Дурачились тогда. Даже слишком. Скай, управление каром отобрав, от скорости, от свободы дурея, такие кренделя в небе выписывал, что любой бы боялся. А Терри не боялся, Терри Скаю верил. Верил безгранично. Целый день тогда развлекались - и в кино были, и даже успели на вечерние соревнования по крикету, но Скаю скучно стало - он же за чемпионатом совсем не следил, сбежали с матча. А после, накупив всякой вкусной всячины на уличных лотках просто у стадиона, веселились, измазывая друг друга то кетчупом, то мороженным, разговаривали о будущем. Терри обещал, что как только ему двадцать один исполнится, как только он имуществом распоряжаться начнет, так сразу Скаю вольную подпишет. Ведь Скай его, Терри, подарок на день рожденья. А Скай, почему-то за все то время, что невольником проходил, даже рад был, что у него такой хозяин, и что Скай не просто мальчишка с плантации, за три копейки на сезон купленный, а особенный. И к Скаю Терри тоже относился по особенному. Как другу, как к ровне, как к... Любовь была чуть позже. Но тоже была.
И это Терри ошейник снял. Не мог своего Ская, такого родного и такого красивого в рабском ошейнике видеть. Отца упросил, чтоб уродливый обод на шее на ручной браслет заменили. И когда Скай в первый раз за четыре года, не ощущая на шее удавку, еще и додумался браслет рукавом тахэ прикрыть, то вообще вольным снова себя почувствовал. А зря... Не надо было Ская даже дразнить. Только хуже получилось. Воля - она крепче вина опьяняет и заставляет делать слишком большие глупости. Забылся Скай, что на самом деле и купчая на него до сих пор у хозяина, и только хозяину решать, что со Скаем дальше будет.
Но в ту поездку, когда Скай уже с браслетом был, все для него по-особому складывалось, как для вольного - Терри даже вещи свои Скаю отдал. Поэтому и в городе дурачились, и в кино вместе ходили, и на стадион попали. Никто и подумать не мог, что Скай невольник. Терри так захотел. И татуировки это Терри предложил сделать. Скай совершенно не против был, потому что давно хотел на теле перекрыть то давнее, что от отчима досталось. И рад был, если б вместо выжженного криво и косо "вор" на плече такая красивая и такая обычная надпись была бы. Тем более с именем Терри.
Скай боли не боялся, он давно научился, как можно отключать боль. И Терри не боялся - это Терри научил Ская боль убирать. Поэтому оба, сидя в креслах татуировщика, даже не пискнули, а только подшучивали друг над другом бесконечно и за руки держались.
Влетело, правда, от дона Фьера после. Но Терри на себя всю вину взял, а Ская только без ужина оставили. А после и вовсе забыли, что он наказан.
Татуировка была красивой. Дон Ферра, конечно, ругался. Но, что он мог сказать, если татуировка тоже желанием Терри была. А он никогда с сыном не спорил. Тем более в то время, когда Терри выздоровел и стал самостоятельным, когда с инвалидного кресла поднялся и смог бы полноправным наследником и поместья стать, и театра.
Как бы Скай хотел то время вернуть, чтоб попытаться все исправить. Чтоб сделать немного по-другому. Пусть бы и для себя хуже, но Терри тогда бы точно жив остался. Но не мог вернуть, как ни хотел. И думать о Терри долгое время не мог, потому что это все равно было, что думать о несбывшейся вольной и несложившейся нормальной жизни.
И о том, что сам оказался настоящим чудовищем. Не из сказок и фильмов. А реальным. Потому что по-другому и назвать никак нельзя было Ская. И прав дон Ферра был, когда все это Скаю высказал.
"Я ж к тебе по-нормальному относился, я ж тебя в доме поселил, вы ж с моим пацаном вместе и всюду, ты ж даже и работы никакой не знал... Он на тебя надышаться-то не мог, а ты... Зачем ты так с ним, что тебе мальчишка сделал? Голову ему к чему кружить было? Вольную таким путем получить захотелось? Так ко мне бы пришел, рассказал все, как есть, - я б тебе сам подписал. И выгнал на хрен и из имения, и с планеты. Но сын хоть бы жив остался. А так... Как же ты мог? Ты самое настоящее неблагодарное чудовище и есть, как змея Гаррота, которая укусила того, кто ее к сердцу приблизил. Ненавижу, слышишь? Морду твою ненавижу смазливую, правы были те, кто говорил, что только шлюхи с таким лицами и бывают. А я не верил, думал, ангела невинного отогрел. А ты... чудовище".
