— Я хочу жить, доктор, — простонал вафельщик, кряхтя и тяжело отдуваясь, пока Бужере пытался остановить кровотечение. — Вы обещаете, что я буду жить?
— Ваша рана не смертельна, — успокоил он его. — Мадемуазель Медхен проявил исключительную меткость. Даже не перебила вам кости.
— Это хорошо, — выдохнул вафельщик, и сразу перестал причитать и бояться, к моему огромному неудовольствию. — Я столько раз видел смерть… — откровенничал вафельщик. — И на дороге с ярмарки, и в дюнах, и на Марсовом поле… Мои руки в крови, но я хочу жить. Вы понимаете, доктор?
— Понимаю, понимаю, — ответил он мягко. — Обещаю, вы будете жить. А пока не волнуйтесь и помолчите, мне надо обработать рану. — А вы, — он обратился к нам с Лагаром, — будьте добры, обеспечьте этого несчастного водой. Он потерял много крови, ему необходимо обильное питье.
Мы с графом стояли у дверей камеры, и в это время вафельщик поднял голову, посмотрел на нас и ухмыльнулся.
Всё ясно. Как только убедился, что его жизни ничего не угрожает — сразу потерял страх. Надо было ещё потянуть с доктором. Граф нашел мою руку и незаметно пожал. То ли предупредил, что надо сохранять выдержку, то ли снова начал ухаживать. Я освободилась и спрятала руки за спину. Сейчас было не время ни для предупреждений, ни для ухаживаний.
— Принесите воды, — попросила я графа.
Он вышел и вскоре вернулся, поставив на пол перед доктором кувшин с водой и кружку.
— Кружка могла быть почище, — заметил Бужере и дал вафельщику напиться. — Пейте как можно больше, — велел он раненому. — Чем больше пьёте, тем быстрее поправитесь. А теперь приподнимитесь немного, мне надо завязать бинты.
Наконец, перевязка была закончена, Бужере вытер руки, собрал бинты и корпию, и позвал:
— На два слова, мадемуазель.
Мы вышли из камеры, остановившись на пороге. Я не хотела терять вафельщика из виду, и мне было совсем неинтересно, что такое собирается сообщить мне Бужере. Наверняка, заведет вечную песню либералов об уважении прав убийц и прочего сброда.
И я не ошиблась.
— Вы обошлись с этим человеком жестоко, — упрекнул меня доктор. — Кости не раздроблены, но повреждены сухожилия. Вряд ли он когда-нибудь будет нормально ходить.
— Ходить ему и не потребуется, — ответила я громко, чтобы вафельщик услышал. — Его повесят, и ноги ему больше не понадобятся.
Бужере вздрогнул, изумленно подняв брови.
— Разве юные девушки могут произносить подобные жестокие слова? — произнес он укоризненно.
Из-за косяка выглянул граф Лагар, взглянул на нас и сразу скрылся, и это разозлило меня ещё больше, чем болтовня о милосердии.
— Оставьте свои поучения для нежных фиалок, — огрызнулась я. — А теперь потрудитесь уйти, месье Бужере. Вы сделали свою работу, мне надо закончить свою. Допросить убийцу.
— Я прошу проявить человечность… — взволнованно сказал доктор. — Послушайте меня, мадемуазель…
Он надоел и мешал, и я позвала гвардейцев.
— Уведите господина доктора, — приказала я, и опешившего Бужере подхватили под мышки двое дюжих молодцов.
— Вы не посмеете, я — врач… — слабо запротестовал он, только его уже волокли к выходу.
— И не впускайте без особого распоряжения! — крикнула я вслед гвардейцам.
Гулко бухнула тяжелая дверь в конце коридора, и я вернулась в камеру. Граф Лагар совсем приуныл. И хотя он не упрекал меня, как Бужере, я чувствовала, что он недоволен допросом. Если недоволен — зачем стоит здесь? Шёл бы следом за своим товарищем — Франко де Невалем. Вот он поступил мудро — предоставил мне заниматься расследованием и не сворачивал кровь ни мне, ни себе.
Вафельщику заметно полегчало, потому что он перестал стонать и скулить и очень удобно устроился у стены, склонив голову на грудь. Сейчас ещё уснёт, как у себя дома на перине.
— Итак, — громко сказала я, останавливаясь перед ним, — хочу знать о Марсовом поле. Расскажешь всё и сразу — обойдемся без пыток.
