Мыслей не было, было лишь ощущения покоя и правильности, как будто впервые в жизни он вдруг вошел в паз, и все стыки и разъемы совпали. Пазл сложился. Не хотелось никуда бежать, ни о чем думать, ни с чем воевать, ничему сопротивляться. Хотелось и дальше лежать на пожухлой траве холма, смотреть издалека на поросшую корявыми деревьями Байду и пропускать Алтай сквозь себя, словно сплошной поток энергии и чужой воли – воли, с которой не нужно было бороться, которая становилась частью и твоей воли тоже.
По рассказам неуемного администратора где-то тут неподалеку располагалось легендарное Беловодье – алтайская Шамбала, страна вечного счастья и вечной свободы. Рай на Земле, которая всегда была для Глеба только адом. И лишь суровые карьеры Асбеста, как нельзя более диссонировавшие с концепцией счастья, именно его и подарили когда-то совсем юному Глебу… Кто знает, может, Вадим нашел путь в Беловодье и поселился там – подальше от всех, подальше от брата, который тянул из него жилы, и из которого тянул жилы он сам…
“Что мы натворили со своей жизнью? К чему учинили эту резню длиною в десятилетия? Что мешало нам жить и творить по-людски?..” Глеб вдруг начал пересчитывать свои дни рождения, на которых Вадим был рядом с ним. И вышло как-то до смешного мало, если не считать детства. Да и того уже не вернуть – даже в ощущениях, даже в зыбкой памяти оно бледнеет, теряет свою неизбывность, лишается основы. И вот, оглядываясь вдаль, Глеб видит двух мальчишек, кажущихся такими знакомыми и родными, но не видит в них уже ни себя, ни брата, словно вся эта жизнь прошла не с ним, прошла мимо него, осталось лишь ощущение счастья, каждый раз разрывающее его существо при взгляде на фотографии тех лет… Вот оно, его Беловодье…
Той ночью Глеб никак не мог уснуть: сидел на подоконнике, смотрел на белую россыпь звезд на темно-синем небе – даже в Асбесте не было столько звезд. Когда-то давно в детстве Глеб мечтал научиться летать, но чтобы по-настоящему. Но никогда не помышлял о том, чтобы покинуть Землю, а вот Вадим, с детства помешавшись на науке, первое время всерьез подумывал пойти в космонавты и улететь к далеким звездам. Маленький Глеб боялся таких безумных расстояний, да и космос не казался ему привлекательным, в отличие от асбестовского леса, от закатного солнца, опаляющего прощальными лучами окна самого родного в мире дома, который теперь снова принадлежал его настоящему владельцу.
Следующий день он снова провел на холме, вперив взгляд в скромную и ничем не примечательную Байду.
- Байда и есть байда, - посмеивался Глеб, но что-то внутри неприметно саднило, заставляя вновь и вновь поднимать взгляд на ее вершину.
Подъем на гору давался и новичкам, особенно если те оставались ночевать у самой вершины. И проводник – суровый монгол, ровесник Глеба, окинув взглядом его чахлую фигуру, бросил только:
- С ночевкой идем.
Шли медленно с длинными и частыми остановками, во время которых Глеб валился на траву, чтобы отдышаться и придти в себя: на обозревание окрестностей не было ни сил, ни желания. Но ближе к вершине открылось вдруг второе дыхание, и он стал понемногу расспрашивать своего спутника о тяжелой жизни жителей предгорья Белухи.
- Да я тут недалеко живу, - махнул он рукой куда-то влево. – Своими руками выстроил дом, вот туристов вожу в горы, на озера. На жизнь хватает.
Глеб насторожился:
- Прямо на склоне горы дом выстроили?
- Да мы уж мимо него прошли пару часов назад. Он у меня неприметный с виду.
Странное желание осело илом вдруг в душе Глеба. Он догнал провожатого и схватил его за рукав:
- А могу я у вас угол снять на пару недель? Вещи только с турбазы заберу…
Мужчина нахмурился, но не отказал, только предупредил:
- С удобствами у меня негусто, сами понимаете. Ни канализации, ни проточной воды. Моюсь тоже кое-как, до бани все руки не доходят, какой год собираюсь построить. Еда самая простая. Не знаю, как вы, городской, да и хилый еще такой, вынесете все это.
- Мне надо очень, - настойчиво пробормотал Глеб. – Брата хочу найти.
