— Простите, простите, простите.
Теперь слова доносились громче, и говорила, несомненно, женщина. Оправдания прерывали приступы рыданий. Я заглянула в пустые камеры по соседству. Голос был слышен в обеих, но раздавался он из средней каморки.
— Радуйся, Мария, благодати полная, радуйся… — Всхлип. — Я не… не помню. Радуйся, Мария…
— Эй! — Я вернулась в каморку. — Не бойся, я тебя не обижу.
Ответом было тихое пощелкивание. Мне припомнился шарик в кармане.
— Радуйся, Мария, — шепнул голос. — Радуйся, Мария, благодати полная.
Бусины четок, так щелкают бусины четок. Вдали хлопнула дверь. Плачущая испуганно вздохнула, и молитва оборвалась на полуслове. В коридоре раздались шаги, топот тяжелых сапог. Я выглянула наружу. Никого. И все же шаги совершенно отчетливо приближались.
Из каморки донеслось приглушенное завывание. Я огляделась по сторонам, и тут раздался, появился новый звук, мерный, но куда тише, чем шаги. Шаги приближались, и звук все учащался. Стук перепуганного сердца.
— Святая Мария, матерь Божья.
Молитва, тихая, как вздох, раздавалась вокруг меня, едва различимая сквозь стук колотящегося сердца. Шаги замерли за дверью. Зазвенели ключи. Женский всхлип раздался у меня из-под ног. В замке повернулся ключ.
— Нет, нет, нет, нет.
Скрипнули дверные петли, послышался звук открываемой двери, но в реальном мире она оставалась закрытой. Женщина вскрикнула так громко, что я чуть не взлетела до потолка. Кругом никого. Заскрипели половицы, как будто кто-то пытался пробежать по полу и забиться в самый дальний угол.
— Радуйся Мария, благодати…
Молитву заглушил смех. Хлопнула дверь. Женщина закричала. В комнате прозвучал удар, такой звонкий, что я пошатнулась, хотя били не меня. И еще один крик, от которого кровь застыла в жилах. Крик ярости и боли.
Все стихло.
Я огляделась по сторонам, напряженно ожидая новых призрачных звуков, но расслышана только тихое царапанье крысиных коготков.
Я осторожно вышла из камеры. Мальчик ждал за дверью. Я вздрогнула, выругалась. Он погрозил мне пальцем, потом этим же пальцем поманил за собой и рванул с места.
Я помедлила, собралась с духом и двинулась следом.
15
Мальчик провел меня через еще одну заколоченную дверь в другую комнату, пропахшую затхлостью и гнилью. Там, между штабелями прогнивших деревянных ящиков, он хранил свои сокровища: пригоршню шариков, несколько разноцветных камешков, перышки, голубую жестяную кружку. Еще там был сшитый вручную игрушечный зверек, то ли собака, толи слон.
— Мне кажется, ты что-то потерял, — сказала я, присев на корточки рядом с кучей сокровищ, и вытащила из кармана зеленый шарик. Мальчик восторженно защебетал и обнял меня. Я смутилась от удивления и обняла его в ответ.
— Как тебя зовут? — спросила я.
Он взглянул на меня, улыбнулся и кивнул.
— Ева. Я Ева, — указала я на себя. — А ты…
Малыш просветлел еще на несколько ватт, но снова ответил лишь кивком.
— Я хочу помочь тебе выбраться отсюда. Отвести тебя в красивое место. Хочешь?
Он кивнул, все еще улыбаясь, хотя, подозреваю, предложи я ему прогулку на собаках по Сибири, он бы точно так же улыбнулся и радостно кивнул, совершенно не представляя, о чем я.
— Мы скоро уйдем отсюда, солнышко. Но мне надо кое-что сделать, найти здесь кое-кого. Ты мне не поможешь?
Он отчаянно закивал, видно, на сей раз, понял, о чем речь. Я описала Аманду Салливан, но на лице мальчика отразилось разочарование, и он медленно покачал головой. Он понял идею искать кого-то, но сравнить словесное описание с виденными им людьми было выше его сил.
Я сосредоточилась, представила статью с фотографией Салливан и попыталась материализовать ее. Ничего не произошло. Ну ладно. Здесь моя магия почти бессильна, но в нашем измерении я способна на многое. Пообещав вернуться, я заскочила в призрачный мир, создала фотографию и вернулась в мир живых.
— Вот кого я ищу.
