— Не злись раньше времени, Прохор. А то сейчас накрутишь себя, а потом стыд начнёт грызть, что хорошего человека в плохом заподозрил, — сказал я.
— Это точно, подожду пока.
— Распорядись, чтобы вечером его привели ко мне.
— Приведут. Киррлис, а когда ты ритуал и присягу проводить возьмёшься? Народ волнуется и ждёт.
— Завтра ближе к полудню.
Ральф Ротбауэр выглядел на пятьдесят лет. Ко мне пришёл переодетый в чистое, побритый и умытый. Но круги под глазами, осунувшееся лицо с пятнами обморожения, почерневшие от грязи и копоти костра ладони, которые так просто не отмыть, красные от лопнувших капилляров глаза, рассказывали о недавних тяготах лучше самого мужчины.
Первым делом я посмотрел на ауру мужчины и понял — всё то, что он рассказал моим помощникам — это ложь! И вовсе никакой он не порядочный семьянин и рабочий, который стрелял из винтовки только во время тренировочных стрельб на стрельбище. Аура выдавала в нём битого жизнью волчару, опасного хищника в человеческом обличии. На его руках кровь десятков разумных.
«Очередной подсыл от германцев, — догадался я. — И ведь не узнают, что все их потуги бессмысленны, пока я владею магией».
Наверное, я как-то выдал это, потому как в следующий миг немец дёрнулся, его лицо из усталого и осунувшегося превратилось в оскал зверя. Непостижимым образом в его руке появился небольшой пистолет, из которого он успел произвести несколько выстрелов. Две пули отклонил мой защитный амулет, который автоматически активировался в тот самый момент, когда я почувствовал опасность. Это тому же Прохору не сделать, так как он не маг, а у меня на ауру многое завязано из волшебных вещей. Третью пулю немец всадил в своего конвоира, не целясь, вывернув руку назад. И попал, судя по болезненному вскрику беролака. Но это не помешало тому навалиться на стреляющего, выворачивая ему руку с пистолетом.
— А-а! — истошно вскрикнул «ефрейтор». Следом раздался мерзкий звук рвущихся сухожилий и треск костей.
— Готов, кажись, — чуть виновато сообщил Прохор, поднимаясь с неподвижного ефрейтора. — Кажись, перестарался я с ним.
— Ну, хоть живым его оставил, — я с укором посмотрел на старейшину.
Тот отвёл взгляд в сторону, чувствуя вину. Ещё бы не стыдился. С его-то возможностями, силой, реакцией и неуязвимостью он мог бы спеленать подсыла, как маленького ребёнка, даже синяков не наставив. А тут чуть руку ему не оторвал. Вон как вывернул её под кошмарным углом.
— Извини, лорд, само так вышло. Да и за тебя стало страшно, он же по тебе палить стал.
— В следующий раз будь аккуратнее. Сейчас разрежь рукав на шинели, чтобы я мог его подлечить.
— Это мы могём, — кивнул он, достал из ножен свой тесак, острый, как бритва, и одним — с виду лёгким — движением располосовал толстое сукно от запястья до плеча. Вместе с шинелью досталось и кителю с нательной рубахой. При этом Прохор не оставил даже красной полоски на коже немца — так филигранно провёл ножом.
Рука у ефрейтора (хотя, какой он к драконам ефрейтор?) выглядела кошмарно. Сустав выпирал из-под кожи совсем не там, где должен был, но хотя бы кость не вылезла наружу. Рука в районе локтя сильно опухла, увеличившись в полтора раза. И опухоль продолжала надуваться прямо на наших глазах.
Первым делом я крепко усыпил немца и использовал обезболивающие чары на месте травмы. Далее постарался вправить на место кости и после этого несколько раз использовал среднее лечение.
— Жить будет? — поинтересовался у меня Прохор, когда я отошёл от немца и сел на табурет.
— Будет, но недолго. В живых его оставлять смысла нет. А перевербовать не выйдет, не такого, как он.
— Дык это, может из него язык вытащить опосля, а?
В первый момент мне показалось, что оборотень подразумевает буквально вытащить из немца язык изо рта. Учитывая его ненависть к полицейским, я подумал, что он решил разделить её и с их господами — фашистами. И решил начать с «ефрейтора», дав ему мучительную смерть.
— Что?
— Научить кого-то из наших его языку. Из новичков можно, а то они ни бельмеса не гутарят по-германски.
