Сейчас чуть ли не в каждой более-менее обеспеченной семье есть домработницы: живущие в одной квартире с нанимателями или приходящие. Чуть погодя, когда народ из деревень валом попрёт, ситуация только ухудшится. Люди станут искать любую возможность приработка в городе. Пока что на селе чуть сытнее, благо НЭП отменил продразвёрстку.
Стараясь оставлять по минимуму следов, я подошёл к шкафу и внимательно осмотрел книжные полки. На них преимущественно стояли увесистые фолианты, напечатанные ещё до революции — что ни корешок, то сплошные «яти».
По идее, если хозяйка поэтесса, должны быть собственные публикации, какие-нибудь печатные томики, сольные или групповые сборники стихов. Творческие люди честолюбивы, просто обязаны выставить личные достижения на самое видное место.
Но… чего нет, того нет. Или Зина Ангина сверхскромница, во что я верю слабо, или не такая уж она известная поэтесса.
Хотя, погодите-погодите — я увидел стопку литературных журналов, часть из них тоже относилась к дореволюционному периоду. В каждом вставлена закладка.
Ставлю рупь за двадцать — оно!
Я взял самый верхний, открыл место, заложенное шёлковой закладкой (надо же как мы себя любим!).
Ну вот, пошли достижения — на страничке отрывок из поэмы «За чертогами мглы» поэтессы Зины Ангины. Год написания — 1922-й. Свежачок…
Пробежался глазами по строчкам и ощутил странное чувство: буквы читались, складывались в слова, но понять, о чём речь, не представлялось возможным.
Плюнул и отложил журнал в сторонку. Не моё это, точно говорю! Даже не сомневаюсь, в остальных такая же муть.
И, боже мой, какая же каша в голове у этой дамочки!
Так… А это что? Квитанция из типографии, счёт за услуги, причём оплаченный. Плата за тираж поэтического сборника «Могильный крест», заказчик Зинаида Марковна Хвылина. Побежали, побежали тараканы…
Вот и договор: типография некоего Каплина Абрама Моисеевича обязуется в срок до… короче, до послезавтра, напечатать весь тираж сборника.
Понятно, классическое почёсывание чувства собственного величия — печать за свой счёт. Сколько типографий держится на плаву благодаря таким вот графоманам как незабвенная Зинаида Марковна.
А самих книжек-то не видать. Выходит, ещё не забрала тираж.
Закончив с осмотром гостиной, перешёл в спальню. Как говорил один мой хороший друг: «прихожу в прокуратуру — а там бардак!». Так вот, в спальне был реальный бардак.
Постель не застелена, всюду разбросаны вещи — преимущественно из женского гардероба.
Сырость, затхлость и опять же пылища и грязища, причём не только в углах.
Так подействовала смерть мужа, что у женщины руки опустились? Не думаю, тут явно не убирались уйму времени, то есть когда Хвылин ещё был жив.
Комнат в квартире было три, последняя использовалась как кабинет, скорее всего, ныне покойным мужем: на письменном столе несколько потрёпанных брошюр по военному делу.
Моё внимание привлекла толстая шнурованная тетрадь.
Дневник, обрадовался я.
Хренушки — конспекты лекций, написанные убористым мелким почерком.
Я вчитался и сам не заметил, как втянуло.
Оказывается, Хвылин был не только бабником, он ещё тщательно готовился к занятиям и имел хороший слог— вот почему его держали в военшколе.
Спецы всегда в дефиците. Особенно такие, которые умеют ясно излагать материал, а тут всё чётко и по полочкам. Просто мечта…
Я и в кабинете старался оставлять следы по минимуму, просто так, по оперской привычке. Даже не полез открывать ящички стола — наверняка, тут уже делали обыск и всё, что хотели, нашли. Но ручки шаловливые так и тянулись…
Что касается журнала и тетради, которые я пролистал: даже в мои времена, когда научно-техническая революция развивалась семимильными шагами, снять отпечатки пальцев с бумаги — не такая уж простая и легко выполнимая операция. Нингидрин, уже изобрели, но использовать это химическое вещество для дактилоскопии догадаются только спустя тридцать лет, да и то поначалу не у нас.
