Окончательно назад в Москву Вадик перебрался только через два года – два мучительно долгих года, когда Глеб видел его наездами – на концертах, изредка в студии и всегда за руку с Настей. Или на телефоне – с ней же. А когда его сумка с вещами рухнула прямо перед Глебовыми ногами, тот не испытал ни грамма облегчения – все стало только хуже.
- Пока в самолете летел, песню написал, - буркнул Вадим. – Послушай. «Я не забуду о тебе никогда, никогда, никогда!..»
И в голове Глеба тут же взорвались тысячи звезд. “Хочешь протолкнуть на агатовский альбом свое творение, посвященное этой прошмандовке, без зазрения совести кинувшей тебя? Не бывать этому!”
- Посоветоваться хотел, - голос Вадима звучал непривычно робко и неуверенно, - это вообще стоит внимания?
“Это дерьмо!” – хотел сказать Глеб и швырнуть гитару в брата. А сказал:
- Вадик, это очень сильно. Я попробую запихнуть ее на “Майн Кайф”, она должна там быть.
И во взгляде Вадима разлилась благодарность и теплая братская любовь. Только братская.
- Ты чего на день рожденья-то хотел бы получить кстати? Уже ведь скоро совсем, надо что-то думать – может, концерт какой отыграем. А, может, ты чего особенное хочешь?
Глеб помотал головой:
- Да в клубе со своими потусим, попоем, выпьем да и хватит. Ты придешь?
Предыдущие два дня рождения Глеб праздновал без брата – тот не успевал вовремя вырваться из Питера, один раз даже позвонить забыл, вспомнил только через два дня, отчаянно извинялся, да что толку? Вот Би-2 придут точно – не забудут, не умыкнут к очередной телке, хоть они и просто друзья, да и не друзья даже – коллеги по цеху… А ты, брат, можешь и не приходить, я и под гитарку выступлю, если придется. Не впервой…
Четвертого августа Глеб проснулся очень рано, потянулся к мобильному, но ни пропущенных звонков, ни смс на экране не было. Концерт в клубе был запланирован на десять вечера и дальше должен был плавно перейти в обычную рокерскую пьянку. Глеб прикинул, что доберется примерно за час, и решил, что как раз успеет поднять себе настроение. Вадим не приходил, даже не звонил – уже отметились и Котов с Сашкой, и вся родня, Лева Би-2 произнес по телефону пламенную речь и обещал непременно быть вечером. Позвонил даже Кормильцев, откуда-то взявший его номер, говорил сухо и кратко, но подспудно Глеб ощутил удовольствие от его флегматичной речи. Захотелось хоть немного продлить это состояние, и он попытался удержать Илью на проводе, завязать с ним разговор, чтобы тот не бросил трубку, поставив в ежедневнике очередную галочку.
- Как ты теперь? – задал он самый нелепый вопрос из всех возможных для построения диалога с этим человеком.
- Перевожу пока. Дальше дело не движется, - в голосе его звучала какая-то ядовитая горечь. – В этой стране творить невозможно. Только толкать что-то уже общепризнанное. Да и за это высекут
- Наше тоже сейчас не особо продается, - Глеб брякнул первое, что пришло ему в голову.
- Биомасса не понимает иносказательности. Раз “Майн Кайф”, значит, гимн фашизму, ату их. А поди-ка, обучи.
Глеб молчал, переминаясь с ноги на ногу, не зная, что ответить. Его придавило величиной личности Ильи, он боялся сморозить что-нибудь лишнее, чтобы не выглядеть глупо в его глазах – ведь не просто же так он решил поздравить его, Глеба, с тридцатилетием. Неуютную паузу прервал звонок в дверь, и Глеб даже немного обрадовался, что у него появился повод слиться с короткого разговора, который, тем не менее, булавкой засел в его голове.
На пороге стоял Вадим и улыбался во весь рот. Глеб не успел ни удивиться, ни обрадоваться, как оказался зажат в железные тиски братских объятий, ощутил дыхание с запахом котлет и борща на своем небритом лице, и тут же злые слова о необразованной биомассе испарились из его головы.
- С днем рождения, братик, - прошептал Вадим ему на ухо, и Глеб вздрогнул от нечаянного прикосновения влажных теплых губ. – Поехали?
- Вадик, рано же еще, - удивился Глеб, освобождаясь из его объятий, чтобы начавшая зарождаться эрекция хоть немного опала.
- Нет, - загадочно улыбнулся старший и подтолкнул недоумевавшего Глеба к выходу из квартиры.
