Придется извлекать плод.
Кондон произнес все это монотонно, как будто учитель перед классом недоразвитых детишек. Кто я и как там оказался, не имело значения. Но, как он уже отметил, ему нужны были помощники.
— Воды, — сказал я.
— Вон вода. — Кондон указал на ведра.
— Нет, не для мытья. Для питья. Я со вчерашнего дня ничего не пил.
Кондон, казалось, не сразу сообразил, о чем я. Потом кивнул и сказал, не поворачивая головы:
— Саймон, обеспечь.
Саймон кивнул — было похоже, служил им мальчиком на побегушках.
— Сейчас, Тайлер, принесу, — сказал он и направился к выходу. Сорли открыл дверь, выпустил его.
Кондон вернулся к загону. Вокруг роженицы роились мухи, с десяток их опустились на плечи Кондона. Не обращая на них внимания, он налил на ладонь минерального масла, смазал руки и присел, чтобы расширить родовой канал. На физиономии пастора Дэна читались усердие, раздражение, отвращение. Едва он прикоснулся к корове, как та напряглась, из влагалища хлынула кровавая жижа и показалась голова теленка. Плод для такой коровы явно оказался слишком велик. Молли рассказывала о таких случаях. Лучше, конечно, чем тазовое предлежание, но все же осложнение.
Корова к тому же еле дышала, изо рта ее сочилась гнусная зеленоватая слизь. Я подумал, стоит ли обратить на это внимание Кондона, но счел за лучшее промолчать. Божественный плод коровы, конечно, родится уже зараженным.
Но не об этом думал пастор Дэн, глава отколовшегося крыла «Иорданского табернакла», съежившегося до двух прихожан, Саймона и Сорли. Я подумал, насколько укоренилась в нем вера, чтобы поддерживать его до самого конца времен. Явно нервничая, он воскликнул:
— Красный, красный теленок, Аарон! Смотри!
Аарон Сорли, все еще торчавший с ружьем возле ворот, вошел в загон. Пригнулся. Теленок, разумеется, красный. Весь в крови. И вялый, неподвижный.
— Дышит? — спросил Сорли.
— Задышит, — уверенно изрек Кондон. Он явно отвлекся от прозаического окружения, видел перед собою не умирающую корову и мертворожденный плод, а сонмы ангелов Царствия Небесного. — Цепи на бабки, быстро.
Сорли бросил на меня предостерегающий взгляд, и я понял, что лучше помалкивать. Мы принялись за работу, почти сразу по локоть измазавшись кровью. Потуги ветеринаров при вытягивании крупного теленка отдают одновременно жестокостью и курьезностью. На помощь физиологии приходит грубая сила двоих — по меньшей мере — здоровых мужчин, тянущих за акушерские цепи. Тянуть следует в такт с потугами роженицы, иначе плоду угрожает разрыв тканей.
Но мамаша от слабости совершенно не могла тужиться, а плод — голова его болталась, как будто подвешенная на веревке, — казался явно мертворожденным.
Я вопросительно глянул на Сорли, тот, все так же мрачно, на меня. Мы молчали, а Кондон приговаривал:
— Первым делом вытащим, а потом оживим, оживим…
От двери потянуло холодком. Саймон вернулся с бутылкой питьевой воды. Он остановился у двери, глазея на нас, на обессилевшую корову, на полувытащенный из нее мертвый плод.
— Я воду принес, — выдавил он нерешительно.
Корова окончательно выдохлась, потуги прекратились. Я отпустил цепь.
— Иди, сынок, напейся. Потом продолжим.
— Надо хоть руки вымыть.
— Ну и вымой. Только поживей.
Я сполоснул и дезинфицировал руки. Сорли исподлобья внимательно следил за мной. Он цепь не выпустил, но ружье стояло у изгороди, стоило лишь руку протянуть.
Я подошел вплотную к Саймону и, принимая бутылку, прошептал ему:
— Диане ничем не поможешь, пока она здесь. Надо увезти ее отсюда. Понимаешь? И без твоей помощи я этого сделать не смогу. Нам нужна надежная машина с полным баком, и лучше бы погрузить туда Диану, прежде чем Кондон поймет, что теленок мертв.
Саймон ахнул:
— Умер? — Слишком громко, но ни Сорли, ни Кондон, казалось, ничего не заметили.
— Теленок не дышит, — все тем же шепотом сообщил ему я. — Корова тоже скоро его догонит.
— Но красный? Он красный? Без пятен?