Скай до сих пор каждое слово помнил. И страшно было, и стыдно. Другой бы, на месте Ская, голову в петлю давным-давно сунул. А Скай так и не смог. Хоть хотел, наверное. Но... останавливало только одно. Хоть и понимал, что только он виноват в случившемся, но точно знал, что не хотел этого. И все, что Скай делал, все что пытался сделать и как он пытался исправить то, что уже произошло, только из-за того было, что он по-настоящему любил Терри. Всем сердцем. Хоть и не понимал этого вначале. И игрой начало было, действительно из-за вольной. Любовь правдой была. И эта правда даже чудовище оправдывала.
Снова плохо стало. Снова сердце заколотилось. Сел на постели, задышал тяжело и неожиданно сам для себя, не выдержав, расплакался. А слезы были такие горючие, словно регенерирующий раствор. Но только даже такие слезы облегчения не приносили. Не заживали старые раны. Да и как могли обычные соленые капли, пусть и искренние, то, что было, зачеркнуть и исправить?
Но плакал. И ничего с этим поделать не мог.
А Эрик, в кровать забравшись, развернув ком так, чтоб можно было наблюдать, что в гостевой комнате происходит, тоже долго заснуть не мог. Видел, Скай места себе не находил. Думал сначала, что ожог мешает, болит, и даже уже за медботом сходить хотел. Но после понял - не в ожоге дело. Даже дотронуться до раны Скай не пытался. Сев на кровать, после двадцати минут кручения в постели, руками себя обнял и вдруг расплакался. Как маленький.
Не рана Ская беспокоила, а что-то другое, давнее. Но чем помочь и, главное, стоило ли сейчас ему мешать, Эрик не знал. Ведь при нем парень слишком закрытым был, все эмоции гасить старался. Может, поэтому и плакал сейчас, в темноте, что не хотел, чтоб его видели.
Так что пока просто наблюдал Эрик и не знал, надо ли вмешиваться. Слезы-то у каждого свои. И причины для слез у каждого свои и личные.
И лишь рукой к монитору потянулся, изображение на экране осторожно погладил, утешая хоть так. На расстоянии. А после и камеру выключил, решив, что в такие моменты нехорошо подглядывать. Слишком личное переживание получалось.
========== Солнце ==========
Может и правильным было то, что Эрик ночью не вмешался. Потому, что с утра хоть и спустился в столовую Скай, как только услышал, что господин кофемашину запустил, но ни словом, ни полсловом не обмолвился и о том, что болело, и о слезах. А Эрик и так все заметил и по глубоким синим теням, залегшим под глазами, и по неожиданно заострившимся скулам, да и вообще, не такой Скай был. Не мраморная статуя. Человек. Причем, явно - человек, которому плохо.
Но Скай жаловаться не собирался. С Эриком поздоровался, узнать захотел планы на день и даже улыбнуться попробовал, той самой натянутой вымученной улыбкой, которую Эрик уже ненавидел.
- Планы? - переспросил Эрик и задумался.
Сначала, в любом случае, надо медбот было включить и парня усадить хотя бы на получасовую терапию. Душевные раны, конечно, медикаментами не лечат, но у Ская и телесных хватало. После, если уже решил Эрик раба в доме оставить, надо было ему и гардероб новый обеспечить, и другие полезные вещи. Чтоб хоть чувствовал себе не скованно. Вон на тахэ заплата на заплате от времени рассыплется скоро.
Ну и... предстояли совместные вечерние процедуры, к которым Эрик приступать совершенно не хотел. Пусть и появилась надежда, что Скай поможет, особенно после того эксперимента, который он ночью провел, но... Пессимистом Эрик был. Слишком часто надежды не сбывались.
Поэтому перед такими грядущими неприятностями вдруг захотелось взять бутылку вина и пойти по маленькой тонкой тропке от дома на скалы к морю, и встретить закат. Как и всегда перед особо важными делами. Помогал закат Эрику.
Закаты он любил всегда... Но только здесь в этом доме, на взморье, с мамой впервые увидев, как раскалено-красный диск солнца касается зеленого моря, понял, что такое настоящая красота. Эрику тогда было всего лет пять-шесть, но он до сих пор запомнил ту сладкую боль в груди от слишком реального чуда, происходящего просто у него перед глазами. Он помнил, как сам, замерев, стоял здесь на утесе на смотровой площадке и, даже отпустив руку мамы, смотрел неподвижно на солнце. Тогда почему-то хотелось и плакать, и смеяться сразу. И он, не умея контролировать свои чувства, так и делал - улыбался солнцу, просто сквозь подступившие слезы.
И не хотел уходить с утеса до тех пор, пока солнце не утонуло в аквамариново-темном, уже закатном море.
С тех пор, каждый раз, когда Эрик прилетал к матери, каждый вечер, который ему удавалось проводить здесь, он приходил наблюдать за закатом. Он был на утесах в любую погоду. Он видел и грозовые черные тучи закрывающие горизонт, и белесо-синее, раскаленное от летнего зноя небо, и совершенно разные, неповторяющиеся никогда закаты. И часто так же, как и впервые, отпуская чувства, раскрывая душу - и плакал, и улыбался одновременно, от слишком яркой, обнаженной, неприкрытой ничем красоты.