- А где он? Брат ваш.
- В Беловодье, - просто ответил Глеб, отчего-то уверенный, что так оно и есть.
Ночь они провели в палатке, перекусили консервами, разогрели на костре холодный чай. Все тело ныло, было адски холодно, хотелось выпить и закурить, но какой-то крошечный островок трезвости и здравомыслия в мозгу требовал ясности мысли, и Глеб терпел, и сам толком не понимая, зачем.
Горец – так про себя прозвал безымянного спутника Глеб – разбудил его в половину пятого утра – встречать рассвет над Белухой. Глеб успел только выползти из палатки, захватив термос с ледяным чаем и засохший бутерброд, и замер, увидев, как медленно наползает золотисто-розовая пелена на снежные вершины трехглавой Белухи. Озеро у ее подножья с этой стороны не просматривалось, но Глебу казалось, что он все равно видит его зеркальную гладь, подступающую к самим горам, отражающую их таинственную суть, и в этом отражении рождающую что-то новое, запредельное, параллельное этому миру, подобное другому – пятому – измерению, в котором, наверное, сейчас и пребывал Вадим – Беловодье. Суды, деньги, концерты, песни, Агата, склоки, похоть, безумие, конкуренция – все в те минуты почудилось Глебу каким-то мусором, застывшим без всякой формы на пике горы – толкни этот безобразный ком, и он полетит в пропасть, чтобы навсегда избавить их исковерканные жизни от себя. Да только не мусор это был, это были они сами - наглые, эгоистичные, бессердечные, ненавидящие, ворующие и требующие незаслуженного, похотливые безумцы, сросшиеся спинами. Так и жили они – смотрели в противоположные направления и друг друга не видели, но и оторваться от спины второго не мог ни один из них, ибо у обоих был общий позвоночник. Глеб вдруг совершенно ясно увидел эту картину ненавистного единства их с Вадимом – словно сидят они оба на вершине Белухи спина к спине и ненавидят до дрожи, а срослись так, что не разорвать – только позвоночник покалечится, и оба останутся инвалидами.
- Что, собственно, и произошло, - одними губами прошептал Глеб, наблюдая за тем, как тает постепенно розовая дымка, уступая золотым всполохам, озарившим далекие вершины Белухи – трехглавой горы. Трехглавой, словно дракон. Трехглавой, словно Агата Кристи…
- Так ты про Беловодье, выходит, знаешь? – на плечо ему легла тяжелая рука горца.
- На турбазе в двух словах рассказали. А туда как-то попасть можно?
- Ну разве что мысленно, - усмехнулся горец. – Путь туда не нашел пока никто, да и тут все тропы исхожены. Не на этой земле искать дорогу в Беловодье…
- А он вот нашел, выходит. И ушел от меня туда.
- Предал он тебя, да? А ты его? Счастливые люди не ищут путь в Беловодье…
На турбазу они вернулись к вечеру. Глеб остался еще на одну ночь, а наутро горец пришел за ним, чтобы помочь перебраться к себе в хижину на склоне Байды. Жилище его располагалось на середине пути к вершине, и остаток дня утомленный Глеб провел на полу на жестком матрасе. Хозяин накормил его гречкой с тушенкой и оставил выспаться.
Каждый день Глеб ставил будильник на пять утра, чтобы успеть застать хоть кусочек того дивного рассвета, что довелось ему увидеть на вершине Байды, и с каждым новым рассветом в душу его вливалось что-то неведомое – покой. Он наконец-то обрел покой. Он мало ел – и самую простую пищу, крепко спал, много гулял, сильно похудел и страшно уставал, но разум его больше не бунтовал против реальности, а мизантроп, населявший его мозг, зачах как-то сам собой. Он даже расстроился, когда двухнедельное пребывание на горе стало приближаться к завершению, и он попросил горца позволить ему остаться еще.
Вадим в эти дни превратился для него в неуловимую недоступную тень прошлого, Летучий Голландец, Китеж-град. Когда Глеб вспоминал прошлое – а здесь вся его жизнь вплоть до самого недавнего времени стала прошлым – ему казалось, что все это случилось с кем-то другим, не с ним, а сам он – нынешний, настоящий – всегда находился здесь. И лишь теперь, когда это неуклюжее тело доползло до Алтая, он осознал все это, ощутив, как в него вселяется что-то новое, но и одновременно что-то, всегда бывшее им самим, его сущностью, ядром его сложной разрозненной личности…
- А что если я помогу вам выстроить баню и буду платить фиксированную сумму в месяц? Вы не прогоните меня? – спросил однажды Глеб своего хозяина.
