Эжен утирал кровь и улыбался кровавым оскалом.
— Я так замерз, Эйнар. Мне холодно рядом с тобой. Все, о чем я мечтаю…
Эйнару не пристало слушать оправдания, и если в этой комнате и были желания, то только его собственные.
— Мальчишку высекут, а ты заплатишь за скрипку. Твой язык заплатит. Не так уж важно чья задница, мой Эжен. Короля или конюха, так ведь? Значит сегодня мой день. — Он уселся на край кровати и потянул за собой Эжена, который выворачивался, как мог, пока принц не схватил его за отросшие волосы. Мальчишка застыл с открытым ртом и жадно ждал продолжения. И оно было. Эжен ласкал Эйнара ртом, причмокивал, отдаваясь всей своей влюбленной сутью своему господину, послушно расслаблял горло и принимал его в себя. Это длилось вечность, пока рыжик на заднем фоне не расплакался. Не попытался сбежать, чтобы не видеть будущего короля, загнано вдыхающего раздутыми ноздрями воздух: — Как же я хочу тебя, Эжен… - он изливался сухими мучительными толчками. Почти больно, в последний момент расслабив пальцы, отпуская на волю “свою маленькую птичку”, но она не улетала. Жадно забрала все то, что ей дали - хоть так, хоть кусочек оторвать своего счастья.
Эйнар на прощание с закрытыми глазами ворошил его локоны, спутавшиеся и взмокшие на лбу. Эжен просто сидел у кровати. В очередной раз проигравший и убитый любимой рукой. Он откинул голову на покрывало, а Эйнар гладил. В комнате царило молчание, прерываемое лишь стуком часового механизма. Где-то далеко. Он словно кукушка отсчитывал минуты их жизни. И каждый это знал.
Эйнар ушел очень скоро. Так и не закончив свою пафосную речь, но посыльный явился через час, и Эжен был отправлен на проповедь в королевскую часовню.
Мальчишка за спиной заснул, так и не дождавшись пока его заметят, и Эжен нашел его, только когда стал разыскивать под подушкой свою книжку. Чтобы не скучать, он придумал себе забаву и рисовал всех, кто попадался под руку и злой взгляд. И картинки были злые: растянутые в оскале лице, мутные вытаращенные глаза, и животы, животы, животы… Чтобы он не делал, он не забывал, почему он здесь. Он ждал и желал видеть только одного человека. Остальные превратились в месиво из образов в его альбоме, который он собирался оставить здесь навсегда, покидая замок.
Поговаривают, что беременные женщины не замечают ничего вокруг себя, но прекрасно вычленяют из толпы товарок. Даже если животик маленький, по каким-то неуловимым признакам они отыскивают на лицах признаки беременности и пялятся. Эжен и был такой беременной. Он терпел ненавистные условности, запретил ремонтировать свой дом в провинции: “Вот въеду, тогда и сделаю все, как надо”. Он не имел права даже коснуться Эжени под пристальным взором Эйнара. Потому что Эжен сейчас на краю, потому что неизвестно, что у него на уме. От него не откупиться золотом, и даже любовью. А как бы было хорошо договориться полюбовно, расстаться на дружеской ноге и забыть. Не помнить больше этих смущающих правдивых глаз. Никто и никогда не полюбит Эйнара как малыш: просто так.
Эжен расплатился с рыжим музыкантом подарком Эйнара. Это было легко - просто снять с пальца синий камешек размером с косточку вишни и сунуть ее в ладонь задремавшему сопляку. И не нужны эти камни. Не нужны капризы и притворство. Быть может, любовь уже нашла лазейку в прочной броне и тишком вытекает. Когда-нибудь этот ручеек высохнет, и Эжен знал это точно. Он знал, что растворится на дорогах королевства в первую ночь после рождения младенца. Так будет лучше. Он решил, что никогда не вернется в свой дом.
Тогда, во время путешествия, он впервые смог понять, что мир не состоит из каменных стен, что где-то, как в далеком детстве, есть прилив, и море ласкает скалы целый день. Он начал читать. Разбирал детские книжки Эйнара, искал новую цель в жизни. Но сперва он хотел понять, как эту дорогу нашел его любовник. Из чего сложилась его жизнь, что оставило метки. Он копался в холодных, отсыревших книгах. Искал рисунки, которыми маленький Эйнар мог обозначить свое отношение к чему-то, выразить желание обладания, цель, но никаких пометок не было и в помине, а заставший его за этим занятием принц, усмехнулся и сказал, что надо быть дурнем, чтобы делиться своими мыслями, женщинами и деньгами. Он не добавил главное слово, и это был еще один шаг в пропасть. Эжен замер, пытаясь освободится от пустоты, заполонившей сердце. Трудно было дышать рядом с Эйнаром. Пустота…
— А мной? Ты сможешь разделить меня с кем-то? — Эжену было все равно, но он спросил.