И закаты ему помогали. Пережить медленное умирание мамы, пережить быструю и такую неожиданную смерть отца от сердечного приступа, и даже свое приобретенное уродство закаты тоже помогли пережить.
Если б не закаты...
После аварии, после того, как полгода вообще вокруг была только сплошная темнота (глаза тоже пострадали, и потребовалась слишком долгая регенерация, чтоб Эрик мог видеть хотя бы световые пятна), первым делом, когда разрешили, когда сняли ненавистную повязку, и Эрик мог, хоть через выступающие постоянно слезы, видеть окружающее пространство больше чем полчаса в день, он упросил доктора Блоу ему показать закат.
Доктор не соглашался, говорил, что солнце - слишком яркое, а зрительные нервы еще не адаптировались, но... Эрик настоял и его отвели на мансарду Северного здания Клиники, выходящую в сторону виднеющегося у горизонта моря.
И хоть было, действительно, больно смотреть на закат, но только тогда Эрик, снова наблюдая за красотой, понял что хочет жить. Что именно ради такой вот красоты и стоит жить. Пусть и уродом, пусть в царстве препаратов, уколов и процедур, но только чтоб еще и еще была возможность встречать закат.
И сейчас, пусть все уже было не так актуально и больно, как тогда, Эрик в особенные моменты жизни приходил именно к морю. Солнце лечило и помогало жить дальше. Забирало боль и темноту из души, поддерживало ту самую надежду на то, что все когда-нибудь будет хорошо.
Поэтому и Ская Эрик захотел отвести на свое место - на маленькую каменную площадку на склоне почти отвесной скалы, уходящей в море. Можно было бы сидеть на краю, свесив ноги в бездну, слушать шум разбивающихся о камни тяжелых соленых волн и смотреть на закат. И Эрику казалось, что закат тоже поможет Скаю.
Завтрак так и не задался.
И лечение даже раньше пришлось устроить.
Скай как-то и к чашке чаю утреннего не потянулся, и даже в сторону заказанных из кондитерской булочек с кремом не двинулся. Сидел на стуле, почти не двигаясь, глаза в пол опустив.
- Больно? - спросил Эрик, таки заметив, как Скай морщится, руку к себе прижимая.
- Нет, господин, - ответил не задумываясь, но глаза не поднял. И руку уже под стол убрал.
Тут и дурак бы догадался, что больно. Так что Эрик с медботом решил не затягивать, а тут же пока завтрак не закончился, принес минибокс просто в столовую.
- Не надо, чтобы больно, - попросил он у Ская. - Смысла в этом нет. Я помогу, ты просто скажи.
Скай осторожно головой кивнул, губы кончиком языка облизал. И ответил обязательное.
- Спасибо, господин. Но не беспокойтесь...
А Эрику это обязательное "господин" почему-то слух резануло. Как и улыбка та вымученная. Словно Скай от него снова закрыться попытался, спрятавшись за принятыми формальностями.
Но, конечно, ни от медбота Скай не отказался, ни после от горьких горошин ортакса - обезболивающего, которые ему Эрик уже насильно всунул.
И полегчало.
И чай попробовал - вкусный, грушевый, и пирожное, которое Эрик, тоже почти насильно, взять заставил. А когда распробовал, когда крем сладкий с ромом и ванилью, Скай даже ложечкой с блюдца до последней капельки соскрести попытался, вот только тогда Эрик успокоился. Такой Скай ему нравился намного больше. Потому, что глаза снова зеленью горели, и не было в них той странной мутно-болотной тоски, от которой сердце сочувствие жечь начинало.
А когда Скай услышал и про предполагаемые покупки, и еще и про поездку к морю, снова изумление на лице было. Не верил господину. Не верил, что не просто в доме держать будут для одной пользы - боль забирать, а еще и как с человеком общаться пытаются. Не было такого давно. И думал, что уже и не будет. Не заслужил Скай.
А оказалось...
Покупок было много - не тахэ и грубые башмаки. Хоть, конечно, вначале, когда в город выбрались, Эрик, как и положено, в лавку сунулся, где для невольников можно было обновки купить. Но как вообще такое можно было покупать и... Скаю? Помнил же, как выглядел парень и в расшитом серебряной нитью камзоле, и в шелковом халате. В нормальной одежде нормальным человеком был. Как его можно было в такую мерзость одевать? Ведь самое дорогое, по меркам лавки тахэ, дерюгой темной да страшной выглядело.
Поэтому, за руку Ская схватив, снова в кар запихнув, Эрик к знакомой модистке и рванул.
Мадам Ирена, когда Эрика увидела, удивилась, и даже слишком. В последнее время молодой герцог сам не наведовался, заказы по кому оформляя, мерки-то давно снятые были. А тут - как снег на голову.