Но убийца молчал, словно воды в рот набрал.
— Ну? — прикрикнула я на него и снова пнула по ране.
Вместо ответа вафельщик завалился на бок, уронив руки и стукнувшись головой о каменный пол.
— Что с ним? — спросил Лагар, и мы уже вместе склонились над убийцей.
Граф приложил пальцы к шее вафельщика, медленно выпрямился и сказал:
— А он не дышит.
Я бросилась вон так быстро, как только могла. Доктор Бужере не успел далеко уйти и остановился, когда услышал, что я его зову.
Мы вернулись в камеру бегом, и доктор совсем запыхался.
— Что случилось? — резко спросил он, ощупывая вафельщика, проверяя пульс и оттягивая веки.
— Не знаю, — сказала я. — Правда, не знаю. Я пнула его — и он повалился.
— Он мертв, — сказал граф Лагар. — Вряд ли поможет кто-то, кроме Всевышнего.
— Вы убили его, — Бужере оставил тело и посмотрел на меня обвиняющее. — Никакого суда — как это в духе Шаперонов! У него отказало сердце. Наверное, из-за болевого шока.
— Какой неженка! — не сдержалась я.
Смерть вафельщика была некстати. Совсем некстати! Что он там болтал про Марсово поле?..
— Чёрт! — я стукнула кулаком об ладонь. — Не мог сдохнуть немного попозже!
Лагар задумчиво портер подбородок, глядя на труп, а Бужере сказал, покачав головой:
— Для юной девушки у вас вовсе не нежное сердце.
— Да, вы правы, — бросила я раздраженно. — Моему сердцу может позавидовать сам Дуамутеф.
— Кто? — удивленно переспросил Бужере.
— Неважно, — отмахнулась я. — Идите уже, если бесполезны.
— С вашего позволения, — обиженно сказал доктор, забирая чемоданчик. — Но имейте в виду, я напишу подробный доклад на имя судьи. И не скрою ничего, чему стал свидетелем. Здесь, — он пальцем обвёл камеру.
— Пишите, пишите, — разрешила я.
Когда тело унесли, мы с графом задержались в камере.
— Последняя ниточка порвалась, — сказала я. — Теперь всё сначала.
— Но убийца пойман и наказан, — утешил меня Лагар. — Кто знает, что решил бы судья — а так небеса проявили высшую справедливость.
— На самом деле, небеса загадали нам ещё одну загадку, посложнее первой.
— Вы о чем, Медхен?
— А вы не поняли? — я посмотрела ему в глаза. — Вы же видели карту и даты. Вы и Франко. Видели — и ничего не поняли?
— Что я должен был понять? — он нахмурился.
— Анна-Ми была права. Только жертвы могут указать на убийцу. Я нанесла на карту все места, где были обнаружены трупы, проставила даты, и увидела нечто странное. У нас есть убийства мужчин (реже — женщин) после ярмарок на большой дороге, убийства женщин и детей (реже — мужчин) на дороге в дюнах, и девушек на Марсовом поле.
— А что тут странного? Мы это и так знали — и места, и время убийств.
— Странно то, — пояснила я, только вздыхая от его недогадливости, — что на Марсовом поле никогда не убивали мужчин и детей. После ярмарки никогда не убивали детей и женщин из числа случайных прохожих. Жертвами после ярмарки были те, кто нёс с собой приличную денежную сумму, и чаще всего погибали мужчины, которые перед этим хорошенько напивались. А в дюнах убили всего трех мужчин. Кроме того, только в дюнах было совершено сто семнадцать нападений, но убито — сорок три человека. Многим удалось убежать, а то и отбиться от зверя, как удалось месье Бужере. На Марсовом поле не выжил никто, как и на ярмарочной дороге.
— Вы намекаете… — начал Лагар, но я его перебила.
— Покойная мадам Анастейша рассказала мне много чего, в том числе и семейную историю вашего рода. И произнесла одну интересную фразу. Важны причины. Понимаете, Рауль? Причины. Почему кто-то убивает? Вафельщику нужны были деньги, и он подстерегал своих жертв после ярмарки, прокусывал им шеи и грабил. Но жертвы в дюнах растерзаны в клочья и частично съедены. А на Марсовом поле убивали девиц, выгрызая им внутренности. Только внутренности убийце не нужны. Ему нужны сердца. Горячие девичьи сердца, как в легенде про первого Лагара. Что получается? Три группы убийств, три разные цели — похитить деньги, утолить голод, принести в жертву деву.
