Процесс пересечения бесконечной Бейкер-стрит хоть и с заминкой, но оказывается завершенным. Пульс частит, грудь сдавливает, и нечем дышать. Отсутствие стен давит до такой степени, что кажется вот-вот и рухнет небо, придавит к земле, словно пресс, выжмет все соки и опять воспарит ввысь, оставив на тротуаре тонкий блин вместо Шерлока. Он уже лежал однажды на мостовой, пусть не блином, но окровавленной бесформенной биомассой, и повторять не хочет, поэтому отчаянно молотит по кнопке домофона, и его, наконец, впускают. Пока Шерлок приходит в себя, игнорируя выглянувшую из своей двери любопытную старую каргу миссис Норрис, наверху щелкает замок и обеспокоенный голос Сары интересуется:
- Как вы, мистер Холмс? Вам помочь?
- Нет-нет, - хрипит Шерлок, - я уже… поднимаюсь.
Он медленно поднимается по лестнице, переводя дыхание после пережитого почти подступившего приступа паники, довольный тем, что в который раз справился, в который раз сумел взять себя в руки. Возможно, размышляет он, заходя в квартиру, эти сеансы не так уж и бесполезны. Он уже в третий раз выходит из дома. Третий раз за последние полгода! Это что-то да значит. Пусть не все проходит гладко, пусть ему нужно долго настраиваться, чтобы просто шагнуть за дверь, а пересечение Бейкер-стрит вообще становится чем-то напоминающим подвиг, но это определенно движение вперед в процессе преодоления болезни. Он не стоит на месте, не откатывается назад, он идет к горизонту, пусть и черепашьими темпами.
- Проходите, - произносит Сара, бросая на него испытующий взгляд, словно пытаясь понять, что у Шерлока на уме, - Джон вас ждет.
Внутренне усмехнувшись, Шерлок входит в терапевтическую комнату, где Джон уже, вцепившись в неизменный блокнот, что-то пишет.
- Здравствуйте, Джон, здравствуйте, Игорь! – приветствует он присутствующих, направляясь к своему креслу.
- Здравствуйте, Шерлок, - едва заметно покраснев тщательно выбритыми щеками, отвечает Джон. – Присаживайтесь, - можно подумать, Шерлоку нужно приглашение.
Джон перестает писать и задумчиво тянет в рот ручку. Похоже, назрел серьезный разговор – Шерлок напрягается.
- Я хотел бы вернуться к вашему рассказу, - нерешительно начинает Джон. - Вы не против? – Шерлок молчит, настораживаясь, и Джон рискует продолжить. - Несколько вопросов, чтобы кое-что в голове уложить, - он нервно стучит ручкой по блокноту. - Скажите, Шерлок, почему вы пошли в ту подсобку? – Шерлок вздрагивает, не ожидая подобного вопроса. - Ведь вы уже поняли, что представляет из себя Виктор? – не замечая его реакции, говорит Джон. - Даже если он не врал, что был не один в комнате, и ему пришлось ответить вам грубо, это уже характеризовало его как человека не самостоятельного, зависимого от чужого мнения, низкого в плане нравственности, раз он так охотно подставил вас. Почему вы пошли к нему, будучи почти наверняка уверенным, что он вас обманывает в очередной раз? Что это может быть опасно?
Шерлок раздумывает над ответом, и в конце концов предполагает:
- Может быть, потому что надеялся на лучшее? Хотел ему верить?
Джон качает головой:
- Вы не дурак, Шерлок, не наивный мальчишка. Ни за что не поверю в то, что вы могли быть таким в свои восемнадцать.
- Да, - кивает Шерлок, - я таким и не был, но все равно пошел на то проклятое свидание. Не знаю, почему.
- Ладно, - Джон что-то записывает в своем блокноте. - Скажите, почему вы оставались с Себастьяном так долго? Вы бы и дальше были при нем, если б все не закончилось таким травмирующим для вас образом? Не правда ли? Почему? Вы же сами сказали, что его жестокость стала достаточно очевидной почти сразу. Почему вы оставались с ним?