Мальчик тоненько вскрикнул и юркнул за меня, обхватил мне ноги, уткнувшись в них лицом. Я опустилась на колени, и он спрятал лицом у меня на плече. Худое тельце испуганно вздрагивало, и я мысленно отругала себя. Он знал — или чувствовал — что совершила Салливан. Обняв его и гладя по спине, я нашептывала ему слова утешения. Когда он перестал дрожать, я спрятала фотографию в карман.
— Забудь о ней. Лучше пойдем…
Он схватил меня за руку и потянул за собой. На залитом слезами лице читалась решимость. Я не стронулась с места, но он выпустил мою руку и припустил вперед. Я помчалась вдогонку.
Вслед за мальчиком я прошла вдоль ряда подземных камер, вылезла через люк, пересекла верхний тюремный блок, еще несколько комнат, миновала очередной охранный пункт и бронированные двери, и очутилась во втором блоке, поменьше. Все камеры были заняты. Зона особо строгого режима. Малыш подвел меня к последней камере, в которой на кровати лежала Аманда Салливан, читая «Женский домашний журнал».
Я обернулась к мальчику. Он спрятался за стену камеры, чтобы Салливан его не заметила.
— Не бойся, она тебя не тронет. Обещаю.
Он улыбнулся и кивнул. Бросился ко мне и крепко обнял, а потом рванулся прочь и скрылся в конце коридора.
— Нет! — крикнула я, пытаясь догнать его. — Стой…
Меня схватили за руку.
Трсайель.
— Этот мальчик призрак!
— Джордж.
— Ты его знаешь?
— Его мать была заключенной. Он здесь родился и умер пять лет спустя. Оспа.
— Он жил здесь?
— Когда Джордж появился на свет, тюремный врач был дома. Решил не утруждать себя работой. Джордж родился с пуповиной, обмотанной вокруг шеи. Соседка его матери откачала его, но мозг успел пострадать.
— Значит, он был никому не нужен, — прошептала я.
— Ему позволили остаться здесь, с матерью, — кивнул Трсайель.
— Почему он до сих пор здесь? Разве не стоило бы…
— Вытащить его отсюда? Мы пытались, но он все время возвращался сюда, как голубь в родную голубятню.
— Потому что ничего другого он не знает. А здесь ему хорошо. — Я припомнила, как мальчик изображал, будто открывает двери. — Он не понимает, что умер.
— И ты думаешь, что ему надо открыть глаза? Я медленно покачала головой.
— Пожалуй, нет.
— Все это, — Трсайель обвел вокруг рукой, — не простоит вечно. Когда тюрьму снесут или забросят, мы заберем ребенка и, вероятно, позволим ему переродиться. В таких обстоятельствах это лучшее, что можно сделать.
— А тем временем гуманнее всего оставить его здесь. — Я выбросила из головы мысли о ребенке и повернулась к Аманде Салливан. — Это кандидат номер один.
Трсайель посмотрел на нее, и глаза у него вспыхнули. Он сжал правую руку, будто нащупывал что-то… например, рукоять меча.
— Прекрасный выбор.
— Ты уже все увидел?
— Да, достаточно для того, чтобы понять, что выбор правильный. Для большего надо сосредоточиться. — Он бросил на меня взгляд. — Давай, я сам посмотрю.
— Нет, это моя работа. Приступим.
Замелькали смутные образы, да так быстро, что я видела только размытые цветные пятна. Потом беспорядочное мельтешение сменилось… тьмой. Я ждала, нетерпеливо, как зритель в театре ждет, когда же поднимут занавес.
— Я хочу, чтобы он из-за меня мучился, — раздался голос, — точно так же, как я из-за него.
Эту фразу можно сказать по-разному, эмоции способны придать словам любой оттенок — ярость, бешеную страсть, о которой потом сожалеешь, холодную ненависть. Здесь же слышалось нытье избалованного ребенка, выросшего в избалованного взрослого, так и не понявшего, что никто не обещал ему легкой жизни.
Ответил другой голос, шепот, делавшийся то тише, то громче, убаюкивающий, как лодка на волнах.
— И что ты для этого сделаешь?
— Я… я не знаю, — недовольным тоном требовательного дитяти, — подскажи мне.
— Нет… это ты скажи.
— Я хочу причинить ему боль. Пусть расплатится. — Пауза. — Он меня разлюбил. Он сам так сказал.
— И что тут можно поделать?