— Котенок, только ради тебя, ты сам знаешь. Только ради тебя я терплю все это. А так, убил бы давно…
Эти слова всплывали в памяти маркиза на проповеди. Он отмахивался от них и опять погружался в свою боль.
Эжен сидел на проповеди и рассматривал новеньких дворян. Побывавшие на войне, измерившие цену своей жизни, они с недоумением рассматривали придворных. Пышные мужские платья соперничали в роскоши с женским одеянием. Как селезни, переливавшиеся на солнышке, они откровенно смотрели на дам, а ведь многие были уже беременны, были женами. Эжен не смог вытерпеть этой мучительной перестрелки. Люди изменяют даже в утробе матери.
Он включился в эту игру, придумал небольшую шалость и выскользнул из часовни. Хотелось курить, покусать какого-нибудь провинциала едкими словечками, но объект все не находился. Оставалось только въехать в тесный кружок офицеров, которые ютились у входа и не смогли зайти.
Не все были одной веры с королем, и это добавляло распрей в стране. Конфликты возникали на пустом месте, вспыхивали как петарды из пары небрежных фраз. Именно этого и жаждал Эжен. Он вклинился в их круг и как маленькая обаятельная болонка закрутился на месте, протягивая руку попеременно всем. Легко втереться в доверие он умел при желании. Он стрелял своей улыбкой и рассеивал вокруг синеву своих глаз. Ему улыбались ответно. Никто из присутствующих не знал Эжена в лицо. Слушок о любовнике принца прокатился по отрядам много месяцев назад, но по большому счету, это мало кого интересовало. Эйнар пока не получил боевого крещения. Король предпочитал наемников - кадровых военных. За идею нынче мало кто воюет. А куш, обещанный легионерам был не мал. Каждый получал титул, а к нему, как известно, прилагался небольшой удел. Некоторым повезло - Король был щедр и приближал своих противников ко двору. Аскетичные отступники сдавались на посулы и продолжали служить империи верой и правдой, получая взамен свободу и возможность продолжать верить в то, что завещали им деды. Будущие победы сильных северных воинов с лихвой окупали все затраты.
Эжен разжился у курящих сигаретой и теперь терся между рослыми северными парнями, сложив руки на груди и закусив в зубах сигарету. Ему нравилось разглядывать мужчин с детства. А тут такое лакомство! Три офицера. В скромных сине-серых коротких доломанах с небрежно, даже игриво наброшенными ментиками. Они вели себя сдержанно и просто представились новому знакомцу. Эжен слушал их и подмечал северный, отдаленно-знакомый ему стиль общения. Значит и правда отщепенцы, как справедливо заметил кардинал. Эжен повращался среди “зануд”, как он едко отрекомендовал вояк, слишком холодных, так непохожих на молодых мужчин двора. И где-то на краю мелькнула мысль: “Хорошо, что не похожих”.
— А правда ли, что в ваших краях мужчины вольны делать выбор между женщиной и мужчиной? - Ему было скучно, и он спросил. А что такого, собственно? Никто не смутился, лишь пожали плечами.
— Церковь не запрещает нам этого. А что, мальчик, у тебя на примете есть подходящий жених? Или ты сам решил сменить веру? — Солдат постарше с улыбкой уставился на Эжена, который не покрылся красными пятнами только потому, что загар бронзой закрыл ему все тело. Купания голышом сказались благотворно не только на настроении, но и очистили кожу от юношеских прыщей, освободили от привычки краснеть. За это лето он стал гладким, как бронзовый шелк, и весь светился от желания. К нему тянуло. Он молча затушил сигарету, зыркнул на “старика”, а военный и, правда, был седой, как лунь. Эжен не ответил и поперся воплощать свой план в церковь.
