Через некоторое время двое доставивших меня сюда мужчин, теперь уже одетые как санитары, вернулись. Они завели в комнату высокого мужчину с заломленными назад руками в полосатых пижамных штанах и такой же рубашке.
— На стол его! — скомандовал врач.
Мужчина тут же стал оседать на пол и со слезами в голосе визгливо запричитал: — За что? Не надо! Не надо! Я ничего не сделал… прошу… Я же ничего… совсем ничего… Не надо!!! не надо!!!
Не слушая его, двое санитаров подняли его и уложили на стол, затем сдернули с него всю одежду и привязали ремнями его руки и ноги к краям стола. После чего ремнем крепко притянули голову к специальному креплению и запихнули в рот кляп с трубкой для дыхания, что он больше уже не мог членораздельно кричать, а лишь мычал. Затем опутали его проводами, идущими от стенда, и отошли к противоположной стене.
Врач шагнул к нему, проверил правильность и прочность крепления ремней и проводов, а потом повернул какой-то тумблер на стенде. Человек на столе дернулся, и его тело изогнулось в судороге, изо рта вырвался нечленораздельный полу-вопль полу-хрип. Затем он резко опустился и распластался на столе, чтобы через несколько секунд вновь выгнуться в судороге. Глаза его выпучились, изо рта текла слюна, он, не переставая, стонал, мычал и хрипел. Тело его то выгибалось, то бессильно падало на стол. А вскоре все помещение наполнилось отвратительным запахом человеческих экскрементов.
Врач подошел ко мне и вновь тихо похлопал по щеке, — Ты ведь не хочешь занять его место, дорогуша?
Я энергично замотала головой.
— Ты будешь паинькой?
Я закивала.
— Ну вот и славно, — он кивнул одному из санитаров, — В смотровую ее, — а другому указал на бьющегося мужчину на столе, — минут через десять отключишь и в камеру его.
Один из санитаров шагнул ко мне, второй распахнул дверь и помог ему вывезти меня. Провезя меня вдоль длинного коридора, санитар завез меня в помещение чем-то напоминающее предыдущее, только вместо стола здесь стояло достаточно необычное кресло, кушетка и еще кресло на колесах.
Врач вошел следом и махнул рукой санитару, разрешая уйти.
— Ты не забыла, что обещала быть паинькой? — нагнувшись ко мне, тихо спросил он.
Я замотала головой, забыть увиденное было сложно. Меня до сих пор бил нервный озноб, хотя я изо всех сил старалась успокоиться, внушая себе мысль, что если бы меня хотели подвергнуть такой пытке, уже бы подвергли, а не устраивали подобное представление… Я решила что буду очень послушна, чтобы со мной не делали… потому что сопротивляться в подобной ситуации можно, лишь если есть шанс сбежать. А его пока у меня не было.
Врач рывком сдернул залепляющий мне рот скотч.
Я поморщилась, но не проронила ни звука.
— Умница, все правильно понимаешь, — усмехнулся он.
Затем снял ремни, стягивающие мои щиколотки, потом расстегнул мои джинсы, и рывком стащил их с меня. Я молчала и не пыталась противиться. К тому же руки он мне так и не развязал. Поэтому кофту и все верхние детали туалета разрезал, прокомментировав: "Теперь это тебе все равно не пригодится". Не противилась и когда на пол вслед за джинсами полетела вся моя остальная одежда. И когда он ощупывал и осматривал меня со всех сторон, заставляя, то согнуть ноги, то развести их.
В голове билась только одна мысль: "Я должна выжить… должна… а вот потом… потом я найду способ расплатиться со всеми".
Наконец он отпустил меня и шагнул к столику с медикаментами. Вскрыл какую-то ампулу, распечатал шприц.
— Маленький укольчик, дорогуша, чтоб знать наверняка, что у тебя не будет желания больше бегать, — тихо проговорил он.
— Я и так буду послушна, — едва слышно выдохнула я.
— Не пугайся. Это лишь четверть дозы… чуть-чуть поболит и пройдет.
Я не стала больше просить, и покорно чуть повернулась, давая ему возможность сделать укол.
Боль пронзила такая, что я невольно застонала.
— Ладно, ладно… не канючь, говорю же, это лишь четверть дозы, — врач похлопал меня по бедру, а затем выкинув шприц и расстегнул ремни, стягивающие мне руки, — Поднимайся, дорогуша.