— Хотите сказать, что убийц трое?..
— Вы — король мысли, месье Лагар, — похвалила я. — Наконец-то поняли. О! Что это там? — я указала в угол, где совсем недавно лежало тело вафельщика.
— Где? — Лагар не сразу понял, о чем я говорю, так он был захвачен открытием, что в Ардеше орудуют трое убийц.
— Вон там, в углу. Да посмотрите же!
Граф сделал шаг к стене, наклонился, шаря по полу, и в это время я выскользнула из камеры, захлопнула дверь и задвинув засов.
— Эй, что за проказы, мадемуазель?! — тут же послышалось изнутри, а потом раздался стук кулаков. — Откройте! Выпустите меня немедленно!
— Не возмущайтесь, Рауль, — сказала я, не уверенная, что он меня слышит. — Но сейчас я должна обойтись без вашей помощи.
17. От руки девы умрёшь
Только с наступлением темноты я вернулась в замок Лагаров. Пульхерия с отвращением сообщала, что ужин не приготовлен, потому что граф выехал из Ардеша с королевскими ловчими, а мадемуазель Саломея согласилась обойтись холодными закусками и вином.
— Граф сообщил об этом лично? — спросила я.
— Королевский ловчий прислал записку, — сказала служанка, нарезая вареное мясо с такой свирепостью, словно четвертовала лютого людоеда. — Так что если вам что-то не нравится, то готовьте сами.
— Не беспокойтесь, я не голодна, — ответила я и прошла в гостиную.
Саломея сидела в кресле, держа в одной руке бокал с вином, а в другой — тонкий кусочек поджаренного хлеба с ломтиком маринованной ветчины.
— Добрый вечер, — сказала я.
— Присоединяйтесь, Медхен, — пригласила она меня, отправляя в рот тартинку. — Я пью за вашу подругу, — она подняла бокал с красно-рубиновым вином.
— Благодарю, но я не пью вина.
— Тогда я налью вам лимонада, — предложила она. — Знаете, эта история с вашей подругой так удручающе на меня подействовала… Как всё-таки хрупка и ничтожна человеческая жизнь… Сегодня ты жив, смеешься, поёшь… — Саломея налила мне лимонада из графина и подала бокал, — а завтра тебя кладут под могильный камень. Это страшно, Медхен. Страшно и печально. И вдвойне страшно, что от смерти невозможно спастись даже Красному Шаперону. Что уж тогда ждать нам — людям простым и слабым…
— Такова жизнь, — я вошла в комнату и взяла бокал с лимонадом. — И тем больше необходимо ценить каждое мгновение жизни.
— Вы совершенно правы, маленький философ, — подтвердила Саломея. — Выпейте со мной. Очень грустно и неправильно пить в одиночестве.
Мы стукнули краями бокалов, и выпили.
— Анна-Ми была очень хорошей, — сказала я, помолчав. — Она всегда играла роль хорошенькой пустышки, а я — её камеристки. Но она была очень умной.
— Верю вам, — протянула Саломея, подливая себе ещё вина. — Ведь в Ордене Красных Шаперонов других не держат.
— Я совсем не такая, мадемуазель. Я ещё только на первой ступени… Анна-Ми обучала меня всему, — мне пришлось сесть в кресло, предложенное Саломеей, потому что меня душили слезы.
— Уверена, вы прекрасно постигнете эту науку и без вашей подруги, — сказала она. — Пейте лимонад. Когда пьете, плакать не получается. Не знаю, как вы, а я считаю, что слёзы — это не признак печали, а признак слабости.
— Согласна с вами, мадемуазель.
— Ещё? — она взяла графин и вопросительно посмотрела на меня.
Я без слов подставила бокал.
Мы просидели в гостиной замка около получаса. Саломея пила вино, я тянула лимонад, иногда мы обменивались парой-другой фраз, вспоминая мертвых, цитируя философов прошлого, но чаще — молчали.
— Ваш брат уехал с королевскими ловчими? — спросила я, когда часы пробили десять.
— Рауль одержим поймать этого дьявольского волка, — рассеянно кивнула Саломея. — Надеюсь, в компании королевских ловчих ему ничего не угрожает.
— Не волнуйтесь, я не сказала им, что вы и ваш брат — оборотни, — ответила я так же рассеянно.
Саломея вздрогнула, вино выплеснулось на ковер.