Он пробился в уголок, уселся рядом с Эжени и начал усиленно стягивать с себя чулок. Вот-вот покажется подвязка. Эжени покосилась на его его мучения. Зашептала в ухо:
- Эжен, имей совесть, тебя блохи закусали? Давно пора завести какую-то живность. Хоть отвлечешься. - И опять уткнулась в требник, с трудом пряча улыбку за завесой волос, но глаз принцессы все еще косил в сторону Эжена. Он отнял у нее синий карандашик, которым она помечала особо важные места для будущей матери, и начал выписывать на подвязке буквы.
- О боже, Эжен, прекрати немедленно. Если Эйнар заметит… Ему это не понравится. Не зли его. Вы потом долго мучаете друг друга и меня, а мне нельзя волноваться. Эжен, — она отклонилась к нему, якобы незаметно, а потом сказала: — Эжен, тебе нравится кто-то из новых офицеров? Назови мне его, и он будет твой завтра же. — В ее словах было искреннее желание сделать счастливым друга, но еще больше она мечтала захватить в личное пользование сердце Эйнара. А он ускользал каждый раз, стоило только Эжену вильнуть хвостом. Ничего не изменилось. Он уважал ее по-прежнему, но влюбленность, как вспыхнула тогда у моря, так и погасла, растворилась рядом с маленьким маркизом. Эйнар навязчиво шел к ненависти от любви, но этот путь слишком долог, чтобы Эжени и ребенок могли ждать: — Кто этот несчастный, которого ты захватил в свои помыслы? - Эжени вырвала у него карандаш. - Диктуй его имя
В прежние времена, Эжен с удовольствием бы потешился с принцессой, вымучивая имя избранника, но сейчас он просто страдал от скуки и поэтому написал на подвязке слова: “Дам любому солдату”. Он заслужил.
И самое ужасное, что он хотел этого. Отдаться терпкому счастью, просто подставить свой зад сильному человеку. Он мысленно разрисовал его, как героя, беспощадного убийцу. О, да… он и убьет его! А Эйнар будет вспоминать эту дурацкую выходку и сожалеть… Да не будет он сожалеть, ему все равно. Он мечтает избавиться от любых свидетельств существования Эжена. Эжена передернуло от этой мысли, но он не отступил. И оставив теряться в догадках принцессу, пересел к входу и выставил ногу со спущенным чулком в проход. Он сидел долго. До последнего слушателя, и даже Эжени не смогла вытащить его после окончания проповеди. А когда он встал с места и выскочил во двор, чтобы подышать воздухом, его тут же скрутила охрана. Злосчастный чулок стаскивал с него Эйнар в своем кабинете. Он сжег его в камине и устало опустился в кресло.
— Ты проиграл, малыш, с завтрашнего дня ты у нас невеста. Отдам тебя, кому пожелаю. Платье тебе принесут с утра. Теперь у тебя будет горничная, как у всех дам легкого поведения. А теперь просто уйди.— Я не хочу тебя наказывать, не хочу делать заложником в своем доме. Я трусливо терплю твое присутствие, потому что люблю. Но эта любовь не позволительна мне, да и многим мужчинам. Я не откажусь от короны, а ты не откажешься от ребенка. Нам придется рвать по живому. И мне будет сложнее. Я только что понял, кто ты для меня. Понимаю, что хочу быть рядом и как же это мучительно. Я отдам тебя лучшему. Ты сможешь вернуться, когда я остыну. А выбирать буду я. - Он не мог собраться с мыслями, путался в своих желаниях: то приближал Эжена, то гнал его прочь… - Сегодня ты останешься со мной. Не хочу больше мучиться, если кто-то возьмет себе королевскую подстилку, полюбит как я… С завтрашнего дня твой удел платье, подвязки и шелковые чулочки. Все, как ты хотел. Любимый.
========== Под кроватью, на кровати. Глава, в которой Эжен очень много спал и … ==========
Комментарий к Под кроватью, на кровати. Глава, в которой Эжен очень много спал и …
Опять не бечено…
Эжен проснулся среди ночи. К нему вернулось ощущение моря.
Упоительная шелковая нежность волн захватила его вновь, но не принесла радости. Он лежал на дне лодочки с пробитым дном, и приторно-успокаивающая вода пропитала все его существо. Совершенно голый, с закрытыми глазами, он пытался зацепиться за борта, чтобы не захлебнуться во сне. И только едва заметное укачивание штиля напоминала ему о реальности, помогало вытащить себя из дремы. Он вспоминал и не мог найти зацепок. И даже запах гниющих водорослей с берега не бил в нос. Он помнил его с детства. Неужели он тонет?