Я попыталась привстать и не смогла. Нога онемела, и ее ломило так, что слезы наворачивались на глаза.
— Ну надо же какая неженка, — врач усмехнулся и, шагнув к одному из шкафов, стоящих вдоль стены, достал оттуда и бросил мне пижаму, — У нас тут нет сестер милосердия, поэтому если не хочешь, чтоб тебя лишний раз лапали санитары постарайся самостоятельно одеться.
Меня бросило в жар. То ли от стыда, то ли от лекарства, которое он мне ввел. Закусив губы и стараясь не опираться на онемевшую ногу, я под его насмешливым взглядом кое-как села и оделась.
Он подвез мне кресло на колесах.
— Перебирайся, дорогуша.
Я, опираясь лишь на одну ногу и активно помогая себе руками, неловко уселась в кресло. От собственного бессилия и боли слезы уже потоком текли у меня по щекам.
— Так больно? — врач удивленно приподнял кончиками пальцев мое лицо.
— Очень, — тихо и подавленно выдохнула я, стараясь придать моему взгляду покорное и заискивающее выражение.
— Если действительно будешь паинькой, больше колоть не буду, — пообещал он и вывез меня в коридор.
В коридоре нас ждал санитар.
— В седьмую палату ее, — кивая на мое кресло, проговорил врач.
— В седьмую? — удивленно переспросил тот.
— Да, — подтвердил врач и, подтолкнув к нему кресло, добавил, — и повышенный режим безопасности, сам же видел девочка боевая. Хотя есть надежда, что сообразительная и нарываться не станет. Однако подстраховка еще никогда и никому не вредила.
Уже около недели меня держали в этой клинике, а может и больше. Я сбилась со счета. В моей палате не было окон. Постоянно горел мертвенно-синий свет, и играла тихая заунывная музыка. Ориентировалась я лишь по посещениям врача и санитаров. Из палаты меня не выпускали, развязывали лишь в присутствии санитаров. Причем если развязывали руки, оставляли связанными ноги и наоборот. Санитаров приходило двое. Один, который меня привез в палату, а второй, тот который первый на меня напал в гараже. Впервые увидев в своей палате его угрюмую физиономию, на которой легко читалось отсутствие интеллекта и склонность к садизму, я испугалась, подозревая, что «маэ-гери» просто так он мне не спустит… и, в общем-то, оказалась права. Он не без удовольствия раздел меня и сильно отшлепал своей огромной ручищей, а потом запеленал как младенца в холодные мокрые простыни и надолго оставил.
Ощущение было мерзопакостным. Я ощущала свою полную беспомощность и жалкость. Пришедший врач, увидев меня в спеленатом состоянии не смог сдержать усмешки:
— Ты никак брыкалась, дорогуша, что тебя пеленать пришлось?
Я с грустью посмотрела на него:
— Ваши санитары просто считают меня тупой и заранее стараются предупредить мое возможное непослушание.
— Ну и как внушение на пользу пошло?
— Не знаю… по большому счету вернуться в состояние безмятежного детства, когда от тебя ничего не зависит, и жизнь воспринимается, как данность, на которую невозможно повлиять, не так уж и плохо…
— Ты ее сейчас воспринимаешь именно так? — врач заинтересованно посмотрел на меня.
— Воспринимать ее иначе глупо в моем положении.
— Это радует, дорогуша. Возможно, в этом случае мы обойдемся минимумом лекарств и процедур. Но только если это искреннее заявление, и ты и далее будешь со мной искренна и еще очень послушна.
— Я буду стараться, — заверила его я.
После этого он почти не докучал мне визитами. А процедуры и, правда, свелись лишь к соблюдению определенного распорядка. Не особо приятного, чтобы описывать его, но и не невыносимого.
Однако обстановка и монотонность меня сильно угнетали… Мне было не с кем говорить, санитары со мной не разговаривали и не отвечали ни на какие мои вопросы, а с врачом я говорить боялась. Я чувствовала за его фальшивой улыбкой скрытую угрозу. Мне казалось что он только ждет повода, чтобы начать мучить и изводить меня… Поэтому я была рада, что он приходил ко мне редко.
