Домой вернулись, когда солнце уже на половину за рекой скрылось. Быстро собрали на стол, а после ужина Злата сразу же спать отправилась. Она так вымоталась, будто и сама вместе с Дарьяной рожала.
***
Невидимая стена, разделявшая их от первой встречи, день за днём начала понемногу истончаться. Радогор понял это, когда Златояра к нему в первый раз в кузницу заглянула и попросила о помощи. Он ушам своим не поверил, когда Злата улыбнулась ему смущённо и молвила:
— Не могу шкуру на колоду переложить, поможешь?
Медвежья шкура и сама по себе не лёгкая, а уж когда водой напиталась, так и вовсе неподъёмная, тем более для девицы. А после ещё раз забежала ветерком летним, перебрала все ножи скорняжные, что в кузне нашла, выбрала три и упорхнула обратно в свою мастерскую. И кто бы мог подумать, что вот так расцветёт — дай только любимым делом заняться.
Все её пряжи да вышивки разом без внимания остались. Просыпалась чуть свет, быстро обед готовила и бежала шкурой своей заниматься. Радогор не раз её чуть не силой обедать тащил — весь мир за работой забывала. Как-то раз заглянул под навес, пока она в избе занята была, пригляделся и диву дался, насколько хороша была выделка. Шкура продублена, прожирована была так тщательно, что и края срезать не хотелось. Изнанка мягкая ровная, растянута равномерно, оставалось только ахнуть от восхищения — какова мастерица! Она эту шкуру бархатом подбила и одеялом сделала.
А насколько Злата приветливее стала… За ужином, бывало, как начнёт щебетать, и столько у неё историй про охоту оказалось — а ну-ка с двенадцати лет по лесу с луком бегать, в какие только передряги не попадала. А как она слушала радогоровы рассказы о походах и битвах… В глазах истинно детский восторг появлялся. Он мог часами с нею говорить, лишь бы подольше видеть её такой. Иногда ещё в кузницу заглядывала. Подкрадётся, бывало, тихонько и глядит из-за плеча, чего там Радогор мастерит нового. Украдкой так: «А это для чего?» — спросит, — «А тем инструментом что делают? Как?»
Понял Радогор, что прикипает душою к девчонке, день ото дня всё больше. Стал ловить себя на том, что возьмётся вечером корзину плести или рукоять для нового ножа вырезать, а сам только и смотрит, как она у печи хлопочет. Сколько раз приходилось ему самого себя одёргивать, когда она рядом оказывалась, на стол подавала или в сенях узких с ним сталкивалась. Руки его сами к тонкому стану тянулись, желая обнять, прикоснуться хотя бы. Да нельзя — обещал ведь.
Златояра и сама не заметила, когда успела отношение своё к Радогору поменять, вроде только недавно тем был, кто её в неволю забрал, от семьи отлучил, а уже и другом стал. И как-то скучно без него становилось. Она тогда приходила к нему в кузницу смотрела, как он работает да надоедала вопросами бесконечными, так интересно ей стало, как он всю ту красоту мастерит. Всё думала: вот сейчас прогонит, вот надоест ему, и такой нагоняй ей сделает, что на всю жизнь забудет, как докучать. А он наоборот — терпеливо всё рассказывал, показывал, разъяснял, что да как делается.
Один раз, правда, не посмела она туда войти, только к двери подошла, и застыла на месте, он был не один. Заглянула осторожно в дверь и отпрянула — девушка. Как же её звали? Забава? Любава? И всё бы ничего, да она так на кузнеца смотрела, будто во всём мире ничего дороже нет.
— … Откажись, — расслышала девичий голос, — вся деревня уже знает, потешаются над тобой: «кузнец жену усмирить не может». Она творит, что вздумается, мужиком одевается, оружие носит, а ты и сказать ничего не смеешь. Где ж то видано, чтоб баба так себя вела? Я бы, такого в жизни не сделала, я бы…
— Довольно! — зарычал кузнец свирепо. — Не твоё это дело жену мою обсуждать и мне указывать. Серп твой я уже наточил, ступай, у тебя, должно быть работы полно ещё…
— Радогор!
— Я сказал, довольно!
Злата никогда его таким не видела, даже страшно стало, а как он на неё так разгневается? Несдобровать будет. И жалко девушку было, видно же, что любит его. И, в то же время, на душе как-то тепло стало от того, что он вступился за неё, женой назвал, хоть и не любима, да и не жена, по правде.