— Отобрать у него тех, кого он любит. — В голосе прозвучало самодовольство. Похоже, Аманда обрадовалась собственной сообразительности.
— Кого же?
— Детей.
— Так чего ты ждешь?
Я замерла в ожидании ответа, простого, очевидного. Замерла в напряжении, смешанном с ужасом — как такая мысль вообще могла возникнуть.
— Я боюсь.
— Чего боишься?
— Что меня поймают.
Я зарычала и забилась в путах охватившей меня темноты.
Голоса исчезли, и я оказалась в маленькой комнате. Я напевала, потирая руки. Взглянув на них, я увидела в одной мыло, в другой — мочалку. Раздался плеск и восторженный визг. Я подняла голову, все еще напевая, и увидела трех маленьких детей в ванной.
Я попыталась вырваться из сознания Салливан, отбиваясь и рыча. К счастью, все вокруг потемнело.
Меня окатила волна ненависти. Не моей ненависти к детоубийце, а ее к другому. Я вернулась в разум Аманды Салливан, в другое темное место. Темное и пустое. Никса исчезла.
Сбежала! Сволочь! Она бросила меня, оставила одну. Она обещала, что меня не поймают. Обещала, обещала, обещала!
Мир вокруг меня посветлел, будто туман рассеялся. Бесконечное нытье, ненависть, обвинение всех и вся, жалость к себе продолжали отдаваться в сознании. Передо мной сидел приятный молодой человек в костюме.
— Вы упомянули голос, — проговорил он ровным баритоном. — Расскажите о нем.
— Она мне приказала. Заставила.
Мужчина проницательно посмотрел на Салливан, явно не веря ни одному слову из ее бреда.
— Вы уверены?
— Разумеется. Она мне приказала.
— Но когда вы говорили с полицией, то убеждали всех, что она подстрекала вас. Это не то же самое, что прямой приказ.
— Мои дети мертвы. Мертвы! И я неправильно выразилась, так что можешь засудить меня, сукин сын. Я была не в себе. — Заученный всхлип. — Мой мир… рухнул.
— Вы сами его разрушили.
— Нет! Это она. Она… овладела моей волей. Это была ее идея…
— Вы говорили, что идея принадлежала вам. Вы думали об этом…
— Нет! — Салливан вскочила на ноги, брызжа слюной. — Не думала! Не думала! Это была ее идея! Ее! Только ее!
И снова все вокруг потемнело. Передо мной промелькнуло еще несколько сцен… Предъявление обвинения, слушание дела, где ей отказали в освобождении под залог, неудачная попытка быть признанной невменяемой, два покушения соседок по камере, которые, как и я, мечтали удавить эту тварь. Потом все закончилось.
Трсайель выпустил мою руку.
— Все, — сказал он.
— Никса вернулась обратно.
— Что?
— Вернулась в призрачный мир, скорее всего сразу после совершения преступления. Пока она там, связь между ней и ее напарницей разорвана. Пока она не вернется в это измерение.
— А если мы убьем ее?
Пришел черед Трсайеля спросить: «Чего?» Впрочем, он обошелся без слов, недоуменной гримасой.
— Если мы убьем Салливан, — продолжила я, — она попадет в призрачный мир и свяжется там с никсой.
Ангел сдвинул брови.
— А что? Думаешь, не сработает?
— Нет, во-первых, я не уверен, что сработает, а во-вторых, первая часть решения проблемы меня не устраивает.
— Тебя не устраивает убийство? Ну вот, начинается. Только не пори всякую чушь насчет человеческого правосудия, которое должно идти своим чередом. Плевала я на это. Она убила своих детей. Она заслужила смерть. Зачем тебе здоровенный меч? Для того чтобы справедливость восстанавливать, так? Вот и восстановим.
— Да, в целом, но…
— Ты не хочешь брать это на себя? Тогда дай я все сделаю. И с удовольствием.
Некоторое время ангел молча смотрел на меня. Потом покачал головой.
— Так нельзя. Даже если она умрет, я не уверен, что смогу связаться с никсой через нее.
— И что? Можем, по крайней мере, попытаться. В худшем случае она умрет, отправится в ад и… «Ой, у нас не сработало. Какая жалость».
— Нет, Ева. Так нельзя.
Я подошла к решетке, с ненавистью уставилась на Салливан, и с яростью обернулась к Трсайелю.
