— Не понимаю.
— Ван не просто межпланетный посол доброй воли. Он прибыл с определенным планом мероприятия, которое даст нам возможность узнать кое-что о гипотетиках, о том, откуда они взялись, чего они добиваются, что они готовят обеим нашим планетам. Этот план встретил смешанный прием. И-Ди пытался его торпедировать. Он считает его не просто бесполезным, но и подвергающим риску наш политический капитал, оставшийся после терраформинга.
— И ты вознамерился потягаться с ним?
Джейсон вздохнул:
— Может, это звучит жестоко, но И-Ди не понимает, что его время как пришло, так и ушло. Отец мой именно такой человек, в каких мир нуждался два десятка лет назад. И в этом качестве он вызывает восхищение. Он добился потрясающих вещей. Если бы И-Ди не поджарил задницы отцам нации, не было б на свете «Перигелиона». Ирония «Спина» и в том, что долгосрочные следствия гения И-Ди обернулись против него. Если бы не И-Ди, не было бы и Ван Нго Вена. Дело тут не в Эдиповом отцеубийстве. Я хорошо представляю, что мой отец совершил и кто он такой. Он свой в министерских кабинетах, он с Гарландом в гольф играет. Блеск! Но он пленник собственной близорукости. Время его прошло, он больше не ясновидец. Он не верит в план Вана, потому что не доверяет технологии. Он не доверяет всему, что от него не зависит. Ему не нравится, что марсианская технология превзошла нашу, что они владеют тем, о чем мы еще и мечтать не смеем. И ему крайне не нравится, что я на стороне Вана. И не только я, но и новое поколение вашингтонских силовиков, включая Престона Ломакса, который, чего доброго, станет следующим президентом. И-Ди вдруг оказался окруженным людьми, которыми он не в состоянии манипулировать. Людьми младшего поколения, которые ассимилировали «Спин», освоились с ним так, как не могло освоиться поколение И-Ди. Людьми нашего поколения, Тайлер.
Мне, разумеется, польстило это причисление моей персоны к неким избранным. Однако и встревожило. Я покачал головой:
— На многое замахиваешься, Джейс.
Он пронзил меня острым прищуром:
— Я действую именно так, как учил меня И-Ди.
С самого рождения. Он не сына желал, а наследника, ученика, по возможности способного. Причем тренировать он меня начал задолго до «Спина». Он трезво оценил мои возможности, он знал, чего хотел от меня добиться. Я был воском в его руках. Даже когда вырос достаточно, чтобы понимать, что к чему, я следовал его курсом. И вот я перед тобою, изделие мастера И-Ди Лоутона. Фотогеничный, сообразительный, бесполый, открытый медиасреде типчик. Товар первой свежести, огурчик с грядки, в пупырышках, вершки и корешки в «Перигелионе». Но нашим контрактом предусмотрен один дополнительный пунктик, о котором И-Ди не очень хочет вспоминать. «Наследник» означает «наследование». Подразумевается, что с некоторого момента его суждение сменяется моим. И это время пришло. Открывшаяся перед нами возможность слишком важна, чтобы ее профукать.
Я заметил, что руки Джейсона сжаты в кулаки, ноги трясутся. Эмоции или болезнь? С другой стороны, в какой степени этот эмоциональный монолог естественен, а в какой вызван прописанными ему нейростимуляторами?
— Вроде ты испугался, — усмехнулся Джейсон.
— О какой марсианской технологии речь?
— Хитрая штука. Квазибиологическая. Сверхминиатюрная. В принципе, молекулярные автокаталитические петли обратной связи с поливариантным программированием в репродуктивных протоколах.
— А на человеческом языке можно?
— Крошки-репликаторы, искусственные самовоспроизводящиеся существа.
— Живые?
— В каком-то смысле живые. Искусственные живые существа, которых мы забросим в космос.
— И чем они займутся, Джейс? Его ухмылка расплылась до ушей:
— Будут жрать лед и высирать информацию.
Четыре миллиарда лет от Рождества Христова
Я одолел несколько ярдов утрамбованной земли, в которой увязли уцелевшие островки асфальта, качнулся к склону и соскользнул вниз, с шумом, скребя землю жесткими чемоданами со скромной своей одеждой, рукописными заметками, цифровыми носителями информации и марсианской фармацевтикой. Угодил я в сточную канаву, воды в которой оказалось выше колена. Зеленая, как лист папайи, вода грела ноги, отражала осколки Луны и воняла навозом.