Шерлок пожимает плечами, начиная раздражаться из-за отсутствия внятных ответов:
- Надеялся, что он изменится? Он говорил, что любит, что я ему нужен. Он извинялся за каждый раз, когда был груб. К чему вы клоните, Джон? – не выдерживает Шерлок. - Что я сам хотел всего этого? – он с трудом скрывает возмущение за маской иронии. - Но я же сбежал от Патрика, не стал дожидаться насилия с его стороны, хотя, по вашей логике, должен был бы остаться и подставляться ему в каждом темном углу поместья.
- Вы приписываете мне свои собственные слова, Шерлок, - упрямо возражает Джон. - И слава богу, что вы уклонились от обострения той щекотливой ситуации с вашим кузеном. Но определенная виктимность в поведении все же присутствовала, этого вы не будете отрицать? - Шерлок задумывается. – Кстати, а что он говорил про свою сестру? Что-то вроде почувствуй то, что чувствовала она. Это он к чему? – Джон опять замирает с зависшей над блокнотом ручкой.
- Кто его знает, - устало отвечает Шерлок – копаться в воспоминаниях по новой ему совсем не хочется, слишком уж это опустошающее занятие. - Возможно, у него были какие-то сексуальные фантазии, связанные с сестрой, а может быть не только фантазии, - предполагает Шерлок. - Патрик повесился через год после смерти Энни. Думаю, психическое заболевание у них наследственное.
- Скажите, а какие сказки вам мама в детстве читала? – неожиданно интересуется Джон. - Что вы особенно любили?
- Мне нравились мифы Древней Греции, у нас книга была такая с картинками, - не задумываясь, отвечает Шерлок.
- А какие мифы вам нравились? – спина Джона напрягается, будто он готовится услышать некое откровение. - Подвиги Геракла, наверное? – вопрос кажется заданным с подтекстом, которого Шерлок пока не понимает.
- Да, и про Геракла, и про Аргонавтов. Нравилось слушать, как Персей убивает Горгону Медузу. Еще похищение Европы и рождение Гермеса… - осторожничает Шерлок, пытаясь увидеть подводные камни.
- Классика, - бормочет Джон, опять что-то чиркая в своем блокноте.
- Что? Вы о чем? – вскидывается Шерлок, и тут до него доходит. - О, нет-нет-нет, даже не пытайтесь приписать мне жизненный сценарий на основании лишь того, что мне нравился миф о Европе, - протестует он. - Я тоже читал Эрика Берна, не навешивайте на меня ярлыков, Джон! Вы ведь к этому клоните?
- Шерлок, - мягко произносит Джон его имя, отчего где-то внизу живота разгорается теплый уголек довольства, - я клоню к тому, что все наши проблемы, и ваша виктимность в том числе, родом из детства, - он замолкает, облизывая губы, отчего сердце Шерлока начинает учащенно биться. - Вы по-прежнему не хотите попробовать гипноз? – прерывает затянувшуюся паузу Джон. - По крайней мере, мы могли бы попытаться…
- Вам не кажется, Джон, что не стоит будить демонов? – Шерлок не отрывает взгляда от тонких губ Джона, когда произносит это, явно вкладывая во фразу второй, потаенный смысл. - Если я забыл тот период, значит, так было надо, - тут же дает пояснения он, пока Джон не сделал правильных выводов.
Но Джон слишком поглощен обдумыванием какой-то мысли, чтобы обращать внимание на двусмысленности.
- Шерлок, болезнь не победить, если не понять ее причины, а купирование симптомов мало чем поможет, - в конце концов произносит он. - У вас действительно проблемы, и я не уверен, что нынешняя фобия с ними не связана. По крайней мере, подумайте над моим предложением.
Шерлок кусает губы, смотрит на Игоря, словно рассчитывает получить у него совет, но вуалехвост отворачивается к окну, и Шерлок также переводит взгляд на окна своей гостиной.
- Я подумаю, Джон, - обещает Шерлок, чтобы прекратить этот разговор. – А пока у меня складывается впечатление, что вы таким образом пытаетесь уклониться от своего обещания потрясти собственным грязным бельем. Я жажду услышать вашу историю, Джон, - он улыбается, и Джон, не удержавшись, улыбается в ответ, что-то с остервенением выводя в своем треклятом блокноте.
