Но Гаури не обращает на предложение своего охранника никакого внимания. Она ещё пару раз открывает и закрывает глаза, потом глубоко вздыхает, прижимает подбородок к груди, и на Джи поднимается тяжёлый взгляд из-под седых бровей.
– Слушаю.
– Гаури, госпожа, – Джи вновь делает свой голос максимально учтивым. – Я могу заплатить. Правда. Просто я боюсь, что если об этом узнают…
Одна кустистая бело-серая бровь приподнимается, а противоположенный ей уголок рта наоборот оттягивается вниз. Потом старуха прикрывает глаза.
– Понятно. Я почему-то сразу подумала, что такой ухоженный мальчик просто не может быть без гроша в кармане, – снова два мутных почти бесцветных глаза смотрят на Джи, но уже без какого-то раздражения или недовольства. – Так чего тебе надо?
– Для начала… – оказывается, произнести это вслух не так-то просто. – Вы не могли бы достать для меня одно зелье…
***
Всё, больше у него точно ничего нет. Последняя жемчужина перебралась из трусов в потную костлявую ладошку, и теперь в его комнате стоит довольно крепкий стол, на нём есть мясо и даже вино, в мятой железной чаше блестят вымытые фрукты, а на стене висит сразу две лампы. Но взгляд Джи приклеен к маленькому флакону в ладони. Он ядовито-фиолетового цвета, густой, с мелкими отвратительными комками.
Гаури обещала, что зелье подействует. Просьба её не удивила, она даже не спросила, для кого он покупает эту отраву, но обещала, что Джи может оставаться у неё до осенней облавы. Мол, когда заканчивается сбор урожая и в столицу начинают пребывать телеги с податями, Старый город прочесывают, и не один раз, а чуть ли не каждый день в течении месяца, то ли и правда веря, что в Истерии найдётся сумасшедший, способный задуматься о разграблении имперской повозки, то ли просто выполняя годовой план по поимке беглых. Говорят, что за городом тоже увеличивается количество патрулей.
Информация, конечно, полезная. Но Джи с самого начала не собирался задерживаться в этой ночлежке так долго. Пару дней – самое большее. Но вот уже настал третий, а он всё ещё тут. Снизу как обычно доносятся голоса, в данный момент молодой мальчишеский голос рассказывает, что на воротах усилили стражу, а по городу искали кого-то. Но ни имени, ни описания не известно. И награду не объявили. Но люди видели, как сам император во главе одного из отрядов Копья Индры отправился прямиком на север, да с такой поспешностью, словно беглец прихватил с собой половину его казны.
«На север… Там лежит Зоа…»
При воспоминании о Рохане Джи охватывает отчаянье. Если бы только… если бы только не это его Копьё Индры… Кого он прикажет им убить теперь? Джая? Весь народ Зоа? Или только Джи, если они поймают его?
«Нет, Рохан… не надо, оставь меня в покое, прошу…»
Стеклянный пузырёк нагрелся в руке. Гаури сказала, что его надо просто выпить. А потом попросить у благодетеля Варуны, чтобы яд забрал только одну жизнь – жизнь не родившегося дитя.
Страшно.
Джи пытается вспомнить то время, когда жил без страха. Кажется, это было так давно, что и не было вовсе. Хотя, раньше он тоже боялся, но совсем нестрашных вещей, например, не справиться с очередным приёмом фехтования, опоздать к ужину или столкнуться с одним из вредных сводных братьев в коридоре. Неужели это и называется «повзрослеть»? Перестать бояться одних вещей и начать бояться других?
Он убил всего однажды. Того насильника в замке. И кажется, сейчас готов совершить убийство ещё раз. На самом деле, будучи ребёнком и читая разные истории, Джи не видел в смерти ничего особенного, он только не любил, когда погибал любимый герой – но всё изменилось в ту самую ночь: смерть стала чем-то настоящим, у смерти появилось лицо. Лицо его матери, лежащей в луже собственной крови. Лицо, навечно застывшее, лишённое тепла и чувств.
А ведь она тоже, наверное, в своё время думала, не избавиться ли от него, ещё не родившегося. Она была молода и очень далека от замужества за королём…
С первого этажа вдруг доносится взрыв смеха. Джи вздрагивает, потому что отчётливо слышит громкий пьяный голос Бабура:
– Уверяю вас, монсеньоры, нет там никакой груди! Как есть пацан! Да неужто я парня от девки не отличу?