— Что вы такое говорите? — пробормотала она.
— Я всё знаю о проклятье первого Лагара, — доверительно рассказала я. — Сначала я думала, что убийца — ваш брат. Но Анна-Ми сразу не подозревала его, и теперь я убеждена, что ваша семья ни при чем.
— Боже, — Саломея принялась обмахиваться рукой. — Признаюсь, вы напугали меня, мадемуазель. Надо ли нам ждать донесения в Орден? Уверяю вас, мы никому не причинили зла.
— Верю вам, — я не удержалась и зевнула. — Уже поздно. Я хотела поговорить с вашим братом, но видите как вышло… Де Невали такие деятельные. Мне пора, прошу прощения, — я хотела встать, но не удержалась на ногах и снова тяжело уселась в кресло.
— По-моему, вы устали, — произнесла Саломея, скептически глядя на меня. — Не геройствуйте, мадемуазель. Сейчас не время бродить по дюнам, пусть вы хоть трижды Красный Шаперон. Оставайтесь в замке.
— Спасибо, — искренне поблагодарила я. — Вы правы, мне надо отдохнуть. Но я не хочу вас беспокоить…
— Какое беспокойство? — она фыркнула. — В замке только я и Пульхерия. Когда вернется брат — не известно. Вы никого не стесните.
Я снова зевнула и уютно устроилась в кресле, закрывая глаза.
— Доберитесь хотя бы до постели, — заботливо сказала Саломея.
— Если честно, никуда не хочу идти, — ответила я сонным голосом. — Вы правы, я как-то очень сильно устала…
— Идемте, я вас уложу, — Саломея очутилась рядом и помогла мне встать, обняв за талию.
— Вы так добры… Почему-то мне не по себе… — пробормотала я и повалилась прямо на ковер.
Когда я открыла глаза, то сначала увидела ночное небо в серых тучах, скупо освещенных луной, и сучья старого дерева. Сучья тянулись вверх, как костлявые руки, будто молили о спасении.
Волосатое дерево.
То самое, на котором Дирк Волк развешивал тела своих жертв.
Руки и ноги у меня были связаны. Причем руки — за спиной. Я лежала лицом к небу, и камни больно впивались в локти и запястья, а кто-то ловко расшнуровывал мой корсаж, обнажая мне грудь.
Я перевела взгляд с небес на землю и обнаружила рядом с собой Саломею, стоявшую на коленях. Это она раздевала меня — быстро, деловито, и держалась очень прямо — стараясь не качнуться ни вправо, ни влево. А когда ей понадобилось наклониться, то лицо её заметно дёрнулось.
— Болит бочок, серый волчок? — спросила я тихонько.
От неожиданности она сначала отпрянула, но потом вернулась, присматриваясь ко мне.
— Значит, это вы, — сказала я, глядя ей в глаза. — Это вы убивали всех. Вместе с братом.
— При чем тут брат? — сердито спросила она и, вооружившись ножом, начала распарывать на мне нижнюю рубашку. — Мой брат — жалкий неудачник. Ему даны великие силы, а он не хочет их применять. Решил не жениться, чтобы не было детей с проклятьем. С проклятьем! Это не проклятье, это великий дар! Но есть я — не забывшая семейные предания.
— Только жаль… что оборотничество не передается по женской линии, — подсказала я.
— Не передается, — согласилась она, располосовав мою рубашку от ворота до пояса. — Но есть человек, который готов принять нашу великую судьбу. Судьбу Лагаров.
Над ней, заслонив собой луну, появился доктор Бужере, с чемоданчиком под мышкой.
— Доктор? — спросила я удивленно.
Моя грудь была полностью обнажена, но сейчас это было мелочью, не заслуживающей внимания. И месье Бужере не смотрел на меня плотоядно. Похоже, его совсем не волновало, что на земле лежит полуголая связанная девственница. Не волновало в определенном смысле. А так он оглядел меня с удовольствием — почти ласково.
— Удивлены, дорогая мадемуазель? — произнес он весело.
Саломея уступила ему место, и доктор опустился рядом со мной на колени, положив на землю чемоданчик.
Я повернула голову и увидела, как открывается верхняя крышка, а потом приподнимается перегородка посередине — во врачебном чемоданчике было двойное дно.
— Золотой серп! — воскликнула я, потому что в чемоданчике лежало именно оно — дьявольское оружие первого Лагара.