- Боюсь она вас разочарует, ничего в стиле Стивена Кинга или Вирджинии Вульф, - все же произносит он спустя некоторое время. – Ну хорошо, история Джона Ватсона, обыкновенная и неинтересная, - он усмехается. – Жил-был мальчик Джон…
Мальчик Джон и правда жил-был с мамой, папой и старшей сестрой Гарри в далекой-далекой (на самом деле, не такой уж и далекой) Шотландии, в небольшом, прямо скажем, провинциальном городке. Семья была патриархальная и строго религиозная, где слово «секс» в любых его проявлениях и сочетаниях находилось под жестким запретом. Джон и Гарри каждое воскресенье ходили на мессу в местную церковь, причащались и с завидной регулярностью исповедовались в мелких и по-детски смешных грехах. Отец мечтал о карьере священника для Джона и видел дочь женой какого-нибудь почтенного члена городского совета, а в будущем матерью многочисленных детишек. Он ошибался в своих расчетах, но об этом чуть позже. А пока на все лето каждый год Джон и Гарри уезжали в деревню к тетушке Милдред. Гарри отличалась вздорным характером и независимостью суждений, что раздражало родителей и восхищало Джона. Но в лето, когда Джону исполнилось шестнадцать, она побила все рекорды собственной исключительности, шокировав брата до икоты. Не думавший о плохом, Джон возвращался с речки и был привлечен странными звуками, доносившимися со стороны сарая, в котором тетушка Милдред хранила садово-хозяйственный инвентарь. В первую очередь Джон подумал о лисице, повадившейся таскать из курятника яйца. Прихватив палку покрепче, он подкрался к сараю и осторожно заглянул в дверь. В полумраке он не сразу разглядел обнаженную сестру, лежавшую в обнимку с Тиной, продавщицей из лавки мистера Синклера, на матрасе, набитом травой, который тетушка Милдред использовала для каких-то своих нужд. Поначалу он не понял, чем они занимаются, пораженный открывшейся картиной, а потом, по характерным движениям сестры, которая довольно страстно целовала и ласкала Тину, до него, наконец, дошло. Кровь прилила к лицу, Джон вскрикнул и попятился. Привлеченная его неловкими действиями, сестра обернулась, и на какое-то мгновение они встретились взглядами. Потом Тина охнула, пытаясь прикрыть свои полные груди, и Джон убежал, громко хлопнув дверью. Проскочив мимо заснувшей в кресле с вязанием тетушки, он закрылся в отведенной для него комнате и не показывал оттуда носа, переживая увиденное. Что больше его шокировало, Джон и сам не понимал, то ли голая сестра, то ли акт любви, то ли тот факт, что она занималась сексом (!) с девушкой, а не мужчиной. Сестра всегда была для Джона идеалом – смешливая, дерзкая, острая на язык – своеобразный протест против авторитарного отца. Джон любил Гарри искренне, восхищался ею, возведя на пьедестал идеальности. И вот этот пьедестал пошатнулся. Вдруг выяснилось, что в своем противостоянии с властью отца, сестра шагнула за грань допустимого. Об отношениях между людьми одного пола отец всегда отзывался крайне жестко и непримиримо, и вдруг Гарри оказалась одной из таких «паршивых овец». Сославшись на головную боль, Джон отказался спуститься к ужину и рано лег в кровать. Он просто не мог себе представить, как посмотрит сестре в глаза. Как они смогут общаться после того, что он видел. Джон ворочался, вздыхал, страдал и не находил себе покоя. Забывшись беспокойным сном, он проснулся оттого, что кто-то забирался к нему в кровать. Испугано шарахнувшись в сторону, Джон увидел Гарри в легкой ночной сорочке. Приложив палец к губам, она легла рядом с ним, пристально глядя на него. Будучи помладше, Джон частенько забирался к сестре в кровать, когда просыпался от кошмара или грозы, и она всегда обнимала его и утешала. Это казалось нормальным. Но после той жуткой сцены в сарае, Джон не был уверен, что столь тесный контакт между ними допустим.
- Я никому не скажу, - торопливо пробормотал Джон, отодвигаясь еще дальше, к самой стене, чтобы не касаться сестры.
- Знаю, - кивнула та, настойчиво придвигаясь ближе.
Ее дыхание холодило кожу голого предплечья и заставляло нервничать. Джон прочистил горло.
- В смысле, не волнуйся, - пробормотал он, - я не должен был… - он замолчал, потому что не знал, чего он, собственно, не должен был.