Он двигался в луже на донышке — вода качала его от бортика к борту — скользил ягодицами по дну, и мерзкая тошнота подкатывала к горлу. Он хватался за ускользающие мысли. Помнил заходящее солнце, падавшее на окна раз за разом, как удар. Оно переливалось перед глазами. От каждого брызжущего кровью луча становилось больно и смешно. Он не смог остановиться и хохотал под каждым ударом, пока Эйнар не опомнился. Истерика его испугала. Эжен так и не смог открыть глаза — они отекли и веки с трудом пропускали свет сквозь слипшиеся ресницы — красавчик. Но даже сквозь закрытые веки солнце обжигало глаза — он решил оставить все как есть и не смотреть. Перетерпеть. Иногда движение лодки замирало и Эжена скручивало с новой силой. Но сил, чтобы подняться и намочить лицо водой, не было.
“Вечер, — решил Эжен, когда в глазах потемнело, — или заволокло тучами.”
Он как-то неумело пошевелил руками и положил ладони на живот, который жил своей жизнью: в нем явно происходила битва — по расслабленным мышцам пробегала волна. Вернее это были толчки.
Эжен рванулся навстречу заходящему солнцу и раскрыл глаза. Вот оно солнце! С пепельными прядями упругих мокрых локонов: влажными от моря или дождя. И солнце любит море. Барахтается каждый восход и закат в синих волнах.
Лицо Эйнара жило своей жизнью, отдельной от тела — с полузакрытыми глазами, на обратной стороне век которых намертво застыло желание, с ритмично раздувающимися ноздрями и плотно-сжатыми губами. Это было солнце Эжени. Только в его лучах он мог жить и плавать. Солнце обжигало болью и не умело нести счастье. Но оказывается, Эжену кроме него не нужен был никто. Он залюбовался Эйнаром, раскачивающимся над его телом.
Между той минутой, когда он вошел к нему после проповеди и временем, когда Эжен пришел в себя под своим любовником, прошла вечность, целая жизнь, а он ничего не помнил. Он тянулся за дыханием, тревожащим его волосы. Эйнар в который раз сдувал ему со лба челку. А Эжен отмахивался и возвращал ее обратно. Они играли, но им не было весело, скорее это напоминало обман. Один говорил, что ему не нравится, а второй: “Мне до этого нет дела”, — и снова склонялся, чтобы губами коснуться лба. Эжен почти в бешенстве, да и живот сводит неприятной судорогой. Он пытается отвернуться — не смотреть на злое солнце, сжимающее пространство до маленькой точки. И опять боль. Эйнар Эхо не целует, он режет свою боль на части, отдавая половину Эжену:
— Возьми, возьми, только верни мне меня.
Молчаливые переговоры продолжаются. Эйнар крутит его по кровати, впивается пальцами в бока:
— Больно!
Несколькими терпкими мазками языка проходится по спине и врывается в Эжена по новой. Но теперь он готов к атаке. Подается с отчаянием, да так сильно бьется в Эйнара, что тому приходится придержать парня. Ограничить его свободу в очередной раз. Эжен больше не игрушка в руках своего принца, а своевольная маркиза, желающая сорвать куш. Они борются несколько секунд за первенство, и Эйнар успевает вывернуться и кончить Эжену на лицо. Забрызгивая две маленькие родинки на щеке, влажные от пота волосы и рот. Эйнар завис над ним и любуется как капелька стекла с верхней, более полной губы, и Эжен поймал ее пальцем и облизнул.
Они целовались. Очень нежно приникнув к друг другу, высасывая по капельке обиды и предрассудки. Эйнар не мог оторваться от его губ, не позволил сказать ни слова, только шептал зажмурившись свое тихое “люблю”.
— Нет, не любишь. — Уворачивался из под его рук Эжен: — Пока что только за постель.
Он отмахнулся от грусти во взгляде Эйнара, не хотел жалеть его. Ведь всегда легче ненавидеть, особенно то, что не понимаешь. Он вцепился зубами в плечо принца, вымещая все обиды последних месяцев, и крепко держал его этим укусом. Даже дернувшись наверх Эйнар не смог отцепиться от Эжена и начал гладить его по голове, плечам и спине, успокаивал взорвавшегося парня. Эта ночь изменила обоих. Эжен перестал ненавидеть, а принц полюбил.