Выкинув свой багаж повыше на насыпь, я подтянулся поближе к краю, чтобы обозревать дорогу, но не выставляться. Передо мной бетонный ящик клиники ибу Ины, черный автомобиль перед ней.
Приехавшие в автомобиле взломали заднюю дверь и двигались по помещениям, включая свет, высвечивая четырехугольники окон. Обыскивают, предположил я и попытался сообразить, сколько времени они там провели. Однако я полностью утратил представление о течении времени и оказался не в состоянии разобрать цифры на часах, плясавшие перед глазами как светлячки, не желая замереть хотя бы на мгновение, чтобы я смог их опознать.
Один из взломщиков вышел из передней двери, вернулся в машину и запустил двигатель. Второй показался через полминуты и влез на пассажирское сиденье. Разворачиваясь, черный автомобиль прокатил вплотную ко мне, полоснув фарами над краем дорожной насыпи и заставив меня сползти ниже. Я затаился и лежал неподвижно, пока звук мотора не замер в отдалении.
Тогда я подумал, что мне делать дальше. Соображалось с трудом, потому что на меня вдруг накатили страшная усталость и слабость. Встать на ноги — выше моих сил. Я хотел вернуться в клинику, позвонить Ине, рассказать о происшедшем. Но, может быть, Эн уже рассказал. Я надеялся на это, потому что дойти до клиники — об этом я не мог и мечтать. Ноги лишь дрожали, когда я пытался заставить их двигаться. Казалось, что это даже не усталость, а паралич.
Я снова глянул на клинику и заметил дымок, струящийся из вентиляционной шахты на крыше. В окнах за бамбуковыми жалюзи колыхалась светящаяся желтизна. Огонь. Пожар.
Взломщики оказались поджигателями. Они подожгли клинику ибу Ины, и я ничего не мог сделать, кроме как закрыть глаза и понадеяться, что кто-нибудь меня обнаружит, прежде чем я умру.
Очнулся я от вони дыма и звука плача.
Еще не рассвело. Я обнаружил, что в состоянии шевелиться, даже двигаться, хотя и преодолевая боль. Голова тоже кое-как работала. Дюйм за дюймом я одолел склон, выглянул на дорогу.
Перед клиникой стояли автомобили, сновал народ. Светили автомобильные фары, лучи фонарей выписывали сложные узоры в темном небе. Клиника еще дымилась. Бетонные стены устояли, но крыша обрушилась, и все внутри выгорело. Я умудрился встать и, качаясь, направился на плач.
Плакала ибу Ина. Она сидела на дороге, обнимая колени. Вокруг нее стояли женщины, уставившиеся на меня не слишком дружелюбно. Но тут увидела меня и Ина. Она вскочила на ноги, вытирая глаза рукавом.
— Тайлер Дюпре! — Она подбежала ко мне. — А я думала, что вы там… сгорели внутри, в клинике.
Она обхватила меня, обняла, поддержала, потому что ноги снова отказывались служить.
— Ваша клиника, — пробормотал я. — Вся ваша работа… Извините…
— Ерунда, ерунда. Клиника — дом, его можно выстроить. Все остальное можно купить. А вы, Тайлер, вы неповторимы. Эн рассказал, что вы отослали его прочь, перед тем как ворвались поджигатели. Вы спасли его жизнь, Тайлер. Тайлер! Вам плохо?
Мне действительно было достаточно плохо. Над головой Ины я видел светлеющее небо. Гора Мерапи вырисовывалась на его синем фоне. Скоро выйдет солнце.
— Устал, — пробормотал я и закрыл глаза. Ноги вдруг подкосились, и я услышал, как Ина зовет на помощь. Я снова заснул. И не на один день, как мне потом сказали.
По очевидным причинам мне нечего было более делать в деревне.
Ина хотела выходить меня во время последнего кризиса, она считала, что деревня мне обязана. Ведь я спас жизнь маленького Эна — во всяком случае, она была в этом уверена и уверяла остальных. Эн же оказался не только ее племянником, но и родственником чуть ли не каждого жителя селения. Я стал героем местного значения. Но одновременно я притягивал внимание злых людей, так что, если бы не Ина, кепала деса сунула бы меня в первый же автобус на Паданг. До поры до времени меня вместе с моим багажом поместили в пустом доме, владельцы которого отправились в рантау этак с полгода назад.