«Жаль, что я так поступила тогда. Сейчас всё, может, и по-другому было бы. Кто ж знал, что он такой на самом деле — добрый, весёлый, заботливый? А теперь поздно…»
***
Так незаметно и осень наступила. Злата старалась жить, как прежде, да мысли, от которых стыдно становится, одолевать её стали. Раз она после ужина со стола прибирала, старалась и не смотреть на него, чтоб желаний своих не выдать.
Радогор пораньше лечь спать собрался — устал за день. Будто нарочно дверь в горницу свою прикрыть забыл. Как ни в чём не бывало пояс развязал, рубаху через голову стянул — Злата и обомлела вся, что-то странное в ней всколыхнулось, в жар бросило. Сердечко в груди отчего-то затрепетало. И отвернуться бы, да сил нет, тело не слушается. А когда он к пояску на штанах потянулся, руки её совсем обмякли, и горшок, что держала, с грохотом об пол разбился. Радогор мигом на звук прибежал, как был в одних штанах, ещё и присел рядом, чтобы помочь. Златояра черепки с пола собирает, а руки так и дрожат. Во рту пересохло, дышать трудно.
Кузнец забеспокоился, ладошки её поймал:
— Эй, ты чего? Испугалась что ли? Горшков вон сколько — бей не хочу. Не велика беда.
А Злате и сказать бы, что не оттого её дрожь пробрала, да язык не ворочается, будто прилип. Подняла взор и, прям лицом к лицу с ним оказалась, да так близко, что и тепло его на щеках почувствовала. Сердце пуще прежнего зашлось.
Радогор, как заворожённый, смотрел на неё. Глаза серебристые так и манили к себе. Чуть вперёд подался, отчего Злата вздрогнула и поспешила глаза отвести. Он будто чары с себя сбросил, поднялся и пошёл к печи за веником. На ходу руки в кулаки сжал, даже костяшки хрустнули — «едва сдержался…»
Долго Злата уснуть в тот вечер не могла, всё виделись ей глаза янтарные, будто огонь яркие, руки сильные. Всю ночь ворочалась, то жарко ей было под шкурой медвежьей, то зябко.
После Дня Сварога Радогор каким-то странным, неразговорчивым стал, будто маялся от чего-то, места себе найти не мог. Всё беспокоился, что отец с Изяславом долго из града не возвращаются, хоть дорога туда безопасной была, всего два дня пути. Да и разбойников в этих краях давно не видно — княжья дружина всех перебила. А всё ж неспокойно ему было. Злате так и не удалось узнать, что случилось, на все вопросы он только и отвечал, что в порядке всё и ей не о чем тревожиться.
А потом Радогор снова переменился, так же неожиданно, как и беспокойным стал. Всё утро от Златояры взгляда оторвать не мог, ей даже неловко стало:
«Неужто натворила чего? Всё ведь как обычно», — думала она.
После завтрака он, вместо того, чтоб в кузницу пойти, зачем-то в горницу свою ушёл, а минутой позже вернулся, неся в руках что-то длинное, шёлком обёрнутое. Злата решила — заготовка для работы какая-то иль ещё чего. А он свёрток на стол перед ней положил:
— У тебя ведь именины сегодня? — она неуверенно кивнула в ответ. — Подарок для тебя. Посмотри, подойдёт ли?
Злата осторожно ткань развернула и дар речи потеряла. На столе перед ней новенький лук лежал, да какой красивый… По всей длине резьбой искусной украшен, а на грифах, где тетива крепится — когти медвежьи.
Взгляд на него подняла, будто спрашивая:
«Те самые когти что ли?»
— Твой медведь, — кивнул Радогор, будто мысли её прочитал. — Оберегать тебя станет, когда снова на охоту пойдёшь.
Рядом и колчан кожаный лежал — стрелы в нём одна к одной, наконечники стальные, оперение черным выкрашено. О таком подарке она и мечтать не смела. Когда медведь её лук сломал, думала, что тогда последняя её охота была. Дрожащей рукой взяла подарок, тетиву натянула, прицелилась в цель невидимую и вздохнула с восторгом — в руке лежит лучше прежнего, тетива тугая крепкая, а уж как ей резьба понравилась словами и не выразить.
— Покажешь мне однажды, как ты стрелять умеешь? — улыбнулся кузнец.
— Я… Да… не знаю, как и благодарить тебя…
— Понравился значит?