- Ты же ищешь брата. Здесь ты его не найдешь.
- Ошибаетесь. Я уже его нашел. И как раз здесь.
Горец ничего не имел против, лишь настаивал, чтобы Глеб обзавелся хоть каким-нибудь скарбом, прежде чем пытаться надолго осесть на Алтае. Ну и как-то завершить всю свою прошлую жизнь. Да Глеб и сам понимал, что нужно на какое-то время все же вернуться в Москву – оформить развод с Таней, снять побольше наличных, встретиться с мамой и сыном… И уже по пути в Бийск, когда он трясся в кузове очередного грузовика, ему позвонила Юля.
- Как ты?
- Как заново родился, - просто и честно ответил он. – А ты?
- Ну фактически так же, - тут она замялась. – Андрей переезжает ко мне.
- Быстро вы… - начал было Глеб, но тут же осекся. – Впрочем, я вас поздравляю. В нашу семью должно уже, наконец, придти счастье…
- Про Вадика ничего не слышно? – задал Глеб единственный по-настоящему волновавший его вопрос.
- Знаешь, а я ведь не для Вадима туда ездила. Я только теперь это поняла…
Да и ехавший на перекладных до Бийска Глеб уже твердо решил, что поиски он на этом завершит. Если полиции еще нужны его показания, он их непременно даст, но брата он отныне оставит в покое. Если такова воля Вадима, если это сделало его свободным и счастливым, не Глебу лезть во все это и пытаться исправить уже разбитое и сломанное – из черепков заново чашку не возродить. И если они с братом всю жизнь только и делали, что разрушали друг друга и самих себя, то пусть хоть сейчас оба они отведают тишины. Тишина – это все, что им нужно. Полная тишина и отсутствие друг друга.
Следователь позвонил, когда Глеб добрался до аэропорта Новосибирска. И сразу вернул его с алтайских небес в московскую реальность.
- Мы выяснили, кому принадлежало оружие, фигурирующее на видео с вашим братом. Вам знакомо имя Павла Кузнецова?
На несколько секунд Глеб напряженно задумался, а потом шумно выдохнул и улыбнулся: Пашка! Тот самый ботаник, с которым Вадик когда-то начинал заниматься музыкой. После школы он уехал покорять МФТИ, но при этом все равно каждые каникулы ошивался в Асбесте, да и уже во времена Агаты периодически мелькал на горизонте. Пашка? Но как?!
- Это друг детства Вадика, - выдавил из себя Глеб.
- Вы можете связаться с ним? Мы не хотим пока вмешиваться, чтобы не спугнуть в случае чего.
- Я попробую, - вяло согласился Глеб.
И Алтай с Беловодьем вмиг растаял перед его внутренним взором, уступив место суровой реальности: к Вадику в руки каким-то образом попал пистолет Пашки.
Помолчим про кто кого убил? Глеб с ужасом схватился за голову.
Следующий звонок припечатал его еще сильнее.
- Владислав?
- Я только что с Донбасса. Вы в Москве?
- Почти. В аэропорту Новосибирска. Есть новости?
- В лесу Донецка найдено обезображенное тело. Надо проводить генетическую экспертизу, но по всем прочим признакам убитый очень похож на Вадима. Я заказал транспортирвку тела в Москву. Через два дня обещали доставить.
И Китеж-град окончательно затонул.
========== Глава 11. Ближе ==========
Но где-то там внутри себя
Боишься ты меня, меня
И любишь ты меня, меня,
Как я тебя, как я тебя.