Он вышел в чем был – не побрившись, не сменив полудомашнюю рубашку с глубоким вырезом на что-то более приличествующее случаю. Только успел захватить темные очки. Вадик был без сумки, из чего Глеб сделал вывод, что скорее всего он приехал на такси или позаимствовал машину у друзей. Но, выйдя из душного темного подъезда, Глеб обомлел: прямо перед ним стоял роскошный черный порше – тот самый, о котором он мечтал долгие годы – хотя бы прикоснуться, увидеть ближе, чем пролетающую по шоссе тень. О том, чтобы обладать этим великолепием, Глеб не смел даже и мечтать. Он и в ту секунду точно знал, что это не может быть ни подарком ему от Вадика, ни даже машиной самого Вадика – у брата попросту не было денег на такое. Его скромная девятка наверняка ютилась дальше во дворах, и Глеб как можно ниже опустил голову, чтобы не рассматривать плавных изгибов и изящных линий. Пройти мимо и отвернуться. И у него почти получилось: он ускорил шаг, проскочил мимо автомобиля и широкими шагами направился к выходу из двора, но в это самое мгновение его окликнул Вадим:
- Ты куда разогнался?
- А где ты машину оставил? Я думал, вон там…
- Возвращайся, - усмехнулся Вадим, подходя к порше и звеня ключами.
Глеб не поверил собственным глазам. А Вадик тем временем распахнул дверцу и по-хозяйски устроился на водительском сиденье.
- Вадик, ты угнал его что ли? – ужаснулся Глеб, не смея подойти ближе.
- Напрокат взял. Нашел специально такую, как тебе хотелось. Садись давай, герой дня, - и он включил зажигание.
Глеб осторожно, стараясь не поцарапать неловкими движениями идеальную поверхность машины, открыл переднюю дверцу и медленно заполз внутрь. Салон пах сигаретами брата и резиновыми ковриками. Он провел ладонью по спинкам кресел, лобовому стеклу, бардачку и дверце и закрыл лицо руками.
- Вадик…
- А теперь поехали кататься. До концерта еще уйма времени, - и Вадим ласково пихнул его кулаком в плечо, а Глеб не выдержал, наклонился к брату, уткнулся носом в его теплое плечо и шумно вдохнул.
Порше мчался по самым безлюдным шоссе Москвы, которые только мог отыскать Вадим. Он разгонялся настолько, насколько позволяло отсутствие прав, а Глеб сидел на переднем сиденье непристегнутый и с диким восторгом смотрел вперед. Трения о мостовую не ощущалось вовсе, лишь едва уловимый шорох шин да легкое покачивание на ухабах - казалось, автомобиль летел над мостовой огромной черной птицей, и сердце Глеба колотилось в такт с его двигателем. Вадим то и дело снисходительно поглядывал в сторону брата и улыбался, видя неподдельное счастье на его лице. Младший вцепился в сиденье, раскачивался из стороны в сторону и изредка тихо повизгивал на каком-нибудь особенно крутом вираже.
- Давай сейчас в клуб, а уж нормально погоняем после – пробки как раз рассосутся, по набережной проедемся, - на макушку Глеба опустилась мягкая ладонь, пальцы Вадима запутались в русых кудрях, и младший откинул голову назад, прикрыл глаза и облизнул губы.
Ладонь медленно скользила по его волосам, в штанах снова стало тесно, и Глеб тряхнул головой, давая брату понять, что руку неплохо бы убрать. Вадим понимающе улыбнулся, пальцы его опустились ниже, коснулись оголенной шеи младшего, и Глеб с ужасом повернулся в его сторону. Их взгляды скрестились, и Вадим тут же убрал руку назад на руль. Глеб тяжело сглотнул и уставился на дорогу.
У клуба они были через час, когда все гости были уже в сборе. Таня тоже приехала и нервно курила на диване. Глеб присел рядом, обнял ее, коснулся губами виска. На мгновение в голове возникла мысль утащить ее за кулисы и там снять напряжение, но жена вряд ли согласилась бы на подобные вольности, и он обошелся шампанским. В клубе было душно и тесно. Глеб бренчал на гитаре свои неизданные песни и новые наработки, а Вадим в гримерке настраивал гитару перед финальным выходом Агаты. Когда на сцену вышли Би-2, Лева уже был основательно пьян и сжал Глеба в недвусмысленных объятиях, прижимаясь к нему всем телом. На секунду Глебу показалось, что Лева хочет от него чего-то большего, чем просто объятие, но за спиной того вдруг возник Шура, и он тут же отпрянул и взял микрофон.