Конечно, возможно, речь идёт и не о нём, но…
– А что глаза? Нет! Рогов тоже нет!
Джи прислушивается, стиснув зелье в кулаке. Но Бабур уже понизил голос, с ним явно кто-то спорит, но этот говорит ещё тише.
Зато с другой стороны вдруг доносится громкое и вызывающее:
– И что?! Да где это видано, чтобы император запирался в Проклятой башне в компании шайки демонов?!
– Демонов?! – тут же взвизгивает другой голос. – Да смех один, а не демоны! Уж тыщу лет, как никто их не боится! Ты ещё скажи, что твоя дурная голова верит в сказки о возвращении их предков с Чёрного Континента!
– Не только верю! Открой глаза и посмотри вокруг! Разве не видел здание Гильдии возле Южного рынка? Это их притон! После войны именно император позволил ганда собраться там и не возвращаться к бывшим хозяевам! Я тебе клянусь добродетелью Варуны, скоро это будет империя демонов, а не людей!
– А я клянусь кровью Индры, что если ты не перестанешь твердить про эти бабушкины сказки и не заткнёшься, я тебе…
Вместо окончания фразы Джи слышит грохот и крики. В шум вклинивается пронзительное ворчание старухи и, внезапно, рев её охранника, Дебдана. Снова раздаётся громкий хруст. И наступает тишина.
И в этой тишине можно различить даже стук, с которым уцелевшую мебель поднимают и ставят на ножки. И звон глиняных бутылок на подносе.
Больше голос не повышает никто. Проходит час, второй, но Джи не может заставить себя перестать прислушиваться и просто уснуть. Хотя у него теперь есть подушка и матрас из нескольких одеял, и тонкая вылинявшая сорочка для сна, но ни тепло, ни мягкость постели не дарят покой.
Что он тут делает? Сколько ещё собирается торчать в этом опасном месте? И прислушиваться к голосам и шагам?
В конце концов, он встаёт и сдвигает стол к двери: вместе со всеми тарелками и кувшинами. Одна чашка падает и пол заливает прокисшее молоко. Конечно, уже ночь, но Джи сомневается, что утром оно ещё было свежим. Однако эта мелочь заставляет его сжать кулаки, задрать голову и зажмуриться, сдерживая внезапную волну непрошеных слёз. Это отвратно. Это омерзительно. Эти приступы накатывают на него постоянно, иногда вообще без причин.
«Надо отвлечься».
Невыносимо чешется голова. Вернувшись лавке-кровати, он пытается расплести косу, чтобы хотя бы пальцами расчесать сбившиеся в колтуны волосы – но сдаётся на полпути. Коса словно склеилась. Приходится кое-как заплести распустившийся конец обратно, замотав кончик потемневшим от грязи шнурком. Это единственная вещь, оставшаяся с ним после отбытия из Зоа, но когда-то плетённый шнурок был небесно-голубым, сейчас же он превратился в серый и измочаленный крысиный хвост.
«Заменить его другим? Из трусов?»
Джи скрючивается под одеялом.
«Или выпить яд и помолиться, чтобы он забрал и мою жизнь?»
***
Утро начинается со стука и грохота тарелок. Стол, придвинутый к двери, вздрагивает при каждом ударе кулака по дереву.
– Эй, Ситар! Ты там? Я тебя не разбудил?
– Бубур?
– Бабур, – поправляют его из коридора.
Не самое лучшее пробуждение. Потирая глаза, Джи вылезает из одеял и вдруг останавливается, не дойдя до стола и двери.
– Зачем ты пришёл?
– Не хочу показаться бестактным, но ты, Ситар, наверное, будешь не прочь помыться? Сегодня выдался на редкость тёплый денёк, возможно – последний в этом году.
И всё? Он пришёл только поэтому?
Джи берётся за край стола и оттаскивает его от двери, почти тут же та распахивается настежь. Привалившись к косяку, мужчина почёсывает щетину и неодобрительно косится на догорающие масляные лампы. Потом взгляд его перемещается к столу. Щёлкнув языком, бандит облизывает губы и перешагивает порог, обходя давно остывшие и уже начавшие не очень приятно пахнуть блюда.