Но это так, лирика…
Кухня тоже была пустой. Я понюхал — сырость никуда не делась, однако запахи приготовляемой пищи к ней не примешивались. Если здесь и готовили, то довольно давно.
Оставались уборная (проверка показала, что там, кроме скучающего «фаянсового друга», больше ничего нет) и ванная комната.
Моется? Но тогда бы я слышал плеск воды и прочие звуки.
Выходит, что пусто, но для очистки совести необходимо проверить.
— Зинаида Марковна! — громко позвал я.
Не дождавшись ответа, открыл дверь, которая, как и входная, оказалась не заперта.
Лучше бы я туда не входил! И вообще, лучше бы меня сегодня здесь не было.
В помещении, стены которого примерно до высоты человеческого роста были покрыты кафельной плиткой, на небольшом возвышении находилась ванная.
В ней на простыне лежала совершенно обнажённая женщина.
Скорее всего, та самая Зинаида Марковна, которую я так искал и к которой у меня накопилось так много вопросов. Но, увы, она больше никогда не заговорит. И одного взгляда было достаточно, чтобы понять — передо мной труп
На полу валялась окровавленная опасная бритва, на небольшом табурете стояли початая бутылка вина и пустой бокал.
Я опустил палец в красную от крови воду — она ещё не успела остыть. Сама же горячая вода подавалась из установленного тут же титана: в квартире Кати такого не было.
На левой руке виднелся глубокий и обширный порез. Вода тщательно омыла рану, кровь даже не запеклась, я прекрасно видел края пореза.
Мне приходилось уже сталкиваться с подобными случаями, когда люди лишали себя жизни в ванной, наглотавшись всякой гадости, а потом полоснув по вене бритвой или ножом.
На первый взгляд всё выглядело как самоубийство, на второй — тоже.
Если так — по идее должна остаться посмертная записка. Хвылина — поэтесса, не могла она уйти на тот свет, не оставив за собой последнего слова.
Бинго! Кажется, есть.
Предчувствия меня не обманули. К небольшому зеркалу, повешенному над рукомойником, была прикреплена записка.
Стараясь ничего не трогать, я прочитал стихотворное прощание с жизнью:
Не надо смотреть на меня
Одиночество — худшая мука
Ты ушёл, я осталась одна.
Бог ты мой — это жуткая скука!
Так прости же меня, мой супруг
Я навстречу к тебе улетаю…
Выходит, и впрямь — самоубийство… Не сказать, что написано совсем уж эзоповым языком. Муж погиб, Зинаида Марковна от тоски и отчаяния наложила на себя руки.
Логичная и довольно стройная версия. Любое следствие с жадностью схватится.
Только мне от того не легче.
Единственная свидетельница умерла и унесла с собой в могилу слишком много секретов. Что на самом деле происходило в тот день, почему она солгала о визите Александра…
Что мне остаётся делать? Ясно что — искать, кто её убил и попытался инсценировать самоубийство.
Глава 25
Лязгнул замок, дверь распахнулась. В дверном проёме обрисовался чёткий контур мужской фигуры в милицейской форме — её недавно начали вводить, но полный комплект, даже в Петрограде, удалось получить считанным единицам. Что говорить о провинции…
— Кто тут Быстров? — прокуренным басом спросил милиционер.
— Ну я, — лениво отозвался я, пряча карты.
Хоть это и было запрещено, но кто-то из задержанных протащил с собой колоду, и шестеро «пассажиров» камеры для временно задержанных при отделении милиции, в число которых входил я, коротали время карточной игрой.
Профессиональных «катал» и прочих шулеров среди соседей не нашлось, «резались» мы на интерес, ничего не ставя на кон. Всё равно, других развлечений не имелось.
— С вещами на выход! — объявил милиционер.
Давно бы так!
— Всё, мужики! Бывайте! — радостно поднялся я с жёсткой скамьи, укрытой вонючим, набитой соломой тюфяком, в котором всю ночь кто-то подозрительно ползал и копошился.
Публика, в камере подобралась безобидная: народ в основном «загребли» по мелочи. Никто не «предъявлял» мне за то, что я «мусор», ночь выдалась спокойной, хотя я по старой привычке не расслаблялся. Чаще всего «прилетает», когда этого не ждёшь, поэтому ухо нужно держать востро при любых обстоятельствах.