— Не то слово… Ты мне… будто душу новую подарил…
— Вот и славно. Только одна в лес не ходи, как бы беда опять не приключилась.
========== Лада ==========
Скоро и первый снег выпал. Еще вечером тучи на небе собирались, а к утру сугробы почти по колено насыпало. Да такой мягкий да пушистый снежок был, на солнце серебром сиял, даже глядеть больно. Златоряра тут же все половички из дома вынесла на снегу почистить. Стирку затеяла. Только сорочки чистые развесила, как об её плечо снежок разбился, все лицо снегом засыпало. Оглянулась — «ах ты ж злыдень!» — Радогор у двери в кузницу стоит, ухмыляется да новый снежный шарик лепит.
«Ну, держись», — подумала. Бросила ушат, что в руках несла, на землю и сама за снегом присела.
Ловко от снежка увернулась и свой в ответ бросила, в грудь Радогору попала. А он отряхнулся и ещё больше разыгрался. От ее бросков уклоняется, сам новые снежки делает. Целая война у них развернулась. Как дети малые, по двору бегают, хохочут.
Тут Злата приловчилась и прямо в лицо Радогору снегом угодила. Тот такую грозную мину скорчил, что она и со смеху покатилась. Он тут же к ней ринулся — поймать и наказать негодницу! Та сразу же поняла что он задумал и наутёк бросилась. Бегает от него по двору и ещё громче смеётся:
— Не поймаешь, не поймаешь!
Из боковой калитки выскочила, и знай, дразнится. Только Радогор к ней — она взвизгнула и к реке побежала. И десяти шагов не одолела, как в его руках оказалась.
— Попалась — выдохнул, к себе лицом её поворачивая.
Злата ухмыльнулась хитро, мол, «посмотрим ещё кто кого!» Извернулась и под колено его подсекла — отец и с людьми драться маленько подучил. Радогор на ногах не устоял, да так вместе с нею в снег и рухнул. Кубарем прокатились они с пригорка до самого берега. Злата даже глаза зажмурила, а когда открыла, оказалось, что прям на груди у него лежит, а он до сих пор её в объятиях крепко сжимает. Встретились глазами да так и замерли оба.
От взгляда его Злату в жар бросило. А Радогор смотрит на неё и наглядеться не может. Шапка с головы слетела давно, косы растрепались, румяная от мороза, дышит часто, с губ алых парок срывается. Он и власть над собою потерял — сам не заметил, как притянул её к себе и к губам этим сладким прильнул. Нега мёдом хмельным по груди растеклась, как же горячо, как сладко. Захотелось прижать её к себе ещё крепче, прямо там, в снегу, её своею сделать, получить то, что так давно ему обещано было.
Злата было прижалась ближе, застонала сладко, не в силах самой себе противиться, да вдруг опомнилась, отпрянула, краской залилась. Прытко на ноги вскочила и в избу сбежала. Он не стал её удерживать, так и лежал в снегу, в небо синее с улыбкой глядя.
«А я-то все думаю: как подобраться, как к себе привернуть? Захочет — не захочет. А она, оказывается, теми же думами мучается. Ну, теперь точно не сбежит, не обманет. Моя! Перед людьми и богами — моя».
Злата в избу забежала, спиной к двери прижалась, и сама понять не может, что на неё нашло. Губы огнём горят, сердце из груди выпрыгивает, и стыдно и радостно, и сладко так, что ни с мёдом, ни с ягодами не сравнить.
«Это что же? Неужто мила я ему стала? Что же делать? И ведь не спросишь прямо — стыдно».
До вечера она Радогора сторонилась, будто боялась чего. Прям в комочек вся сжалась, что твой ёжик, иголок только не хватало. А он её и не трогал, понимал, что не так просто все для девушек. Это ж как целую крепость сдать. Сколько злилась, рычала, противилась женитьбе, и все в пустую что ли? Так просто не покорится, надо ей времени дать. Он даже специально пораньше спать ушёл, чтоб не смущать её ещё больше.
Утром он Злату в избе не нашёл. Завтрак приготовила и в горнице закрылась — прячется опять.
«Ну, это не надолго».
Поел быстро и в кузницу ушёл, к лету надо инструментов новых выковать, людям могут новые плуги да косы понадобиться.
Около полудня к нему Олеся, девчонка соседская, забежала — глаза перепуганные, еле дышит:
— Радогор, там…
— Что такое?
— Там… Веснян в воду… Злата за ним… Его вытащила, а сама…
— Где?