Агата вышла в самом конце. Вадим произнес неловкую речь, еще более неловко обнял Глеба, и выступление пошло своим чередом. Глеб считал минуты до окончания, чтобы снова рухнуть на сиденье порше и гонять по ночной Москве. И, возможно, снова ощутить пальцы брата на своей шее… На «Снайпере» Вадим окончательно разошелся – мокрый, ни капли не уставший, он вступил с гитарой в какой-то дикий танец, а когда провел рукой по волосам, откидывая их назад, Глеб невольно повторил за ним это движение, губы его приоткрылись, и он вдруг со всем первобытным ужасом ощутил нелепость своих глупых надежд, возникших даже не на ровном месте – на месте чудовищной глубины ямы. Вадик всегда останется только старшим братом – не больше и не меньше. Глеб закинул на плечи микрофонную стойку и повернулся к брату спиной.
В гримерке висела плотная завеса дыма, и Саша быстро слинял, еще раз пожелав Глебу всяческих успехов и полетов. Котов подцепил у бара какую-то юную особу и сбежал, даже не попрощавшись.
Вадим убрал гитару в чехол, снова пригладил волосы и обернулся к Глебу: тот стоял возле стены, обмахиваясь газетой, темная рубашка его насквозь пропиталась потом, в глубоком вырезе виднелось оголенное плечо и трогательные волоски на груди… Вадим сделал решительный шаг вперед и, наткнувшись на непонимающий взгляд Глеба, наклонился и едва ощутимо коснулся губами теплой потной кожи в вырезе рубахи. Глеб охнул, не веря ни глазам своим, ни чувствам, а губы брата скользнули чуть ниже – к тонким завиткам волос на груди младшего. Глеб задышал часто и горячо, а пальцы его сами зарылись в темные кудри Вадима… Глеб откинул голову, подставляя шею, молясь, чтобы это мгновение вмерзло в вечность и никогда не заканчивалось. Губы Вадима продолжили уже было свое путешествие вверх, но тут осознание происходящего накрыло его крышкой гроба, он в ужасе вцепился в плечи брата, шумно выдохнул, пряча лицо на его груди, затем сделал шаг назад и помотал головой. Глаза его заволокло мутным туманом.
- Нет, - пробормотал он, отступив еще на шаг, а Глеб не посмел последовать за ним.
- Вадик… - лишь прошептал он. – Порше…
- А, ну да, - спохватился тот и обрадовался возможности переключиться на что-то более привычное и благопристойное. – Пойдем, - и первым выскочил из гримерки.
Глеб проследовал за ним, но тут же об этом пожалел: возбуждение было адским, и надо было задержаться хоть на пару минут, чтобы снять его, но идти за братом давно стало его инстинктом, он делал это, уже не задумываясь и не размышляя: Вадик вышел, вышел и Глеб.
- Домой? – не глядя в его сторону, пробормотал Вадим, когда они забрались в автомобиль.
- А как же ночная Москва? – робко пролепетал Глеб, тоже отвернувшись.
- А, ну да. Ну хорошо, погнали, - и Вадим вдавил педаль в пол.
Слева темнела набережная, на шоссе не было ни одной машины, лишь братья неслись в роскошном спортивном авто, не видя ничего перед собой. Только спустя четверть часа гонка расслабила их, наконец, вернула на землю, они принялись шутить, смеяться и кричать на особо крутых поворотах. Вадим разогнался до 120 км/ч, Глеб высунул голову в открытое окно, и встречный ветер трепал его кудри. Он вдыхал его порывы, он кричал ночному городу, как он счастлив, и действительно был по-настоящему счастлив в тот момент.
- Но где-то там внутри себя боишься ты меня, меня, и любишь ты меня, меня, как я тебя, как я тебя! Люби меня, как я тебя, как любит ангела змея! – орал Глеб, высунувшись из окна уже почти по пояс и расставив руки в стороны.
- Ловя на мушку силуэты снов, смеется и злорадствует любовь! И мы с тобой попали на прицел! – вторил ему Вадим, отчаянно крутя руль.
- Ты закрыла сердце на замок, чтобы я в него войти не смог. Или я взломаю твой секрет, или ты сама ответишь мне: любишь, любишь, любишь или нет! – не оборачиваясь, отвечал Глеб, спиной чувствуя на себе обжигающий взгляд карих глаз.
- Четыре слова про любовь, четыре слова про любовь, четыре слова про любовь, и я умру! – Глеб вздрогнул, услышав, куда свернули мысли Вадима, рот его искривился в горькой усмешке, но брат вдруг продолжил: - Я так люблю тебя, я так тебя люблю!