Глеб распахнул дверь студии и, изучая узор стертого тысячами башмаков старого дешевого линолеума, задумчиво проследовал к своему стулу с бас-гитарой. Уже несколько дней в голове его витал текст будущей песни, но ему все никак не удавалось ухватиться за него и вытянуть на бумагу хоть что-то стоящее и полноценное. Ощущение это родилось сразу после исповеди, на которую Глеб попал впервые в жизни после крещения. Он и сам не ожидал, что все выйдет именно так, посмеивался над пожилым священником, совершенно искренне расспрашивавшим его обо всех обстоятельствах греховной жизни рокера, и не скупился на жареные и грязные подробности. Батюшка лишь печально качал головой, изредка поглядывая в хитрые глаза Глеба, а в конце накрыл его епитрахилью и прочитал разрешительную молитву. В этот самый момент Глеб вдруг ощутил прилив острой ненависти к самому себе: он сознался священнику во всем – в злоупотреблении алкоголем, в приеме наркотиков, в постоянных изменах жене, в том числе и с совсем еще юными школьницами, в пренебрежении к сыну… Но он умолчал о главном злодеянии своей жизни, о самом страшном грехе, признаться в котором было попросту выше Глебовых сил – в пагубной привязанности к собственному брату, в страстной зависимости от него, в желании познать с ним все прелести и бездны горизонтальной плоскости отношений. И если бы не непробиваемая гетеросексуальность Вадика… Впрочем, причем тут сексуальная ориентация вообще! Хотеть секса с кровным родственником – вот на чем можно было бы поставить точку в признании, которое так и не было сделано. И исповедь по итогу получилась какая-то половинчатая, и не исповедь вовсе, а так, драпировка грязной и гнилой души…
Уже на выходе из храма, стоя на ступеньках и щурясь от яркого зимнего солнца, Глеб ощутил, как внутри него рождается новая песня, пролившаяся строчками: «Где-то там, где кончается вся земля, на краю мы качаемся – ты и я». С тех пор, вот уже несколько месяцев спустя, ему все никак не удавалось продвинуться дальше этой строчки, беспрестанно звучавшей в голове, и он постоянно мучил ее, катал на языке так и эдак, придумал уже даже мелодию, а текст все никак не рождался.
Он и сейчас думал о будущей песне, беря в руки акустику и прикрывая веки. И тут услышал странные шорохи и вздохи, доносящиеся откуда-то справа. Глеб удивленно осмотрелся и тут заметил приоткрытую дверь в каморку с инструментами и оборудованием. Он подошел ближе и замер прямо на пороге. Первое, что он увидел, была спина Вадима, облаченная в черную рубашку и ритмично двигавшаяся. На спину были закинуты стройные девичьи ноги в туфлях, и вся эта композиция непрозрачно намекала о характере общения, происходившего между двумя уединившимися. Глеб приложил ладонь ко лбу и тихо отошел назад к своему стулу, приготовившись ждать: под кайфом Вадим мог не кончать часа полтора. Не желая слушать все это, Глеб в конечном итоге выбежал из студии, оглушительно хлопнув дверью, и опустился на ступеньки возле урны. Закурил сразу две сигареты и выдохнул струю густого дыма прямо в серое небо – то самое, которое так и не стало больше голубым. В глубине души он надеялся, что Вадик спохватится, вышвырнет эту девицу и выйдет к нему, но парочка появилась только через сорок минут – оба буквально сияли и не спускали друг с друга влюбленных взглядов. И нет, это не была очередная фанатка: из Питера вновь нагрянула с визитом Кручинина, а это означало, что никакой записи, никаких репетиций в ближайшее время можно не ждать – сейчас Вадим увезет ее к себе в пансионат, они запрутся и будут сутками заниматься сексом и нюхать кокс. А через тонкую стенку все это будет слушать Глеб. А потом тоже приведет себе какую-нибудь наивную юную фанатку, трахнет ее пару раз, обнадежив красивыми словами, и снова останется наедине с тонкой перегородкой…
«Черный дом мироздания отрывает нам тормоза…» Глеб одарил парочку презрительным взглядом и сбежал по ступенькам вниз: пожалуй, эти несколько дней надо перекантоваться где-нибудь в другом месте, только не в пансионате. И он подошел к телефонной будке и набрал номер одной из своих многочисленных московских пассий.
Кручинина уехала через десять дней, и, проводив ее, Вадик стал совсем мрачным, словно из его жизни ушли все краски.
- Переезжаю жить в Питер, - в тот же вечер заявил он, и небо из серого вмиг стало черным.
Глеб злорадно усмехнулся:
- Езжай, раз так невтерпеж и все разбухло.
- Заткнись, мелкий.
Мелкий. Он всегда был и оставался мелким – в два года, в десять, в восемнадцать и даже сейчас – в двадцать восемь – мелкий, малой, младший. Только так и никак иначе. Сказал – как разрезал напополам их жизнь.