— А-а, вот ты о чём… Пожалуй, так и сделаю, — согласился я с его идеей. — Ты подбери человека тогда. Слушай, а Мария не хочет его выучить?
— Не, ей страшно и неприятно. Она решила научиться по учебникам, ей в школе преподавали три года немецкий. Вот только тогда она его уроки не любила. Да вишь, пришлось всё равно учиться ему, — хмыкнул собеседник. — Как только жизнь не ставит в интересную позу.
Вскоре Прохор ушёл подбирать кандидата, а я достал амулет подчинения в виде орихалкового шарика на суровой нитке, капнул на металл крови «ефрейтора», повязал волшебную вещь ему на запястье и привёл в сознание.
— Рассказывай, — потребовал я, когда немец очнулся. — Кто сам, кто направил, откуда дети, свои задачи, способы связи.
И пленный рассказал. Хайнц Урслер — это его настоящее имя. Капитан в ГФП в подразделении, занимающемся поиском агентов противника среди мирного населения оккупированных территорий, важных лиц, не успевших сбежать или оставшихся руководить подпольем, террором для запугивания населения, чтобы оно не помогало немцам, вербовкой агентов и так далее. Его командиром был капитан Арне Вебер, командир группы секретной военной полиции (ГФП), занимающейся конкретно мной и моим отрядом. До моего налёта на Витебск группой командовал некий майор, которого мы повесили на площади вместе со всеми остальными германскими чинами и их ставленниками. Заместителем у капитана числился обер-лейтенант Людвиг Шнитке. Этот тип командовал ротой умелых солдат, подготовленных для борьбы с партизанами и хорошо зарекомендовавших себя в тридцать девятом в году в Испании, а чуть позже в Югославии. На данный момент рота понесла серьёзные потери, потеряв половину личного состава убитыми и ранеными в стычках с моими оборотнями и мелкими отрядами окруженцев, всё ещё обитающих в местных чащах и болотах. Их находили с воздуха, бомбили, наводили по радио отряды на земле. Так же в процент потерь входили все больные, обмороженные и немногие пропавшие без вести (а эти точно дело рук моих подчинённых).
Кстати, операцию с использованием детей разработал обер-лейтенант. Он же со своей ротой участвовал в казни жителей деревни, выдавая себя за солдат вермахта и полицейских. Из всех, кто носил форму немецких холуёв, лишь трое были из местных жителей. Их-то и расстрелял Хайнц на глазах детей, чтобы добавить в оперативную игру реализма. По своим соотечественникам «ефрейтор» стрелял холостыми патронами. Подобного представления для неискушённых и напуганных детей хватило выше головы.
Капитан решил отыграть свою роль от и до, живя с детьми в зимнем лесу в шалашах, отдавая им все продукты и терпя голод. На тот случай, если бы поиски моего лагеря затянулись, у Хайнца была подстраховка в лице нескольких егерей в зимних маскхалатах, которые оставили бы в тайнике продуктов. Были два варианта: подвесить на парашюте ящик с оружием и едой, якобы, сброшенные партизанам с самолёта. Или сделать шалаш, на который «совсем случайно» выйдет капитан с детьми. Внутри будет лежать замёрзший красноармеец с вещмешком (или не одним) с консервами и сухарями, которых хватит ещё на несколько дней. Ну, а потом, если бы ничего не вышло с моими поисками, то детей просто… бросили бы. Бросили бы в зимнем лесу на морозе без еды.
— Твари! Какие же вы твари, — со злостью сказал я ему. — Что вам дети плохого сделали?
— Унтерменши, — спокойно ответил гэфэповец. — Какая разница в каком возрасте производить чистку? Лучше это сделать раньше, чтобы меньше ушло ресурсов на их рост. А рабов лучше кормить взрослых, которые могут много и хорошо работать.
Я едва не сдержался, чтобы не прикончить пленника после этих слов. И ведь он не просто это говорил — он так думал!
После такого разговора ни о каком смягчении участи пленного и речи не шло. Очень хотелось устроить ему роспись по телу ритуальным ножом, да чтобы он всё чувствовал, но нельзя. Вернее, неправильно в стратегическом, так сказать, отношении. Нужно, чтобы смерть гауптмана стала уроком для его соотечественников, любителей грязных методов. И заодно пора повторить рейд мести, напомнить немцам, что зря они не вняли предупреждению в табличках на повешенных в Витебске.
Хайнц в тот же вечер стал «учителем» языка для одного из волколаков. Что же до него самого, то вот как я распорядился.
— Прохор, направь двоих волколаков в Лепель что ли или в Полоцк. Пусть найдут форму немецкого капитана и принесут сюда. Нужно, чтобы этот, — указал на безучастного немца, в коем не осталось ни капли разума после ритуала, — оделся в неё. Потом повесите рядом с дорогой где-нибудь поближе к Полоцку. И займитесь ротой того обер-лейтенанта, который направил его сюда.
— Это мы с удовольствием, — оскалился бородатый беролак.
— Берите живыми. Потом вешайте так же вдоль дороги. А я пока займусь амулетами для минского аэродрома.
— Всё сделаем, как нужно, не сомневайся, Кирлис.
Глава 9
— Чёртова русская зима, — прошипел Макс Краузе, когда невольно коснулся голой рукой ствола пулемёта. Да ещё и сигарету уронил, ради которой и снял рукавицу. — Дьявол!
— Тихо ты, — шикнул н него его напарник по караулу. — Мне показалось, что снег скрипел совсем рядом.
Макс мигом смолк, торопливо натянул рукавицу и взялся за оружие. Как специально луна ушла за облако, и вокруг стало так темно, что — как говорят русские — хоть глаз коли.
— Тихо, — шёпотом произнёс он.
— Вроде бы…
И тут в избе, где на ночь остановились первое отделение, кто-то страшно заорал. Это был не сигнал тревоги. Было очень похоже, что человек увидел нечто невероятно кошмарное. От этого крика оба караульных остолбенели. Этим воспользовался враг. Неожиданно для немецких солдат рядом с ними на расстоянии вытянутой руки оказался мужчина в коротком полушубке, меховой шапке и с большим ножом в руке. Неуловимый глазу взмах, глухой удар и напарник Макса беззвучно падает на утоптанный снег.
— А-а-а! — заорал пулемётчик и надавил на спусковой крючок, держа оружие на весу. Повезло, что в этот момент неизвестный стоял немного левее от ствола. В таком положении стрелку проще всего довернуть оружие в сторону цели. Краузе ещё подумал, что русский партизан красуется, пугает, иначе бы расправился с ним и его товарищем совершенно незаметно. А раз так, то пусть получит немецкого свинца и стали за свою браваду.
«Кусторез», как иногда солдаты называли МГ за его бешеную скорострельность (но если говорить начистоту, то она практически не использовалась из-за повышенного расхода патронов и жуткого перегрева ствола со всеми из этого вытекающими) выдал короткую пятипатронную очередь и замолк из-за патрона, вставшего под углом. Такое при стрельбе не с сошек у МГ случалось довольно часто. Впрочем, русскому хватило и этого. Все пять пуль угодили ему в живот и пробили насквозь тело, свалили того на снег недалеко от напарника Макса.
— Мразь… — пулемётчик только и успел произнести первое слово, когда увиденное заставило его замереть от ужаса и в одну секунду поседеть. Русский даже и не собирался умирать. На земле он оказался только от удара пулемётной очереди. И едва коснувшись снега, как вновь вскочил на ноги с жутким рычанием, которое мог издать какой-нибудь волк, но точно не человек. — «О матерь божья!», — это была последняя мысль в его голове перед тем, как ему в лицо прилетел кулак партизана, мгновенно отключив сознание.
— Вот же гад, такой полушубок испортил, — со злостью сказал волколак, глядя на лежащего у его ног бесчувственного пулемётчика.
— А ты бы с ними не играл, а бил как все — тишком, — рядом возник Прохор. — Вон Терентий тоже решил ужаса нагнать на спящих в последней избе. Взял и оборотился в волка на глазах у одного из фашистов, который решил до ветру сходить. И за это получил в бок штыком. Только от другого немца, который проснулся, увидел волка рядом и пырнул его, думая, что это простой зверь. А Терентий, этот дурень, его ещё и порвал насмерть после этого. А ведь говорил же всем — живыми брать. Вот он ужо от меня в лагере получит, — и Прохор многообещающе потёр ладони. — А лорд добавит за то, что приказ его нарушили. Ладно, хватай этих и к саням тащи.
— Сделаю, дядька Прохор.
— И оружие их не забудь.
Восемнадцать немцев были связанны и уложены в сани. Ещё трое ренегатов, которые были не нужны в плане лорда, были убиты на месте, а их тела присоединены к живым оккупантам. Позже мертвецов выбросят где-нибудь под кустом, чтобы не грязнить рядом с деревушкой. Прохор ещё хотел отправить на небеса пару местных полицейских. Но на их защиту встали местные жители.
— Свои они, люди добрые, наши. Никого не обижают, партизан не гоняют, окруженцов не ловили, — запричитала какая-то старуха, когда связанных местных полицейских в одном нательном белье повели к саням, чтобы там им свернуть головы. — Немцы приказали нам в своей деревне назначить полицейских со старостой. Вот они и согласились. А что было делать, а, скажите на милость? Они бы ещё и расстреляли бы кого-нибудь.
Прохор оценил взглядом молодых парней, которые стояли перед ним полуголыми и босые, с белыми, как снег лицами, от страха. Каждому точно исполнилось восемнадцать лет.
— Дезертиры? — нахмурился он.
— Нет, — замотали они головами, — нет, дяденька. Мы из окружения шли от Минска, в плен попали ещё летом, а немцы нас отпустили, когда узнали, что местные мы.
— Считай, что дезертиры, — недобро сказал Есин.
Под его взглядом те ещё больше съёжились. И непонятно было от чего сильнее тряслись: от мороза или под злым взглядом волколака.
— Пощадите, — старуха рухнула на колени перед оборотнями. — Они ничего плохого не сделали. Не убивайте, не надо, — она зарыдала, — ведь вы не немцы, чтобы своих, советских людей губить.
— Они присягу нарушили вообще-то, — буркнул Есин, потом махнул рукой. — А-а, ладно, живите. Но будете служить дальше, ясно? Вы теперь партизаны, поступившие по приказу командования на службу врагу, чтобы собирать сведения и помогать нашим боевым группам.
— Про тех, — слово взял Прохор, он махнул рукой в сторону саней, — вы ничего не знаете. Если спросит кто чужой, то скажете, мол, переночевали и с рассветом ушли. Это всех касается, — он обвёл взглядом деревенских, собравшихся на улице. — Если немцы узнают, что у вас убили их солдат, то казнят всех, а дома спалят.
Спустя несколько часов рядом с дорогой Лепель-Полоцк на деревьях закачались восемнадцать тел в немецкой военной форме. И это было не первое подобное страшное украшение. Вот уже на протяжении нескольких дней оборотни выискивали следы немецких поисковых и карательных отрядов в лесах слева и справа от Лепельской дороги в сторону Полоцка. Гарнизоны не трогали, только отряды, участвующие в поисках партизан и их базы. Но в первую очередь целью оборотней была рота обер-лейтенанта Шнитке.
В своей звериной ипостаси оборотням совсем несложно было наматывать десятки километров по глубокому снегу в лесах и по болотам. Огромная выносливость, чуткий нюх и слух, высокая скорость — всё это помогало быстро находить врагов. Далее их пленили и везли на их же транспорте (пару раз пришлось вести пешком, что совсем не понравилось волколакам) до дороги, где развешивали на телеграфных столбах или деревьях на обочине. Трофеи потом доставлялись в лагерь. Большую их часть представляло оружие с боеприпасами. Также оборотни забирали документы и награды (если те были) убитых немцев. Позже они будут продемонстрированы представителям советского командования и другим партизанским отрядам, с которыми рано или поздно придётся выйти на связь.
— Как же вы меня достали! — в очередной раз я запрокинул голову и со злостью посмотрел на маленький самолётик, решивший покружиться недалеко от моего лагеря. Вроде бы Паша назвал его «шторьхом». Если я не ошибаюсь, то в переводе с немецкого — аист. — Отвадить бы вас от моего леса. Да как? Жаль, что не могу оборачиваться в дракона, только в сокола. Вот тогда бы вы у меня по-другому запели… хм-м.
Я вдруг вспомнил, как Павел ударил немецкого караульного, в полёте обратившись в человека. А что, если, мне повторить то же самое, но с самолётом? Догнать эту воздушную тарахтелку в соколиной ипостаси мне ничего не стоит. Оборотный амулет ещё не начал безвозвратно разрушаться. Вопрос в том, а смогу ли я провернуть этот фокус в воздухе, да ещё с механизмом, который движется со скоростью виверны? А мне же ещё нужно будет сосредоточиться на заклинании. Воспользоваться жезлом? Уроню. Привязать к себе?