— На речке…
Сердце у него, словно и биться перестало — под лёд провалилась. Тулуп с крючка сдёрнул и к реке, со всех ног, бросился. Только со двора выбежал, сразу ватагу детишек увидал, Весняна, мокрого насквозь, домой повели. Остальные мальчишки мечутся, что делать не знают, девочки слезами заливаются — полюбилась им Златояра, часто с ними играла. Стоят гурьбой вокруг полыньи, а Златы уж не видно, ко дну пошла, только след кровавый на снегу остался, там, где она об лёд поранилась.
Радогор гаркнул на малышню, чтоб прочь от реки ушли и больше сюда не совались, а сам, не раздумывая, в ледяную воду ухнул.
«Так вот оно как, русалкой становиться — больно».
В кожу, будто тысячи иголок впиваются, мускулы все холодом сковывает — и пальцем не двинуть. Где-то далеко наверху солнышко светит, снежок сверкает, а к ней со всех сторон тьма подступает.
«Не увидеть мне его больше… ни солнца, ни снега. И Радогора не увидеть, улыбки его, огоньков в глазах янтарных. Жаль. Жаль, что так поступила, что сказать не решилась, как он дорог мне стал, как близок».
Мимо тень какая-то промелькнула.
«Рыба? Интересно, а меня рыбки быстро съедят? Вкусно им будет? Кто знает…»
Темно вдруг стало, что-то её схватило и в сторону потянуло.
«Наверняка, Водяной. Бороться сил нет, да и за что бороться? Может, он заберёт меня к себе во дворец, русалкой сделает? Может, это не так уж и плохо… Радогор себе хорошую жену найдёт, счастлив будет, так ведь?»
Свет перед глазами её окончательно померк, кожа, будто одеревенела совсем, в груди вдруг так больно сделалось.
«Вот и все, сейчас сердечко стукнет в последний раз и замолкнет».
Вдруг, будто издалека, голос родной донесся:
— Не смей, слышишь? Не позволю! Ни нечисти, ни богам не отдам! Дыши!
Все тело вдруг огнём полыхнуло, так горячо, больно. Всему телу больно. Смутно различила треск рвущейся ткани, показалось, будто к телу раскалённое железо прикладывают. От боли кричать хотелось, да горло не слушалось. Как в тумане перед глазами образ Радогора мелькнул.
— Прости… — только и сумела прошептать.
Взглянула в последний раз в глаза его огненные и канула в забытьё.
***
Солнечный луч лениво прополз по кровати, оставляя своё тепло на подушках меховых, запутался в косах золотистых, искорками яркими заиграл. Златояра пошевелилась во сне, показалось, будто снова в медвежьи лапы угодила. Так жарко, за спиной точно горнило. Глаза приоткрыла — и правда медведь. Испугалась бы, не знай она каждой пяди шкуры, которую своими руками выделывала. Только где это она? Огляделась, поворочалась в мехах и похолодела — Радогор… Почувствовал её возню, на спину во сне перекатился, из рук выпуская.
«Как я с ним под одним одеялом оказалась?» — начала в уме вчерашний день перебирать. Вспомнила, как у реки гуляла, увидела ватагу ребят на льду. Веснян… Точно, он в реку упал, а она на помощь поспешила. Потом лёд под ней проломился, и сама в студёной воде оказалась. Мальчишку из полыньи вытолкнула, а самой выбраться сил не хватило.
«Выходит, это он меня из реки вытащил? Не привиделось, значит».
Села в кровати, только сейчас заметила, что нагая совсем, и поспешила шкурой укутаться. Хотела разозлиться, но вспомнила, чему отец учил — живое тепло лучше всего от холода бережёт.
Так и сидела, глядя на него спящего, раздумывала, за что судьба его с такой непутёвой свела? То от медведя её спасать, то в мороз из реки вылавливать, ещё и с причудами её мириться пришлось. А ведь он хороший, добрый, да и собою хорош.
Поплотнее шкурой укуталась и ненароком с Радогора одеяло стянула, открывая взору широкую грудь, рассечённую ужасным шрамом, чуть пониже, на животе, заметила ещё два поменьше. Злата даже дыхание затаила. Он рассказывал, что три раза у порога смерти стоял, вот они, значит, следы тех дней. Протянула руку, провела осторожно пальчиками вдоль одного шрама, другой прорисовала. Подняла взгляд на лицо и замерла, как заяц, что охотника заслышал — проснулся.