Понимая, что условия моего содержания вряд ли изменятся, вскоре я стала чувствовать то, к чему видимо и стремились мои надсмотрщики. Я стала чувствовать безысходность и тщетность даже мечтаний о свободе…
Однако я запретила себе впадать в уныние и стала изучать манеру поведения следящих за мной санитаров. Понимая, что лишь кто-то из них может оказаться тем слабым звеном, которое позволит мне порвать удерживающие меня здесь цепи.
Я стала улыбаться им и за все благодарить. При этом я старалась придать моему взгляду восторженное обожание и почитание… Я смотрела на них так, как смотрят на сошедших с Олимпа небожителей.
И вскоре это дало кое-какие результаты. Один из них, тот, что выглядел более слабоумным и пострадал от моего «маэ-гери» стал разговаривать со мной не только приказами, а я с наигранным удовольствием поддержала общение. Про себя я называла его: атлет, потому что он явно гордился своим атлетическим телосложением.
— Поднимайся, пора пить лекарства, а потом есть, — вошедший атлет расстегнул связывающие мои руки ремни и протянул мне два пластиковых стаканчика. Один с водой, другой с таблетками.
Я с обожанием посмотрела на него:
— Как я рада, что ты пришел… ты такой сильный и красивый… — я села на кровати, — я люблю, когда ты дежуришь.
— Так уж и любишь? — хмыкнул он.
— Я тебе это каждое твое дежурство говорю, а ты почему-то не веришь… Кстати, сейчас завтрак или обед?
— Ужин. Так ты будешь пить лекарства?
— Подожди, какие лекарства… я еще не сказала, как ты мне нравишься… а ты уже: лекарства, лекарства… Ты мне нравишься очень-очень. Ты понимаешь это?
— Вот укол тебе сейчас вкачу, если лекарства сей же момент не выпьешь, и посмотрю, что запоешь тогда, — он нетерпеливо переступил с ноги на ногу.
— Из твоих рук хоть лекарства, хоть укол — это кайф. Ты что больше хочешь, чтоб я сделала: лекарства выпила или пижамку задрала для укола? Я сделаю все, что скажешь… — я постаралась вложить в голос максимум вожделения.
— Ну так уж и все? — впервые атлет посмотрел на меня достаточно заинтересованно. На его дебильном лице читалась явная попытка осмыслить ситуацию.
— Конечно… и вообще я могу ее задрать не только для укола… — жарко выдохнула я, не сводя с него похотливого взгляда.
— Так вот ты о чем…
— Именно.
— Да я б тебя уже давно трахнул бы, красотка ты моя ушастенькая, только у меня приказ тебя не трогать, — он помолчал немного, а потом на его лице появилось страдальческое выражение, — Черт… в кои веки баба сама об этом просит, а я не могу.
— Я не скажу никому… давай, — я заговорщицки подмигнула ему.
— Тут камеры везде, тебя не в простую палату определили, — атлет кивнул на углы палаты.
— Они лишь картинку пишут или звук тоже? — поинтересовалась я
— Только картинку, по-моему… да точно… звука нет в дежурке… только что с того?
— А в ванной тоже камера? — я положила ему руку на бедро и тихонько погладила.
— Руку убери, — испуганно оттолкнул меня он, — говорю же, пишут тут все. И в ванной тоже камера. Лекарства давай пей.
— Я придумала, — заговорщицким шепотом выдохнула я, беря из его рук стаканчики, — выключи камеры и приходи ко мне. Мы славно развлечемся.
— Их дежурный постоянно отсматривает. Как их отключишь?
— Снотворное ему подсыпь и приходи. Он утром проснется, а у нас все шито-крыто.
— А ты хитрая бестия… ушастенькая, — атлет усмехнулся и нерешительно покачал головой.
— Ради такого красавца как ты, придумать можно еще и не такое… Ты ж небось жеребец в постели.
— Эт да, — атлет польщено улыбнулся, — что есть, то есть… бабы только все капризные попадаются… хотя здесь не повыкобениваешься. Я их быстро усмиряю…
— Меня не надо усмирять, я не буду капризничать… ты главное камеры отключи и приходи.