– Мда, обманул ты меня, Ситар. Очень некрасиво с твоей стороны… но кто бы мог подумать, что у тебя есть эти маленькие шарики… Кстати, ещё остались? Или уже всё раздал?
«Откуда он узнал?»
– Раздал, – отвечает Джи и заходит за стол. – Угощайся, если хочешь.
Мужчина склоняет голову в полупоклоне и подхватывает яблоко из железной чаши.
– Ну так вот, о чём это я? Ты, наверное, привык мыться с шиком… Сколько у вас, у благородных, обычно используется воды за один раз?
Джи уже и забыл, когда мылся не в купальне башни.
Хотя нет, конечно не забыл.
– Пару бочек.
– О… и как всё происходит?
Бабур громко хрустит яблоком, и это сбивает с мысли.
– Ну, обычно приносят бочку и заполняют её из вёдер, потом ещё нужна вода для ополаскивания…
– Понятно. Увы, подобной роскоши я тебе обеспечить не смогу… Но! Радуйся! У Гаури сегодня отличное настроение, и она выделила нам пару целых вёдер! Мы сможем нагреть в них воду!
Холодок пробегает у Джи по низу живота.
– Где?
– На улице, – пожимает плечами Бабур, швыряя огрызок в угол комнаты и беря второе яблоко. – Да и плескаться будем там же, а то тут и так всё гниёт… Если стесняешься, устроимся в одном из закутков местных развалин.
Предложение звучит не особо заманчиво. Но Джи кажется, что вряд ли ему в ближайшее время представиться возможность помыться с большим комфортом. И он соглашается. Вся возня занимает не менее часа – сначала Бабур и правда отводит его подальше от «дома Гаури» в сторону городской окраины. В одном из домов без крыши и всего двумя целыми стенами мужчина складывает камни кругом, потом разводит внутри костёр из охапки крупных и мелких веток, кладёт на камни настоящий жестяной щит, расплющенный до плоского состояния, а на него уже ставит два ведра. А пока вода греется, они с Джи прочёсывают округу в поиске дополнительных дров.
А ведь казалось бы, такая простая и обыденная вещь: горячая вода – и столько мороки…
– Одно ведро мне, другое тебе, – повторяет Бабур в третий раз. – Ладно, я ещё за ветками схожу, а ты уже можешь начинать. Только осторожно, вода почти закипела.
Джи смотрит на исходящее паром ведро и кивает. И мужчина скрывается за откосом полуразрушенной стены.
День, конечно, тёплый, но – по меркам осени. Джи вытаскивает ногу из мягкого, не по размеру большого сапога, полученного от Гаури вместе с прочими благами в обмен на маленькую розовую жемчужину, касается ступней грязного камня и тут же зябко её поджимает. Но именно в этот момент какая-то тварь решает пробежаться по его затылку и укусить возле уха. И Джи, с остервенением вонзаясь отросшими ногтями в кожу под волосами, начинает яростно чесаться и параллельно стаскивать с себя одежду.
Мелкие камушки врезаются в ступни.
У него есть целая тарелка мыльного песка. И всего одно ведро воды. Подумав, Джи решает использовать всё это богатство на волосах. В конце концов, тело можно сполоснуть и холодной… И всё же, зачерпнув кривым ковшом из ведра, он сначала выливает воду себе на плечи.
И тут же окружающий воздух перестаёт казаться тёплым. Чтобы спрятаться от легкого ветра, Джи отступает поглубже в угол из уцелевших стен, уволакивая за собой ведро, и вдруг чувствует…
Его тело…
Оно изменяется само! Увеличивается грудь, уменьшается и исчезает член. Ведро тут же становится ужасно тяжёлым, а за спиной уже раздаются шаги.
Обернувшись, Джи встречается взглядом с Бабуром. И отчётливо видит, как в его глазах загорается алчный огонь. Но вместо того, чтобы бросится на Джи, мужчина медленно обходит его по кругу, замедляет шаг у стены, касается крошащегося камня пальцами, ведёт… и вдруг в его руке повисает небольшой медальон на тонкой практически белой цепочке. Медальон светится ядовито-красным.
– Правда, чудесная безделушка? – широко улыбается Бабур. – Чары, проявляющие скрытое… и кто бы мог подумать, что ты ганда? Да ещё и урваши?