Минангкабау Западной Суматры накопили большой опыт жизни при различных оккупантах, поработителях, притеснителях — в общем, «благодетелях» разного толка. Они пережили явление ислама в XVI столетии, войну Падри, голландскую колонизацию, «новый порядок» Сухарто, реставрацию Негари, а уже после «Спина» — новых реформазов и их бандитскую национальную политику. Ина о многом мне рассказывала и в клинике, и позже, когда я лежал в маленькой комнатке деревянного дома под громадными, неторопливо вращающимися лопастями электрического вентилятора. Сила минанг в их гибкости, говорила Ина, в том, что они понимают, что остальной мир не дом им и никогда не станет домом. Она цитировала народную пословицу: «В разных полях разные кузнечики, в разных прудах разная рыба». Традиция рантау — эмиграция молодых людей, возвращающихся разбогатевшими или набравшимися опыта — сделала их умудренными. Простые деревянные фанзы деревни украшали стратосферные антенны, многие семьи получали электронные или бумажные письма из Австралии, Европы, Канады и Соединенных Штатов.
Неудивительно, что минангкабау работали на верфях и в доках Паданга. Джала, бывший муж Ины, не единственный купец, устраивавший экспедиции рантау к Арке и за нее. Неслучайно поисковые операции Дианы вывели ее на Джалу, а через него на ибу Ину в горной деревне.
— Джала, конечно, прожженный деляга, он может и надуть в мелочах, но подлецом его не назовешь, — сказала как-то Ина. — Диане повезло, что она вышла на него. Или же она хорошо разбирается в людях. Во всяком случае, Джала новым реформазам не друг и не поклонник — к счастью для всех нас.
Развелась она с Джалой, потому что в городе он усвоил дурную привычку путаться с женщинами древнейшей профессии, тратил на них уйму денег и дважды приносил домой вполне излечимые, но неприятные венерические болезни. Джала очень плохой муж, но не слишком плохой человек. Он не выдаст Диану начальству, если его не схватят и не подвергнут пыткам. Но Джала слишком хитер, чтобы дать себя схватить.
— Люди, которые сожгли вашу клинику…
— Наверное, они выследили Диану, когда она возвращалась в отель, и допросили водителя такси.
— Но зачем они сожгли здание?
— Не знаю, но, скорее всего, чтобы запугать вас и выманить на поверхность. И запугать всех, кто захочет вам помочь.
— Раз они нашли клинику, значит, они знают ваше имя.
— Однако они пока что опасаются запросто размахивать пистолетами средь бела дня и выделывать все что им вздумается. Скорее всего, они наблюдают за портом и ждут, что вы вытворите какую-нибудь глупость.
— Но все равно, теперь, когда они знают вас, если вы попытаетесь открыть новую клинику…
— Не попытаюсь.
— Нет?
— Нет. Вы меня убедили, что рантау гаданг для врача — лучший вариант. Не опасаетесь конкуренции?
— Не совсем понимаю.
— Я хочу сказать, что для всех наших проблем существует простое решение, и я о нем раздумываю уже долгое время. Вся деревня об этом думает. Многие уже решились. Наше селение находится не на бойком месте, как Белубус или Батусангкар. Земля скудная, неплодородная, люди каждый год уходят в город, или в другие кланы в других городах, или в рантау гаданг. Почему нет? В новом мире много места.
— Вы собрались эмигрировать?
— Я, Джала, моя сестра и ее сестра, мои племянники и двоюродные братья и сестры — больше тридцати человек. У Джалы есть внебрачные дети, которые с удовольствием займутся его делами, когда он уедет. Так что вам не за что нас благодарить. Мы не благодетели ваши, а просто попутчики.
Я часто спрашивал Ину о Диане. Она заверяла, что Джала сделает все, что в его силах, для обеспечения ее безопасности. Джала временно устроил ее в жилых помещениях здания таможни, в относительном комфорте, в условиях максимально возможной безопасности.
— Самая сложная задача сейчас — незаметно пробраться в порт. Они подозревают, что вы в горах, и будут вынюхивать иностранца, причем больного, потому что водитель, который вас доставил в клинику, наверняка им доложил, что вы плохо себя чувствовали.