- Джон, - Гарри взяла его за руку, - давай поговорим, - Джон молчал. – То, что ты видел, это нормально, - она вздохнула. – Я знаю, отец говорит, что секс – грех, особенно грех между людьми одного пола, но это полная чушь, - она чуть повысила голос, и Джон испугался, что тетушка проснется и застанет их в одной постели. Но Гарри и сама все поняла, перейдя на шепот: - Мы все дети божьи, созданные по его образу и подобию, в каждом из нас есть его частичка. И разве можем мы быть плохими только оттого, что любим бога в другом человеке? Какая разница, какого пола тот человек, если суть у всех одна…
Джон задумался над ее словами. Логика у Гарри явно хромала, стоило хотя бы вспомнить о насильниках и убийцах, в которых, уж точно, не было никакой божьей частицы, но вступать в теологический спор с сестрой не хотелось. В данный момент его интересовало другое.
- Так ты любишь Тину? – спросил он осторожно.
- Что? Нет! Тина, это… - сестра замялась, - скорее, увлечение. Удовлетворение желаний плоти. Не отвлекай меня, я веду к тому, что любить – не зазорно. Отец не прав, налагая на нас свои дурацкие правила. Нет ограничений, только чувства. Вот скажи, ты меня любишь?
Джон на всякий случай кивнул, и сестра воодушевилась. Схватив его за руку, она приложила его растопыренную пятерню к собственной груди, весьма скромной по сравнению с грудью Тины, и Джон, перепугавшись, попытался руку вырвать, но сестра держала крепко. В некоем фанатичном экстазе, она шептала, глядя на него:
- Ты любишь меня, я люблю тебя. И в этом нет ничего запретного… Хочешь, я обниму тебя, как Тину? – Джон испугано замотал головой, еще раз попробовав вырвать руку. – Не бойся, я знаю, ты хочешь…
Она все еще прижимала одной рукой его руку к своей груди, а другой скользнула под одеяло и накрыла пах Джона. Удивленно распахнув глаза, она выпустила его руку:
- Не хочешь… - прошептала пораженно.
На лице застыло обиженное непонимающее выражение. Она отодвинулась от него, села в кровати, откидывая одеяло, повернулась к нему худой спиной.
- Гарри, - позвал Джон тихо, но она проигнорировала, поднялась и также бесшумно, как пришла, исчезла из его комнаты, даже дверью не скрипнув.
Джон выдохнул с облегчением, размышляя, почему не возбудился. В его возрасте тело, переполненное гормонами, реагировало определенным образом даже на совокупляющихся собак, а тут полное упадничество. Впрочем, рефлексировать долго о странном поведении сестры и собственной реакции Джон не стал, молодой организм брал свое – хотелось спать после пережитого потрясения. Наутро впечатления от дневных и ночных откровений поблекли, а к вечеру и вовсе истлели. Сестра уехала погостить к подруге, а Джона местные приятели позвали на ночную рыбалку. Когда они встретились с сестрой в следующий раз, то просто сделали вид, что ничего не было. Однако прежняя близость и доверие ушли безвозвратно, что-то сломалось между ними. Они оба изменились, изменился мир. И лишь иногда Джон тосковал по тем временам, когда сестра была для него жизненным ориентиром.
Джон останавливается, задумчиво тянет в рот ручку:
- Ну что, в качестве первого сексуального опыта засчитывается? – интересуется он натянутым и преувеличенно бодрым голосом.
Шерлок косится в его сторону:
- Засчитывается. И я бы сказал, доктор, что у вас тоже проблемы, - Шерлок пытается шутить. - Кстати, рассказ очень в духе Вирджинии Вульф. Чувствую, эта дама вам близка…
- О, нет-нет, - смеется Джон. – Знаете, как русские делят всех читателей на тех, кто любит Толстого, и тех, кто любит Достоевского, так и нас, англичан можно разделить на тех, кто любит Вирджинию Вульф, и тех…
- Кто ее не любит, - заканчивает Шерлок. – Я далек от литературы, Джон, меня больше интересуют живые люди. Лучше вернемся к вашему сексуальному опыту. Ведь было что-то дальше?
- Все еще ждете страшной истории от меня? – вздыхает Джон, что-то задумчиво выводя в своем блокноте. – Уверяю, ничего такого, обычные юношеские страсти.