— Значит, ее жизнь дороже жизней следующих жертв никсы? Ах, Боже, нет, мы не можем прикончить эту сволочную убийцу, потому что это нехорошо. Да пошел ты!.. Знаешь что? Ты ведь меня предупредил, так? Ты свое дело сделал. Возвращайся на свое седьмое небо или где вы там обитаете, и оставь меня в покое. А я свое дело сделаю.
— У тебя не получится.
— Не получится проникнуть в ее сознание? Знаю. И в призрачный мир я не смогу за ней последовать. Это твоя работа. Мое дело — доставка.
— Как? Ты не можешь влиять на реальный мир, значит, не сумеешь убить ее. Вот я о чем. Я понимаю, что ты хочешь остановить никсу, пока она не отыскала себе новую жертву. Но она пока не собирается ее искать. Пока она в призрачном мире, то никому не приносит вреда. Нам всего лишь надо дождаться, пока она вернется…
— Сидеть на месте и ничего не делать?
Наши взгляды встретились.
— Так уже было и будет еще не раз. Оба ангела, искавшие ее, столкнулись с той же проблемой. Когда никса скрывается в призрачном мире, они не могут найти ее, пока она не вернется сюда. А нам надо всего лишь присматривать за этой. — Он указал на Салливан. — Когда никса вернется, наша убийца ее почувствует.
— Зачем она вообще все это делает?
Он непонимающе взглянул на Салливан.
— Нет, не она. Никса. Ты сказал, что она снует туда-сюда. Зачем?
Ангел пожал плечами.
— Мы незнаем.
— А зря. Не на Багамах же она загорает, наслаждаясь заслуженным отдыхом. Она чем-то занята.
— Какая разница, если она все равно никого не может убить…
— Да, да, это я уже слышала. Знаешь, если хочешь сидеть и плевать в потолок, дожидаясь ее появления, то вперед. Она сбежала в мой призрачный мир?
— Из-за того, что умерла в облике ведьмы, — подтвердил Трсайель, — никса теперь считается сверхъестественной тенью и…
— Отлично. Тогда я отправляюсь на охоту. Если ты понадобишься, я тебе позвоню.
Ангел сжал губы, обдумывая возражение. Но не успел он и рта раскрыть, как я уже удалилась на поиски более подходящего партнера.
Кливленд, 1938
Агнесса Миллер была фанатична и психически больна. Впрочем, по мнению никсы, первое вытекало из второго, а скорее даже являлось его неизбежным следствием.
Надо же, впала в философствование. Никса к такому не привыкла. Она винила во всем сытость. Когда брюхо набито, когда не нужно беспокоиться о еде, философствование не возбраняется.
— Ты мне нужна, — сказала Агнесса.
Никса прекратила бесполезные размышления и поглядела на мир глазами Агнессы. Под полуразрушенной стеной спал бродяга, натянув на себя рваное одеяло.
— Великолепно.
Агнесса пропустила ее слова мимо ушей. Для этой девушки никса была инструментом, а не равноправной напарницей. Единственный, но весьма раздражающий изъян в их идеальных отношениях…
— Я готова, — заявила Агнесса.
Она стояла над спящим бродягой, занеся тесак над головой, неумолимая, как гильотина. Неплохая смерть, честно говоря. Никса знала об этом не понаслышке, и потому пыталась убедить Агнессу убивать по-другому, но…
— Я готова, — повторила женщина.
— Да, да.
Никса наполнила Агнессу демонической силой. Больше ничего этой женщине и не требовалось, решимости ей хватало с избытком.
Лезвие обрушилось на шею спящего, и голова откатилась в сторону. Даже не проснулся и глаз не раскрыл. Никакого удовольствия. Но Агнесса настаивала на обезглавливании именно потому, что такая смерть скора и милосердна.
Агнесса занялась телом.
— На сей раз, они заметят, — шепнула она вслух.
— Я уже не раз говорила, чтобы привлечь внимание, надо убивать не бродяг и мелких воришек. Скажем, прикончи ты девочку из богатой семьи… например, дочку мэра или главы…
— Дело не в том, — огрызнулась Агнесса. — А вот в чем… Она махнула рукой в сторону Кайахоги. Там, уродливо изъязвляя долину, теснились чугунолитейные заводы и сталеплавильные фабрики, и доменные печи заплевывали небо клубами черного дыма. Запах серы намертво въелся в платье Агнессы. Вонь Кингсбериран будет преследовать никсу и после того, как ее напарница вернется домой и смоет с себя здешнюю грязь.