— Саймон, очнись! Пусть он красный, как пожарная машина, но Диане-то от этого не легче.
Он глянул на меня, как дошкольник, которому сообщили, что сбежал его любимый щенок. Куда девалась его былая безграничная самоуверенность, когда он обменял ее на застывшую в глазах перманентную удивленность? Случилось ли это разом, или радость покидала его, как песок пересыпается из верхней половины песочных часов, тонкой струйкой?
— Спроси ее, хочет ли она уехать, — не ослаблял я напора.
Если она еще в состоянии отвечать. Если она еще помнит, что я с ней разговаривал.
— Я люблю ее больше жизни, — прошептал Саймон. В глазах его выступили слезы.
— Скорее сюда! — крикнул Кондон.
Я выглотал уже половину бутылки. Свежая чистая вода — лучший напиток на всей планете.
И вот я уже рядом с Сорли, под управлением Кондона, приспосабливаясь к предсмертным судорогам коровы, мы вытягиваем из нее погибшего теленка.
Завершили мы эти такелажные работы около полуночи. Трупик теленка валялся на окровавленной соломе, передние ноги подмяты под обмякшим туловищем, безжизненные глаза налились кровью.
Кондон с минуту постоял неподвижно, потом слегка повернул голову в мою сторону:
— Может быть, можете что-нибудь предпринять?
— Я не Господь всемогущий, чтобы воскрешать мертвых, — огрызнулся я и наткнулся на предостерегающий взгляд Сорли. «Не надо растравлять ему душу», — как бы говорил этот взгляд, но угроза из него уже исчезла.
Меня тянуло к выходу. Саймон исчез час назад, когда мы еще суетились вокруг коровы, обливаясь ее кровью, уже пропитавшей солому, наши руки и одежду. В приоткрытую дверь я видел, что Саймон возится возле машины — моей машины. Он чем-то там активно занимался, и я надеялся, что знаю, чем.
Сорли переводил взгляд с мертвого теленка на пастора Дэна Кондона и обратно, разглаживал бороду, забыв, что руки испачканы кровью.
— Может, сжечь его… — нерешительно протянул он. Кондон поднял на него страдальческий взгляд.
— А все-таки… — не сдавался Сорли.
В этот момент Саймон открыл дверь. Снова потянуло прохладой. Мы обернулись. Луна над фигурой Саймона выглядела инородным телом, к небу не имеющим отношения.
— Диана в машине, — сказал Саймон. — Все готово.
Обращался он ко мне, но смотрел на Кондона, как будто провоцируя того на реакцию. Но пастор Дэн лишь пожал плечами. Мирские заботы его не волновали.
Брат Аарон потянулся к ружью.
— Я вас остановить не могу, — сказал я ему. — Но иду к двери.
Он замер с вытянутой к ружью рукой. Казалось, он старался воссоздать последовательность событий, приведших к такой развязке. Одно за другим, шаг за шагом, как по ступенькам лестницы.
Сорли опустил руку и повернулся к пастору Дэну:
— Все равно можно сжечь.
Не оглядываясь, я шагал к выходу. Сорли мог передумать, схватить ружье, прицелиться, выстрелить. Я утратил способность думать об угрозе.
— Может, лучше сжечь до утра. До того, как солнце взойдет, — продолжил Сорли свой монолог.
Садись за руль, — сказал Саймон, когда мы дошли до машины. — Бензина полный бак и две канистры в багажнике. Пищу и воду тоже взял. Ты веди, а я буду поддерживать ее сзади.
Я запустил двигатель и медленно повел машину вверх по склону, за забор, мимо освещенных лунным светом окотильо, в направлении шоссе.
«Спин»
Удалившись от ранчо Кондона на несколько миль, я остановился на обочине и велел Саймону вылезать.
— Зачем?
— Надо осмотреть Диану. Возьми в багажнике фонарь, посвети мне. О'кей?
Он кивнул и полез за фонарем.
За все это время Диана не проронила ни звука. Она тряпкой лежала на заднем сиденье, головой на коленях Саймона, чуть дыша. Но ее еле слышное сипящее дыхание меня оглушало.
Саймон вытащил фонарь, а я тем временем стащил с себя испачканную кровью одежду, сполоснулся, как мог, истратив бутылку минеральной воды и немного бензина для оттирки особо грязных пятен, затем вторую бутылку воды для полоскания. После этого натянул чистые джинсы и свитерок из багажа, пару латексных перчаток из медицинского саквояжа. Утолил жажду третьей бутылкой минералки. Поставил Саймона так, чтобы свет на Диану падал под нужным углом, и начал осмотр.