— Ладно… часа через три постараюсь…
Я отработанным движением сложила таблетки за щеку, чтоб потом выплюнуть в ванной, выпила воду и вновь с обожанием посмотрела на него: — Ты не представляешь с каким нетерпением я буду этого ждать…
Часы ожидания показались мне бесконечностью. Я понимала, что играю ва-банк, и другого случая мне не представится. Если я проиграю сейчас, меня не только унизят, меня уничтожать как личность, превратят в овощ и забудут здесь навсегда. Я не знала как преподнес Виктор Алексеевич мое исчезновение Дэну, но, наверное, как-то преподнес и обосновал. И раз он меня до сих пор не нашел, то значит действительно рад моему исчезновению… Теперь ничего не мешает ему с Катериной развлекаться… Эта мысль давно злой кошкой драла мою душу, а сейчас и вовсе стала невыносимой… Но ничего… я отомщу… я отомщу им всем… я заставлю их не меньше страдать и мучиться. Я верю, что у меня все получиться. Не может не получиться. Творец не оставит меня. Я чувствую. Я знаю это!
Наконец дверь моей палаты открылась, и на пороге показался атлет с дебильной улыбкой от уха до уха.
— Заждалась, ушастенькая?
— О! — томно выдохнула я, — Ты пришел, мой герой! Мой геркулес, мой атлант… Ты сдержал слово! Ты смог! О, я вся горю нетерпением! Развяжи же меня скорее… мне так хочется прижаться к твоей могучей груди! Ощутить твою силу, твою мощь… Ну что же ты медлишь?
— Я не медлю… — он шагнул ко мне и развязал ремни на руках.
Я тут же обхватила его за шею и, притянув его голову к себе, жарко выдохнула в ухо, — Нас точно не застукают, милый? А то я не переживу, если тебя выгонят и мы не сможем больше никогда заняться этим…
— Не волнуйся. Дежурный в отключке — я напоил его… да и камеры все отключил… они даж не пишут ничего.
— А врач не зайдет? Или еще кто? Ведь если нас разлучат…
— Да хватит дергаться. Нет никого. Ночь. Врач дома давно. Сейчас может лишь охрана на входе не спит, но им сюда не пройти… тут вход лишь по личным карточкам, а у них таких нет.
— Тогда что ты медлишь? Развязывай мне ноги и начнем, — я прижалась к нему сильнее.
— Думаешь надо? — он хитро хмыкнул, — по мне, я и так справлюсь…
— Нравится лапать бесчувственные колоды — можешь начинать, — я разжала руки и откинулась на кровать, — я могу и руками тебя не трогать… Ты ж небось лишь связанных женщин трахать умеешь, а с настоящей и не сможешь ничего… — я постаралась изобразить на лице гримасу разочарования и презрения.
— С чего ты это взяла? — он, нагнувшись, раздраженно схватил меня за плечо.
— С того, что ты не хочешь ноги мне развязать. Ты понимаешь, что женщина, лишь поставив свободно ноги, истинное наслаждение мужику может доставить? Или ты его и не испытывал никогда?
— Это ты о чем? — атлет непонимающим взором уставился на меня.
— Это невозможно объяснить! Это лишь почувствовать можно. Ноги мне развяжи и все поймешь, — я нетерпеливо повела плечом, — Давай развязывай, а не рассуждай, если действительно удовольствие получить хочешь.
Атлет не стал спорить и расстегнул фиксирующие ремни на моих ногах.
Я села на кровати, подтянула ноги и принялась растирать затекшие от ремней лодыжки, бросив ему, — Подожди минутку, ноги чуть-чуть отойдут, и мы начнем.
— Хочешь, помогу? — он осторожно отвел мои руки и сам стал, нагнувшись, растирать мою щиколотку и лодыжку.
Поза его была очень удобна, и я ребром ладони резко ударила его по шейным позвонкам. Даже не охнув, он упал поперек моей кровати.
Я высвободила ноги, встала. Потом стянула ему руки ремнем за спиной и перевернула на кровати. Пошарила в его карманах. Нашла ключи, но карточки, отпирающей двери не было. Я тихо выругалась… Вот ведь дебил, даж карточку в карман положить не мог… Придется приводить в чувство и выпытывать информацию… Хотя чем тут пытать такого бугая? И тут я вспомнила. Я смотрела фильм «Терминатор-2», где героиня угрожала шприцом с ацетоном… Вот только где ацетон раздобыть? Хотя зачем мне ацетон? Можно хоть воду в шприц набрать, вряд ли этот дебил рискнет испытать, что там у меня… Особенно если шприц воткнуть в наиболее ценимое им место… Я зло усмехнулась.