— Руки за спину.
— Хорошо, командир, — покладисто сказал я.
У меня не было ни малейшего желания устраивать здесь бучу. К тому же требование «с вещами на выход» внушало толику оптимизма.
— Вперёд.
Меня ввели в кабинет начальника отделения, где табачный дым стоял коромыслом. Смолили все присутствующие в помещении: и папироски, и свёрнутые «козьей ножкой» самокрутки с ядрёной махоркой, от которой выедало глаза.
Никто не догадался распахнуть окошко и проветрить кабинет, потому воздух был такой плотный и спёртый, что хоть вешай топор.
Сквозь клубы дыма удалось разглядеть единственное знакомое лицо. Память сразу среагировала и подсказала, что это сотрудник петроградского губрозыска Шуляк, с которым мы несколько дней назад брали уголовника по кличке Борщ.
В тот же день наши дорожки разошлись — он остался в госпитале караулить раненного преступника.
Шуляк тоже узнал меня, он улыбнулся и приветливо помахал рукой.
Я ответил ему держанной улыбкой.
Кажется, понятно, почему всё произошло довольно быстро и меня не продолжают мариновать в камере.
— Вот, товарищ Шуляк, доставили по вашей просьбе, — произнёс полный мужчина с узкими азиатскими глазами, сидевший во главе большого письменного стола, заваленного папками с бумагами. — Вы не ошиблись — это действительно тот, о ком спрашивали?
Облик и поведение мужчины лучше всяких слов говорили, что он является полноправным хозяином кабинета, то есть начальником отделения милиции.
Сюда меня привезли из квартиры ныне уже покойных Хвылиных.
Чего-то подобного я ожидал и не стал качать права после того, как милиционеры, проверив мои документы, всё же задержали меня «до выяснения обстоятельств».
— Да, подтверждаю — это действительно товарищ Быстров. И скажу вам — геройский товарищ. Недавно он оказал неоценимую услугу нашей бригаде, — подтвердил Шуляк. — Как дела, Жора!
— Как видишь, — кивнул я на сведённые за спиной руки.
— Отпустите товарища, — велел начальник милиции.
Он встал из-за стола и протянул руку.
— Иджилов, начальник отделения.
— Быстров, — ответил на рукопожатие я.
— Рад знакомству. Вы уж простите моих орлов… В моём районе прокатилась волна ограблений: какие-то бандюки работают под сотрудников уголовного розыска. Перед тем, как войти в квартиру, показывают удостоверения и мандаты. Наверняка фальшивые, но леший его знает, может, и настоящие. Когда мои увидели ваши документы, решили на всякий случай вас задержать — вдруг вы тоже из этих… Так что, товарищ Быстров — без обид? — с надеждой спросил он.
— Да не вопрос, товарищ Иджилов. Какие у меня могут быть претензии к вашим сотрудникам?! — честно сказал я. — Я бы на их месте действовал точно так же.
— Вот и славно! — обрадовался Иджилов. — Мы тут хотели уже с вашим руководством связываться, да тут товарищ Шуляк к нам в отделение заскочил. Он узнал про ваше задержание и сказал, что вас знает.
— Спасибо! — поблагодарил я Шуляка.
Тот пожал плечами:
— Было б за что!
— Надеюсь, пока в камере сидели, ничего не стряслось, а то я прикажу — мои быстро шороха наведут! — сказал Иджилов.
— Не стоит беспокоиться. Ко мне никто не приставал, да и я, в свою очередь, тоже никого не трогал. Всё ровно, — сказал я и, спохватившись, что вряд ли это жаргонное словечко из моего времени уже в ходу, пояснил:
— В общем, в порядке всё.
Иджилов выложил на столешницу мои вещи: револьвер, «ксюху», патроны, деньги и прочую мелочёвку.
— Проверьте, пожалуйста, всё на месте, ничего не пропало?
— Всё на месте, — подтвердил я, распихивая небогатые «пожитки» по карманам.
— Я даже не сомневался. Тогда может перекусите с нами? — предложил Иджилов. — Я бойца в столовку отправлю, он на всех обед принесёт: вы ведь уже давно у нас сидите, наверняка, проголодались. И товарищ Шуляк обещал компанию составить. Что скажете?