«Насчёт проявления сомневаюсь… но эта штука точно что-то со мной делает!»
Не только ведро, всё тело Джи тяжелеет. Он пытается отступить, но вместо этого падает на мелкие камни. Острый сучок врезается в плечо. Взгляд Бабура приклеивается к его вновь решившей уменьшиться груди. И взгляд этот… Джи знаком.
Глава 18. Умри
***
«Hе прикacайся!»
Гoлоса нет. Только боль. От разочарования.
Pазочарования в себе.
Он же знал, что Бабур опасен. Что все они – опасны. Но позволил себя обмануть, заманить в ловушку…
Поделом?
«Да будьте вы прокляты!»
Почему люди всегда поступают так? Ловят, подчиняют, унижают?
Бабур подxодит всё ближе, а перед глазами Джи проступает другая картина: густой лес, гончие мчатся по следу, его трясёт на материнском плече – она бежит, проламываясь сквозь кусты и перепрыгивая овраги, но беззвучные тени неумолимо настигают. Cловно чёрные молнии разрезают высокую зелень. И вдруг небо обрушивается. Bсхлипывая, мама вновь пытается встать, и придерживая его голову, шепчет не переставая: «Закрой глазки, малыш, закрой глазки…»
Он помнит величественную фигуру на толстоногом коне с длинной гривой, почти достигающей земли. Помнит тяжёлую тень, вдруг закрывшую небо, и огромное копыто, промелькнувшее у лица. И помнит собак, выскочивших из кустов и вдруг сбившихся в кучу, и их рычание, переходящее в нервный скулёж.
– «Леди, с вами всё в порядке»? – спросил тогда грузный мужчина, спрыгнув с коня.
Торил Третий. Джи не знает, почему вспоминает сейчас его низкий голос. Быть может, потому что тот никогда не был груб…
Тень падает на лицо. За колени хватают.
– Говорят, у урваши тело такое сладкое, что всё равно, в каком они виде: мужчины или женщины… – бормочет Бабур, не столько заставляя развести ноги, сколько гладя и щупая их. – Но таких породистых урваши разводят только в самых богатых борделях… Теперь понятно, почему папаня решил тебя грохнуть… смешать свою кровь с осквернённой и дать жизнь новому демоническому отродью… ну да, конечно, кому захочется навлечь на себя проклятье, как Торилу Безумному…
«Безумному? Так его прозвали после женитьбы на маме… Значит, дело в проклятье? В нашей крови? Людям и ганда нельзя быть вместе?»
На полу много мелких камней, они режут спину, колют руки, Джи пытается отползти, но Бабур, словно не замечая этого, продолжает изучать его тело. Его пальцы щиплют кожу, ладони скользят по бедрам, локти втыкаются в колени, взгляд жадно прикован к животу. А на шее алым пламенем горит медальон. Вокруг него плавится воздух, но человек этого тоже, кажется, не замечает, зато Джи чувствует обжигающие волны. И чем сильнее наклоняется человек, чем ближе медальон к коже, тем горячее и больней.
– Нет-нет, не сопротивляйся… И не делай такое лицо! Разве урваши не должен с почтением относится к любому клиенту?.. А! Тебя, наверное, не учили? Тогда продать дорого не получится…
Джи немеет от ужаса, когда его член вместе с мошонкой сгребают в кулак и сжимают. Он готов закричать, но горло забилось битым стеклом. Он пытается разжать чужие пальцы… Мужчина ухмыляется и в несколько резких движений наматывает его косу на свободную руку, заставляя согнуться, подтаскивая лицом к краю своих спущенных штанов.
– Тебя надо учить. Долго. Я буду счастлив взять на себя сию обязанность. А для начала давай ты возьмёшь эту большую штуку в свой маленький ротик.
Мягкое и склизкое тыкается в щёку. От члена Бабура дурно пахнет.
– Учти, если мне не понравится, отправлю учиться у кого-нибудь другого. А так как ты неумеха, брать за твои услуги придётся пока самую малость…
«Ненавижу!»
Джи тошнит. Тело и душа сопротивляются заговорённому медальону, но чем сильнее он упорствует, тем тоньше нить между сознанием и реальностью. В глазах мутнеет. Вены рвутся сквозь кожу.
– Это приказ, ганда. Изволь подчиниться – сразу полегчает.
Гул в голове становится громче.