— С болезнью покончено, — заявил я уверенно.
Последний кризис начался рядом с горевшей клиникой и прошел, пока я оставался без сознания. Инна рассказала о моих буйствах: «Орал так, что соседи жаловались; бился так, что пришлось попросить кузена Адека придержать», — стараниями кузена Адека руки и плечи у меня покрылись синяками. Но я ничего не замечал и ничего не помнил. Зато теперь заметил, что с каждым днем становлюсь сильнее, температура стабилизировалась, и ходил я без дрожи в ногах.
— А как насчет других воздействий средства? — спросила Ина, — Чувствуете в себе изменения?
Интересный вопрос. Я ответил честно:
— Не знаю. Пока что, во всяком случае, нет.
— Что ж, пока что это, пожалуй, и неважно. Как мы с вами уже отметили, главный фокус нам теперь предстоит — вывезти вас от нас и доставить обратно в Паданг. К счастью, у нас есть для этого необходимые возможности.
— И… когда?
— Еще дня три, четыре может быть. Отдыхайте пока, набирайтесь сил.
Ину я в течение этих трех дней почти не видел, дел у нее хватало. Дни походили один на другой, жаркие, солнечные, но по деревянному дому гулял ветерок, позволяя мне шевелиться, осторожно разрабатывать атрофировавшиеся мышцы, писать, читать — в доме на ротанговой полке нашлось немало книг в мягких обложках на английском, включая и популярную биографию Джейсона Лоутона, озаглавленную «Жизнь ради звезд». Я заглянул в именной указатель и обнаружил там Тайлера Дюпре с пятью отсылками. Но читать не стал, предпочел стоявшие рядом книжки Сомерсета Моэма.
Время от времени забегал Эн, справлялся о моем состоянии и приносил сандвичи и минералку из варунга своего дяди. Он взял на себя роль моего опекуна и постоянно интересовался, как я себя чувствую. Его распирала гордость от предстоящего рантау.
— И ты тоже отправишься в новый мир, Эн?
Эн подтверждающе замотал головой:
— И я, и отец, и мать, и дядя… — Он на одном дыхании перечислил еще дюжину родственников, употребив для обозначения степеней родства неизвестные мне слова на минанг. Глаза мальчика сверкали. — И пак Тайлер меня научит там медицине.
Может быть, и придется. За Аркой традиционное образование, пожалуй, пока недосягаемо. Для Эна это не лучший вариант, и я подумал, не поторопились ли его родители с решением.
Но этот вопрос оставался вне моей компетенции, и Эн возбужденно ждал отправления в путь. У него даже голос срывался от волнения, когда он об этом заговаривал. Мне нравился такой энтузиазм. В его возрасте в будущее еще можно вглядываться с надеждой, а не со страхом. Ни один из моих ровесников не улыбался, думая о будущем. Взгляд Эна, добрый, глубоко человечный, радовал меня и печалил.
Ина появилась вечером накануне отъезда, принесла ужин и ввела меня в курс дела:
— Шурин сына моей двоюродной сестры служит водителем «скорой помощи» при больнице в Батусангкаре. Он может взять машину из гаража и отвезти вас в Паданг. Перед нами пойдут как минимум две машины с мобильными телефонами и рациями, так что если наткнутся на блокпост, мы заблаговременно получим предупреждение.
— Мне не нужна «скорая помощь».
Ина поджала губы, удивленная моей тупостью.
— «Скорая помощь» для маскировки, — терпеливо объяснила она. — Вы спрячетесь сзади, я в медицинском облачении, а кто-нибудь — Эн рвется — изобразит больного из глубинки. Понимаете? Если полицейские сунут нос в машину, они увидят больного ребенка. Мне стоит лишь бросить: «СПАССА», — как у них мгновенно пропадет охота рыться в салоне. Так мы и провезем мимо них американского доктора, несмотря на его до смешного высокий рост.
— Думаете, сработает?
— Думаю, очень даже может сработать.
— Но если вас поймают вместе со мной?
— Ничего хорошего, но оснований меня задерживать у них нет. Перевозку чужестранцев никто не запрещал.
— Перевозку преступника.
— А вы разве преступник, Тайлер Дюпре?