— Скажу, что с удовольствием принимаю ваше приглашение, — с лёгкостью согласился я.
Катю следователь Самбур обещал скоро выпустить — прошли уже сутки с её ареста, по идее она уже дома, но вряд ли сестре будет дело до готовки…
Даже если к ней отнеслись с максимальной деликатностью, всё равно впечатлений от камеры, пусть это даже банальное КПЗ, хватает надолго и редко какие из них положительные. Стресс серьёзный, особенно для интеллигентной женщины вроде моей Кати.
Так что неизвестно, когда ещё хоть что-то удастся в рот закинуть. А молодой организм хочет не просто есть, он требует жрать!
Вестовой обернулся за четверть часа, принеся несколько металлических судков, содержимое которых стал раскладывать перед нами.
Картошка на чём-то вроде комбижира — запах специфический, но голод — не тётка, слопаю в один присест и не поморщусь, чуток мяса, несколько ноздреватых кусочков хлеба.
В желудке сразу засосало — только сейчас я понял, насколько проголодался. Вид еды, пусть и далеко не изысканной, пробудил во мне воистину чудовищный аппетит.
Я довольно потёр ладони.
— А жизнь-то налаживается!
— Угощайтесь, товарищи! — сказал Иджилов.
Я коршуном накинулся на еду. Товарищи отнеслись ко мне с пониманием: только с улыбкой переглянулись, когда я в мгновение ока опустошил тарелку.
После перекуса я ощутил новый прилив сил. Дождавшись, когда товарищи покончатс едой, а вестовой уберёт со стола и заберёт судки, чтобы вернуть их в столовую, я спросил:
— Товарищ Иджилов, а что по делу гражданки Хвылиной, чей труп я обнаружил?
— Ничего, — удивлённо ответил начальник отделения.
— То есть как — ничего? — вскинулся я. — Кто будет расследовать причину её гибели?
— Да так, — слегка флегматично произнёс Иджилов. — Собственно, нет никакого дела — самоубийство как самоубийство. Сейчас много таких. И расследования тоже нет. Да и чего там собственно расследовать: ну, подумаешь, наложила баба на себя руки: так её можно понять — видать, мужа своего очень любила. Эх, — вздохнул он, — а ведь могла ещё жить и жить! Другого бы мужика себе нашла… Чего, спрашивается, вены себе резать?!
— Постойте-постойте! — обеспокоенно произнёс я. — Я ведь рассказывал вашим людям, доводы приводил — меня что, так и не послушали?
Чувствовалось, что Иджилов уже начинает закипать, он с большим трудом сдерживался.
— Мне кое-что пересказали из ваших слов — не обижайтесь, конечно, но мне кажется, что вы сгущаете краски.
Его лицо постепенно становилось пунцовым.
— Товарищ Иджилов! — воскликнул я.
— Уже сорок пять лет, как Иджилов! — обозлился он. — Я верю своим людям, как самим себе. У нас нет оснований считать, что кто-то убил гражданку Хвылину. Все улики показывают, что она по причине сильного душевного расстройства решила свести счёты с жизнью.
— Что показал медицинский осмотр? — заинтересовался Шуляк.
— Эксперт осмотрел тело покойной самым тщательным образом: никаких следов насилия. На теле нет свежих ушибов, синяков или гематом. Что бы ни делала покойница — она совершала это абсолютно самостоятельно, — пояснил Иджилов.
— Тогда что смущает тебя, Жора? — обратил на меня взор Шуляк. — По-моему, всё совершенно логично.
— Начнём с того, что дверь была не запрета, — начал я.
— И что? — хмыкнул Иджилов. — Она хотела, чтобы её тело обнаружили, причём как можно раньше. Хвылина — женщина, даже в момент похорон ей хотелось выглядеть по возможности красивой, а не обезображенным трупом. Вы же сами знаете, что представляют собой утопленники — без содрогания смотреть невозможно! — Его передёрнуло. — А тут — молодая, всё при ней, ещё и поэтесса — особа тонко чувствующая. Потому и не стала запираться…
— С этим, конечно, не поспоришь, — согласился я.