Можно сказать, что она сохраняла сознание и могла связать слова в понятную фразу. Изможденной она оказалась чуть ли не до порогового состояния. Опасно высокая температура, учащенное сердцебиение и повышенное давление, а легкие при прослушивании издавали звук, как будто малый ребенок всасывал молочный коктейль через тонкую соломинку.
Я заставил ее проглотить воды, затем аспирин и еще дал воды, запить. Вытащил шприц. Саймон насторожился.
— А это для чего?
— Антибиотик общего действия. Универсальный. — Я протер руку Дианы спиртом, с трудом отыскал вену. — Тебе тоже вколю. И себе. Коровья кровь пропитана бактериями СПАССА.
— Это ее вылечит?
— К сожалению, нет. Месяц назад вылечило бы. Но сейчас… В больницу ей надо.
— Но ты же врач.
— Врач. Но не больница.
— Может, тогда в Финикс?
О Финиксе я думал. Но все, чему меня выучили небесные мерцания, позволяло предположить, что городская больница переполнена до отказа. Это в лучшем случае. В худшем же от нее остались лишь дымящиеся развалины. Проверить, конечно, можно.
Я вынул мобильник и выудил из его памяти полузабытый номер.
— Куда звонишь? — забеспокоился Саймон.
— Куда надо, — урезонил его я.
Его звали Колин Хинц, мы с ним жили в одной комнате в Стоуни-Брук. Контактировали и позже. Последний раз, когда он работал в больнице Святого Иосифа в Финиксе. Пока солнце не выползло на небо, можно было попробовать.
Звонил я на его личный номер. Ответил он не сразу, с ходу заявив:
— Только если срочно.
Я назвался и сообщил, что нахожусь в часе езды и что на руках у меня тяжелый пациент, причем вовсе мне не посторонний.
Колин устало вздохнул:
— Даже не знаю, Тайлер. Сент-Джо работает, и клиника Майо в Скотсдейле открыта, но штат у нас сократился, а загрузка — сам представляешь. О других стационарах разное сообщают, но нигде тебе особенно не светит. У нас груды недостреленных, недоломанных, недогоревших, с инфарктами, с инсультами. Если бы не кордон копов, нас бы уже разнесли по кирпичику. Что с твоим пациентом?
Я сообщил о запущенном СПАССА и надвигающейся потребности в искусственных легких.
— Здрассте! Где это она умудрилась подхватить СПАССА? Впрочем, какая разница. Честно, Тайлер, рад бы тебе помочь, но нечем. У меня сестры всю ночь под охраной копов следят за сохранением очередности, начиная с парковки, и даже моя личная заинтересованность ничего не изменит. До твоей больной даже на осмотр очередь не дойдет раньше чем за сутки. Если мы через сутки еще в живых останемся.
— Ладно, что поделаешь. Но ведь я сам врач, мне хотя бы дыхательную трубку, кислород, физиологического раствора…
— Тайлер, не хочу показаться черствым, но мы тут по лужам крови шлепаем. Спасение умирающего от СПАССА, да еще, по твоему описанию, безнадежного… Введи обезболивающее, дай ей умереть спокойно.
— Мне не нужно, чтобы она умерла спокойно, мне нужно ее спасти.
— О'кей… Но по твоему описанию я полагал, что ее спасти невозможно. — Я услышал, что моего собеседника окликают. Разговор наш проходил сопровождаемый звуковым фоном человеческого горя.
— Мне нужно довезти ее живой, нужна не койка в больнице, а лекарства и материалы, — сказал я, теряя надежду.
— Тайлер, извини, но ничем не помогу. Если у тебя больше ничего, то меня тут треплют.
Я лихорадочно перебирал варианты:
— Ладно, Колин, но где-нибудь я могу разжиться хоть чем-то?
— Гм…
— Что?
— Вообще-то я бы не должен тебе этого… У нас контакт с пригородной базой чрезвычайных ситуаций. Аптечно-медицинский центр «Новапрод» на северном выезде из города. — Он дал мне адрес и описал дорогу. — Охраняется национальной гвардией. Мы оттуда снабжаемся.
— Они меня впустят?
— Я позвоню, чтобы впустили. Предъявишь что-нибудь удостоверяющее…
— Пожалуйста, Колин, буду век обязан.
— Позвоню, если линия не лопнет, черт бы драл эту связь.
