирали и постепенно густел. Потом креп, уплотнялся, превращаясь в полотно — в ткань Мироздания.
Взмахнули ножницы — Ананка взялась за рукоделье.
Чик-чик, шурх-шурх — получилась фигура, нечёткая, с рваными краями. Ананка полюбовалась — выходит неплохо. Вырезала ещё одну. Теперь можно взять у мойр нити и сшить обе части. Набить, обрезать хвостики, подправить. Вот уже и видны очертания тонкой девичьей фигурки. Ананка черпнула меди у осени и зелени у весны — создала волосы и глаза. Девушка получилась красивой, но уж слишком лёгкой, беспечной. Такая только и способна бегать по лугам, собирая цветы и вознося гимны солнцу. Но Ананка уже внесла в свой свиток её судьбу — быть той Царицей Подземного мира, а значит, ровней царю и Владыке. Нужно добавить немного металла, немного стремительности, каплю упрямства и унцию тьмы. Отлично, можно отпускать.
Эта — дойдёт до цели, пробьётся, как росток через толщу земли, прорастёт, окрепнет и будет давать плоды…
Ананка тихо рассмеялась и исчезла.
…девушка брела в темноте.
Почему-то идти было важно — вперёд, не останавливаясь. Там ждало нечто важное — она не знала ему названия, но непременно должна была дойти. Она знала — там обретёт имя, суть, предназначение.
Она упрямо шла, не обращая внимания на усталость, на стёртые в кровь ноги…
Потом… потом… когда дойдёт… отдохнёт… её будут носить на руках…
Шаг… ещё шаг… ещё маленький шажок…
Как тяжело, но надо идти.
И вот тьма истончилась, пошла дырами, в которые ринулся свет.
Такой яркий, всё ярче и ярче.
Девушка инстинктивно вскинула руку, закрываясь от него. И вдруг поняла — она видит свои пальцы!
Она добралась! Осталось совсем чуть-чуть!
Со светом пришло и имя: Кора…
Нежным шелестом сорвалось оно с материнских уст.
И девушка рванула вперёд, на зов.
Женщина с тяжёлыми золотистыми косами выступила ей навстречу — величественная, строгая, но не для неё. Для неё — сияющая, лучащаяся любовью…
— Кора, девочка моя! Как же долго ты шла ко мне в этот раз!
Они шагнули друг к другу, обнялись…
И вдруг женщина пошла зыбью, завибрировала и исчезла…
Тогда Кора услышала другой голос и другое имя:
— Персефона, Весна моя, иди сюда.
Говорил мужчина, и в его тоне нежность переплеталась с властностью.
Девушка оглянулась.
Он стоял поодаль, ветер играл чёрными, как мрак Эреба, одеждами. Черны были так же его волосы и его глаза.
Лишь на миг ей стало страшно, но затем она отбросила сомнения — пошла к нему, и оказалась в крепких надёжных объятиях.
Уже не девушка — жена, царица…
Но и мужчина, что казался таким надёжным, вдруг растворился. Ей осталось лишь хватать воздух в том месте, где он только что стоял.
— Мама! Мамочка! — позвали её вновь.
Появился худенький мальчик, с темными волосами, в которых прятались смешные рожки.
Сын! Её драгоценное дитя! Плод невозможной и неправильной любви.
Она рванулась к нему, обняла, прижала к себе.
Такого родного, милого, ненаглядного…
Но и мальчишка — канул в небытиё.
Осталась только Она — тёмная, уродливая, злая. Разрушительница. Смотрела, скалилась, показывая острые зубы, выставляла когти, отточенные, как ножи.
— Ну что, глупая, ты не приняла мою силу. Теперь я разорву тебя в клочья.
Кора-Персефона — дочь, жена, царица, мать — лишь усмехнулась:
— Ты не сможешь, ты слишком слаба!
— Да что ты говоришь, негодная! — взметнулись чёрные лозы с огромными шипами. Ядовитыми змеями кинулись вперед.
Кора-Персефона приняла их голыми руками, и те рассыпались в прах…
Разрушительница завыла, забесновалась.
— Как! Как ты смогла!
— Просто у меня есть то, чего нет у тебя, и никогда не было — любовь. Поэтому я сильнее.
— Любовь — дурь! Слабость!
Кора-Персефона мотнула рыжей шевелюрой:
— Нет, любовь — величайшая сила на земле. Без любви ты одинок — ломок, зол, опаслив. Любовь даёт прочность стали, примиряет с собой, отметает страхи. Поэтому тебе меня не победить.
Разрушительница расхохоталась — правда, смех её был скорее печален, чем злораден.
— И что же ты сделаешь мне, глупая?! У тебя даже оружия нет!
— Оно мне и не нужно.
— Как же ты будешь сражаться?
— Я не стану враждовать с тобой.
— О, мне даже интересно — как же ты думаешь победить?
— Я тебя обниму.
И правда — шагнула вперед, обняла и прижала к себе.
Одинокую, глупую, неожиданно маленькую и хрупкую, как девочка.
Лицо Разрушительницы посветлело, она внезапно сделалась красивее и моложе.
— Ну что, — спросила Кора-Персефона, — так лучше?
Разрушительница лишь кивнула.
— Тогда давай не будем больше враждовать. Не будем разделять. Ты — это я, я — это ты. Мы — вместе. Мы — одно.
Их закружил золотистый вихрь.
По телам словно побежали помехи, цвета исчезли, слились в общую серость, сплелись, соединились…
И вот только тонкая и юная богиня Весны осталась среди безлюдной пустыни.
А потом…
… Персефона распахнула глаза. Она лежала на полу в той зале, где ещё недавно вершился обряд Перерождения…
Обновлённая, свежая, полная сил, она поднялась и обвела взглядом комнату, ища тех, к кому так стремилась.
Мать, муж и сын — объединённые общим страхом — бросились к ней. Её целовали, обнимали, прижимали к сердцу. А она щедро делилась с ними силой, как весна делится с миром солнцем и жизненной энергией.
Теперь — полная любви — она стала по-настоящему великой богиней.
Древней, как сама природа, и юной, как раннее утро…
Из этой войны она вышла со щитом.
И написала свои правила игры.
Картинка из прошлого яркая, как кинофильм, проносится перед глазами, словно в быстрой перемотке. Меня буквально оглушает теми эмоциями. Но сейчас я не буду думать о том, а особенно об одном предателе, который тогда отчаянно метнулся вслед уходящей Персефоне. Потому что в моём сердце больше нет обиды, нет злая, нет вражды. Его наполняет лишь ликующая любовь. Потому что я обняла свою тьму, победила войну, приняла чудовище внутри меня.
— Помнишь, Дит, — обращаюсь к ней, потому что ни Геба, ни тем более Сешат при том разговоре не присутствовали, — Гестия сказала, что ты почувствуешь любовь?
Афродита хмыкает:
— Только я «любовь по Гестии» никогда не чувствовала. А уж мне ведомы все оттенки любви.
Ой ли — хочется съехидничать, но не буду. Время конфронтации закончилось. Наступило время любить.
Поэтому я беру её за руку — ухоженную, тонкую, с нежнейшей лилейной кожей — и, глядя в невозможно синие глаза, говорю (вроде бы лично ей, но заодно — всем сразу):
— Нет, ты знала лишь те виды любви, которые навязали тебе — великой богине Любви. Ты даже замуж вышла за навязанного тебе бога.
Афродита грустно усмехается: