Так или иначе, но, отбросив щит, Ярослав перехватил меч полуторным хватом и встал в стойку — левый бык. То есть, удерживая меч у левого виска с клинком, параллельно земле.
Нападающий чуть замешкался, перескакивая через летящий под ноги щит, и попытался атаковать нашего героя ударом топора с верхней полусферы. Самым, что ни на есть, обычным. Он ведь не знал, чего ожидать от такой стойки.
Топор был приният на довернутое вертикально лезвие. Так, чтобы оно уткнулось в стык рукоятки и металла, причем Ярослав чуть подал меч вперед, чтобы его кончик лег на плечо нападающего, перенося часть энергии удара на него самого. Раз. И два — выпад вперед с поворотом клинка плоскостью параллельно земле. Из-за чего остро отточенное лезвие меча мягко и, можно сказать, нежно полоснуло этого викинга по шее, вспарывая сонную артерию.
Супостат по инерции сблизился вплотную с Ярославом, словно входя с ним в клинч. Секунда. Другая. Нервный всхрип. И он опал, соскальзывая с клинка конунга, почти что до позвоночника рассеченной шеей.
Тишина.
Ярослав медленно обвел присутствующих взглядом. Спокойным. Но необычный цвет глаз, ярко играющий в лучах солнца, выглядел очень атмосферно.
— Кто-то еще хочет умереть? — Тихо и как-то удивительно невыразительно спросил конунг. Словно это прозвучал не голос живого человека, а кого-то потустороннего.
Он сделал шаг вперед, по направлению к кандидатам. Но они словно по команде отпрянули назад. Они были впечатлены. Все были впечатлены. Хоть все и произошло быстро, но люди сумели осознать, что стоящий перед ними человек убил трех уважаемых воинов словно играючи. Одним ударом каждого. Разделавшись с ними как с неопытными юнцами. Даже несмотря на свое весьма непростое состояние.
— Боги сказали свое слово! — Громогласно провозгласил Роман — волхв Перуна. — Ярослав, конунг Гнезда! И он под покровительством Перуна. Любой, кто бросит ему вызов — бросит вызов самому Перуну!
Следом в круг вышел Феодосий — христианский священник никейского обряда. И заявил, что это не так. Что Василий, а греки называли Ярослава только так, под покровительством Всевышнего — Спасителя Всемогущего. И что тот явно показал всем чудо, проявив свое расположение и спася конунга и от яда, и от болезни, и от ран.
Чуть не подрались.
Их помирила Пелагея, которая все еще оставалась жрицей Макоши. Она заявила, что Ярославу благоволят Боги, какими бы они ни были. И что идти против него — идти против Богов. С этим согласился и Роман, и Феодосий. Да и остальной народ тоже. Все ведь шло будто бы одно к одному. Обычно люди таких испытаний не выдерживают. А тут — вон — жив. Не совсем здоров, но явно уже от болезни избавился. Да и глаза… Все Гнездо знало, что о том, чтобы Ярослав выжил и оправился от яда и болезни молились и христиане, и иные. И даже волхвы Перуна много крови пролили. И то, что у конунга изменился цвет глаз для многих стало символом прямого божественного вмешательства.
Старожилы Гнезда вспомнили о том, как Ярослав вообще появился. Просто выехал из леса, словно снег на голову. И разогнал викингов, что шалили. Выехал из леса, в который не заезжал. Ведь они прошли по следам коня и нашли место, где они обрывались так, словно он с неба свалился.
Ярослав же, обведя взглядом присутствующих, отправился в усадьбу. Отдыхать. Он пока еще не знал, что все его количественные усилия потихоньку начинают трансформироваться в качественные изменения. И если поначалу он работал на имя, то сегодня был тот самый момент, когда имя начало работать на него…
[1] На самом деле природный яд не может так повлиять на радужку. Да и она сама с возрастом может выцветать только при определенных, довольно неприятных заболеваниях. Но пусть это будет еще одно фантастическое допущение.
[2] Обтяжку кожей могли позволить себе только вожди. В основном довольствовались простыми дощатыми щитами, в лучшем случае, с обкладкой сыромятной кожей по краю, которые очень быстро выходили из строя являясь расходным материалом. Они были настолько хлипкие, что на судебный поединок разрешалось брать их до трех штук на каждого участника.
[3] Каркасные шлемы варварских времен как правило никак не закрепляли на голове. Их просто надевали, как шапку. Подшлемника какого-то внятного под ними тоже не носили.
Глава 2
861 год, 2 декабря, Гнездо
Страсти в Гнезде поутихли с наступлением холодов. Викинги разъехались почти сразу после ритуального поединка. После ТАКОЙ демонстрации благоволения Богов никто из них более не решился бросать вызов Ярославу. Тем более, после слов волхва Перуна. Не так, чтобы они сильно испугались именно волхва, но тут очень ярко сказалось их отношение к Богам. Викинги считали, что вся эта мистическая братия строго территориальная. То есть, этот Бог или группа Богов имеет власть тут. А та — там. Поэтому они испугались не волхва, а самого Перуна, который мог лишить их воинской удачи на этих землях. А это — серьезно. Очень серьезно…
Остальные же еще долго обсуждали произошедшее. Подтягивая к недавним событиям то, что происходило раньше и переплетая все в единый клубок. В том числе и то, как долго и мучительно бился конунг над постройкой крепости. И он-таки добился своего. И люди все больше и больше задумывались над его предложениями и словами. Особенно на фоне того, что довольно высокие стены каструма неплохо защищали от пронизывающих ветров поздней осени. А то, как тепло, сухо и уютно было в казармах — так и вообще — не пересказать. Туда на экскурсию сходило уже все Гнездо и по нескольку раз из числа тех, кто заселятся в казармы не должен был. И они сравнивали. И это сравнение было не в пользу старых построек. Особенно у бедноты, живущей в забитых вшами да клопами землянках или полуземлянках.
Назревал эффект прорванной плотины. Да, конечно, ее пока еще не снесло. И вода могучими волнами не хлынула в долину, смывая предрассудки и излишнюю осторожность. Но первые течи уже пошли. И плотина стала надрывно трещать, демонстрируя тот невеликий запас прочности, что у нее остался.
Ярослав же занимался текущими делами и потихоньку восстанавливался, отъедаясь и отсыпаясь. Непрерывно ловя на себе взгляды окружающих, которых стали совсем другими, нежели раньше… и реакция на его слова стала иной. Люди стали прислушиваться к его настоятельным требованиям в области гигиены и санитарии. Особенно ближние и рекруты.
— Сынок, мне нужно с тобой поговорить, — как всегда бесшумно подойдя, произнесла Кассия. — Наедине.
Ярослав посмотрел ей в глаза и, не найдя там подвоха, кивнул. После чего отправился к реке, увлекая ее за собой. Там в это время было пустынно и, находясь на виду, можно было выдержать дистанцию до людей. То есть, поговорить без лишних ушей.
— О чем ты хочешь поговорить?
— Сынок, Василий, нам нужно уехать отсюда.
— Почему? Что случилось?
— Ты же сам видишь — чуть ты ослаб, так эти дикари сразу попытались тебя убить. И если бы не мои молитвы — убили бы. Слава Богу Всевышний защитил тебя. Но разве это будет всегда?
— Мама, меня защитил мои навыки, — с нажимом произнес Ярослав. — Я был слаб, но это не значит, что они были сильнее. Случайность могла произойти, однако, в целом, я их всех превосхожу на голову. У них не было шансов.
— Не спорь со мной! Ты не видел это со стороны!
— Не спорить? — Повел бровью Ярослав. — Очень смешно.
— Сынок, ты не понимаешь…
— Я понимаю. Прекрасно все понимаю. И твои опасения не считаю важными. Это все — нормально для них. Ты видела, как они отреагировали на мою победу? Они ведь на полном серьезе думали о том, что я умираю. Их можно понять. Да и если уезжать, то куда? К другим дикарям? Какой в этом смысл?
— Почему к дикарям? Мы поедем в Константинополь.
— Я смотрю ты на солнышке перегрелась… где только его нашла по такой зябкой погоде. — Покачал головой Ярослав, с жалостью глядя на Кассию. — Сколько дней мы там проживем? Нет. Сколько часов?
— Я договорюсь с Варданом.
— О чем? Мама. Ты разве не понимаешь, что я труп, если окажусь слишком близко к Константинополю?
— Не наговаривай! Он тебя очень ценит!
— Ты сегодня просто блещешь остроумием, — криво усмехнулся Ярослав. — Он меня, конечно, ценит. Но и его оппоненты, тоже. Для них всех — я шанс на захват власти и удобная игрушка в их руках. Ведь кто за мной стоит? Значит я буду всецело в их руках. Идеально. Зачем Вардану такой риск? Он отдаст приказ о том, чтобы убить меня сразу, как только я окажусь слишком близко к Константинополю.
— Сынок!
— Мама!
— Он не такой кровожадный, как ты думаешь.
— Но и не такой глупый, как говоришь ты.
— Он даст тебе должность в какой-нибудь удаленной провинции. И там ты сможешь жить в относительном покое. И ты, и твоя жена, и твой сын.
— Ровно до того момента, как кто-нибудь ему донесет, что я плету заговор против него.
— Ты невыносим!
— Я не собираюсь совершать столь опрометчивые шаги. Здесь я в большей безопасности, чем там, на юге. Это же глупо, мама. Понимаешь? Глупо.
— О какой безопасности может идти речь? Дикие леса. Дикие люди. Дикие нравы. Пока твоя рука тверда, ты можешь копьем карать всех неразумных, с Божьей помощью, разумеется. А если ослабнешь или не дай Бог увечье какое получишь? И все. Тебя свергнут и убьют. И тебя, и всех, кто тебе близок и дорог.
— Чем эта судьба лучше той? Там меня убьют сразу. Здесь — попозже.
— Что ты заладил — убьют да убьют. Если сам не полезешь в интриги — никто тебе ничего не сделает.
— Мама, хватит! Просто прекрати говорить глупости. Что случилось? Почему тебе вдруг захотелось, чтобы я поехал в Константинополь? Кто-то из родственников что-то написал? Признайся. Ты ведь не можешь настолько глупой. Чай совсем недавно сама сбежала, стремясь избежать ножа или яда.
— Родственники? А причем здесь родственники? Ты пойми. Тут — глухая дыра. Что ты тут будешь делать? До конца жизни возиться в этом навозе?
— На ближайшие несколько веков — это не дыра. Это важнейший торговый путь. И тот, кто его контролирует, будет иметь и доходы, и влияние.
— Вот в Константинополе — торговый путь. И это сразу видно. А тут дыра! Просто глухая дыра, грязь и дикари.
— Мама, уймись. Я никуда не поеду.
— Ты в этом уверен?
— Если ты попытаешься мутить воду, я просто вышлю тебя на юг. Что смотришь на меня? Я не дурак и отлично понимаю, что ты задумала какую-то опасную интригу. И я в ней должен выполнить свою роль. Так вот — не хочу и не буду. И да — следи за языком! Я уже Пелагею отчитал. Вы обе с ума сошли? При людях так друг о друге отзываться?
— С чего ты взял, что я задумала какую-то интригу? — Нахохлилась Кассия.
— Пелагея. Ты ее ненавидишь. И знаешь, что мне это не нравится. Поэтому, дабы усыпить мою бдительность начала говорить о ее благополучии. Это примитивно, мама. Таким простым приемом меня не провести.
— Почему ненавижу то?
— А как назвать твое отношение к ней? Или думаешь, что я не в курсе, что ты курировала работу Никифора? И что убила его специально, заметая следы? Чтобы не проболтался. Это ведь ты хотела избавить меня от жены-дикарки и нашего ребенка. Зачем? Чтобы выдать за меня какую-то девицу из влиятельной семьи Константинополя? Эта семья тебе нужна для каких-то целей?
— Сынок! Я бы никогда так не поступила!
— Но ты поступила!
— Это наветы!
— Серьезно?
— Я клянусь, что никогда не покушалась на Пелагею и ее ребенка.
— Нашего с ней ребенка.
— А я как сказала?
— Мама!
— Ты не веришь моей клятве?
— Ну хорошо. Допустим. Но Никифора ты курировала?
— Нет. Он… он вел со мной переговоры. Но он представлял интересы другого дома. Мне он не подчинялся и подчиняться не мог. Такое даже предполагать — кощунство! Не забывай, что как бы я ни относилась к Пелагее, в вашем с ней ребенке течет и моя кровь!
— Хорошо. Будем считать, что я тебе поверил, — кисло и как-то неуверенно произнес Ярослав. — Но с этой идеей о переезде даже и думать не думай. Какой в нем смысл? Здесь у меня есть какая-то почва под ногами. Там — нет. Там шанс погибнуть самому и сгубить ребенка невероятно велик.
— Вардан не кровожаден.
— Он разумен. А этого достаточно. Он может как угодно относится ко мне, но я в этом деле лишь гость. Меня используют как символ борьбы даже без моего согласия. Оно мне надо?
— Ты не хочешь стать Василевсом?
— Нужно быть дураком, чтобы в моем положение о таком грезить. Глупо. Отчаянно глупо. Нет мама. Ничего подобного я не хочу.
— А если твое положение изменится?
— Я не хочу. Что в этих словах тебе не понятно?
— Сынок, я ведь хочу тебе только хорошего.
— Это ты так думаешь. На деле ты хорошего хочешь себе. А я для тебя только инструмент. Поверь — это слишком хорошо заметно. Ты ведь поначалу прибыла и вела себя так, словно явилась с великой миссией — крестить этих людей. Но им не нужен Христос. И ты очень быстро остыла, поняв, что твои слова им не интересны. А ссылаться на меня нет смысла — я ведь держусь очень осторожной позиции в религиозных спорах между жрецами. Теперь ты задумала что-то иное. Куда более опасное. И я не хочу в этом участвовать.
— Торговый путь… — тихо произнесла Кассия после долгой паузы. — Ты серьезно рассчитываешь на то, что тебе здесь удастся закрепиться?
— А что мне помешает?
— Люди смертны, сынок. Хуже того, смертны внезапно. Всякое может случиться.
— Ты угрожаешь мне?
— Я только хочу сказать, что здесь у тебя много врагов. И дальше их станет больше. Ты чужой им. Ты мечешь бисер перед свиньями. И они этого не ценят. Сколько ты делаешь для них? А что взамен? Ты заботишься об их безопасности, об их пропитании, об их покое и благополучии. А они всячески упираются и словно упрямые ослы мешают тебе.
— Ты ведь сама не поддерживала меня с банями.
— Бани — это рассадник разврата! — Назидательно подняв палец, произнесла Кассия. — Тем более такие, какие ты поставил. Пока — да, ты держишь все в руках. Но дай слабину и люди станут не за чистотой телесной и духовной следить, а развратом там заниматься. Поверь мне — так было и так будет.
— Что им мешает заниматься развратов вне бань?
— Ты не понимаешь! Ты подталкиваешь их к этому!
— И поэтому им не нужно мыться. Я правильно тебя понимаю? Ты снова за старое? Снова будешь настаивать на том, что в грязи телесной греха нет и что главное чистота душевная.
— Не буду, — нехотя произнесла Кассия поморщившись. Она прекрасно помнила свои споры с сыном и то, как он раз за разом ломал все ее доводы.
— Вот и ладно. Пусть моются. В конце концов ложкой тоже можно не только похлебку хлебать. Но это не повод ложки запрещать. Баня — это просто инструмент борьбы с грязью и болезнями. Очень важный инструмент. И из-за того, что кто-то где-то ведет себя излишне похотливо, глупо лишать людей возможности спасти свое тело от всевозможной заразы.
— Их истинное спасение в вере!
— Мама, ты опять начинаешь? — Прищурился Ярослав, начав злиться.
— Ты отпустишь меня в Константинополь?
— Зачем? Не мытьем так катаньем хочешь меня туда вытащить?
— Меня. Я поеду одна. А ты, если хочешь, то тут оставайся.
— Ты оставишь меня? — Удивился наш герой. — Мне казалось…
— Я хочу доказать тебе, — перебила она Ярослава, — что угрозы нет. Я хочу посетить Константинополь. Навестить своих родственников. И вернуться обратно.
— Значит все-таки будешь мутить воду…
— Ну, о чем ты говоришь? Какая вода? Я просто навещу родственников. Я их давно не видела.
— С чего ты вообще взяла, что Вардан позволит тебе это сделать? Ты ведь будешь выглядеть как моя посланница.
— Мне передали предложение… — замявшись, произнесла она. — Пообщаться.
— Он хочет пообщаться с нами?
— С нами, — нехотя согласилась Кассия. Но Ярослав ей не поверил. Слишком уж неуверенно она это произнесла.
Еще немного поболтали. И вернулись к делам. А ночью наш герой не спал. Думал. Ему совершенно не нравилась складывающаяся ситуация. Этих греков стало слишком много в его жизни. И этот каприз Кассии казался ему до крайности подозрительным. Она явно вела какую-то игру. Вопрос только в том, какую.