— Если чем-нибудь смогу отплатить…
— Да чего там… Кстати, ты в «Перигелионе» работаешь?
— Больше нет, но работал.
— Не знаешь, случайно, сколько еще эта вся тряхомудия протянется? — Это он спросил почти шепотом, и я услышал в голосе его усталость и, кажется, страх, — Пусть бы закончилось поскорее так или иначе.
Я извинился, сказал, что не знаю и что наверняка в «Перигелионе» тоже никто ничего не знает. Он вздохнул:
— О'кей. Дурацкое состояние. Пашешь, пашешь, а, может, все коту под хвост. Стоит ли упираться…
— Честно, сказал бы, если бы знал.
Я снова услышал чей-то нервный голос, вызывающий Колина.
— Ладно, Тайлер, всего наилучшего. Пока.
Я успел его поблагодарить, и связь оборвалась.
До рассвета еще несколько часов.
Саймон отошел на несколько ярдов от машины, отвернулся, глядя на звезды, и притворялся, что не вслушивался в мои переговоры. Я окликнул его и позвал в машину:
— Поехали.
— Что-нибудь нашел?
— Вроде бы да.
Расспрашивать меня он не стал, но, перед тем как влезть в машину, вдруг дернул меня за рукав:
— Тайлер! Что это там, в небе?
Он указывал на западный горизонт, где примерно на пять градусов ночного неба растянулась слегка изогнутая серебристая линия. Как будто громадный ноготь процарапал в темпом небе букву С.
— Может, конденсат. Самолет пролетел.
— Ночью? С чего бы это…
— Тогда не знаю. Садись, садись, Саймон, надо ехать. Не будем терять времени, каждая минута дорога.
До склада мы добрались быстрее, чем я ожидал. Еще затемно нашли указанный Колином номер в скучной промзоне. Я предъявил документы насупленному стражу у входа, он препоручил меня другому стражу. Второй сдал меня гражданскому клерку, а тот провел в хранилище. Третий национальный гвардеец помог доволочь добытое до машины, однако, увидев Диану, побледнел и, дрогнувшим голосом пожелав нам успеха, быстро ретировался в здание.
Тут же, не включая зажигания, я приспособил к пиджачному крючку машины полевую внутривенную капельницу, объяснил Саймону, как проследить, чтобы Диана во сне не смахнула ее. Она даже не заметила, что я ввел в ее руку иглу.
Саймон некоторое время молчал, но, когда машина вывернула на шоссе, не выдержал.
— Она… умирает?
Я крепче сжал баранку:
— Если я смогу ее вытащить, не умрет.
— Куда мы едем?
— Домой.
— Как, в такую даль? К ней домой? К Кэрол и И-Ди?
— Точно.
— Почему?
— Потому что я не смогу ей помочь на обочине.
— Но ведь это такая даль… Она… Да и обстановка…
— Да, дорога дальняя.
Я глянул назад. Он нежно гладил ее волосы, слипшиеся от пота, свалявшиеся. Руки его, отмытые от крови, казались бледными.
— Я недостоин… Недостоин быть с нею рядом. Я виноват. Надо было уехать вместе с Тэдди.
Да, подумал я. Надо было.
— Но я верил в то, что мы делали. Может, ты этого не поймешь. Но дело даже не в рыжей телице, Тайлер. Я верил в осмысленность всего происходящего. В вознаграждение.
— За что вознаграждение?
— За веру. За выдержку. Потому что с самой первой встречи моей с Дианой, с первого момента меня охватила уверенность, что мы с ней представляем часть чего-то великого, даже если я этого и не в состоянии полностью постичь. Что однажды мы с нею предстанем перед троном Господним — и никак не меньше. «Не прейдет поколение сие, не исполнив всего». Наше поколение, даже если мы сначала пошли ложным путем. То, что мы творили на сходках «Нового царства», теперь мне кажется постыдным заблуждением. Пьянство, разнузданный разврат, ложь, лицемерие… Мы отвернулись от добра. Но когда мы находились среди людей, не пытавшихся строить Царствие Небесное на земле, мир казался мельче, несовершеннее. Как будто мы оказывались вне семьи. И я говорил себе: ищи тропу чистую и простую, она поведет тебя в верном направлении. «В терпении своем обретете души ваши».
— В общем, «Иорданский табернакл», — подытожил я.
— «Спин» напрашивается на пророчество. Знамения небесные, солнце, луна и звезды, как в Евангелии от Луки. Ну и вот, пожалуйста. Свод небесный потрясен. Но это не… Это не…