- Не люби меня, нет, не люби меня. Будь со мною грубее, активнее. Не проси у меня ты прощения, соверши надо мной извращение! – Глеб не понимал, происходит ли их диалог в реальности, или ему все это мерещится, а Вадик лишь вспоминает тексты их самых ярких хитов без всякого ненормального умысла.
- Клином стальным он врывается в беззащитное лоно твое. То защищается, то нападает, то, закончив, плюет свинцом! – голос Вадима звучал уже не так уверенно, он уже не орал, а скорее задыхался от волнения.
Глеб медленно забрался внутрь, прикрыл окно и, чувствуя не остывающий пожар между ног, наклонился к брату, опустил ладонь ему на бедро, другой рукой обнял за плечи и прильнул губами к влажной шее. Ощутив, как напрягся Вадим, Глеб прошептал ему в кудри:
- Все будет хорошо, Вадик… - пальцы его, лежавшие на плече брата, принялись медленно поглаживать его в попытке немного успокоить и расслабить, рука на бедре вторила им, но действовать смелее Глеб больше не решался, лишь шептал ободряющие слова и гладил, гладил… - Где-то там, где кончается, где кончается вся земля, на краю мы качаемся – ты и я, ты и я, - принялся тихо напевать Глеб, запустив пальцы в спутанные и влажные кудри Вадима, а затем резко притянул его голову к себе и впился губами в его распахнувшиеся от изумления губы.
Вадим от неожиданности крутанул руль, машину повело, и они съехали на обочину и уже мчались в направлении газона.
- Глеб, мать твою! – заорал он, резко ударил по тормозам и, когда машина остановилась, откинулся на спинку сиденья и вцепился пальцами себе в волосы.
- Ты что творишь, пьяный ублюдок?!
Глеб замер, хлопая глазами, не смея поднять взгляд на брата.
- Покатались бля! Домой едем. Тебе проспаться нужно, - сурово отчеканил Вадим и снова завел мотор.
Остаток пути прошел в полной тишине. Глеба подмывало спросить, что это был за поцелуй в грудь в гримерке и что за провокации с песнями вот только что, но он уже заранее знал ответ брата: ничто не значит ничего, все шутка и пьяные выходки. Приколы. Подурить любим, че бы и нет? Ну раз тебе так спокойнее, братик, будь по-твоему.
А потом не стало Саши. Ночью Глеба разбудил звонок абсолютно пьяного Вадима, который пытался не шевелившимся языком что-то рассказать и объяснить, и Глеб тут же взял такси и сорвался к нему. Вадиму еле-еле удалось справиться с замком и отпереть дверь, он тут же осел на пол у стены и совершенно по-дурацки разрыдался, размазывая пальцами слезы по бледным щекам. Глеб опустился рядом, обнял его.
- Как так вышло, Вадик? Кто тебе позвонил? Что произошло?
- Тромб в сердце. Внезапная смерть. Мы одни, Глеб, мы одни… Сашка…
Глеб сжал лицо брата в ладонях и покрывал его поцелуями – просто от нахлынувшей вдруг нежности, без всяких смыслов и подтекстов, ласково бормоча:
- Ну же, Вадик, все будет хорошо. Мы одни, но нас двое, мы выкарабкаемся, мы справимся. Вадик…
Вадим не сопротивлялся, лишь тряпичной куклой осел в слабых руках младшего, подставляя лицо его горячим губам, и всхлипывал, прикрывая глаза. Пальцы его вцепились в рубашку Глеба, и он все повторял:
- Его больше нет, мы одни, у нас никого не осталось, все кончено, все кончено, Глебка…
Глеб прижал брата к груди и нежно баюкал его, гладя по волосам.
- Ничего не кончено. Агата остается, мы справимся. Все будет хорошо! Слышишь? – он тряс Вадима, а тот безвольно болтался в его руках, тень от его мокрых ресниц ложилась трогательным узором на щеки, и Глеб снова принялся целовать их.
Вадим накрыл ладони брата своими, их пальцы сплелись, и братья замерли на полу, ощущая странное дикое и холодное одиночество и одновременно жаркое единение.
Похороны и последующие несколько месяцев прошли для них словно в тумане – непостижимое ощущение накрыло сразу обоих: между ними исчезла последняя стена, разделяющая их, последний буфер, последнее средство примирения. Теперь они стояли лицом к лицу – впервые в жизни. Больше не было преград в виде мамы, жен, детей, друзей, а теперь и единственного их соавтора. Только братья и их сложные взаимоотношения, только Глеб с его больной любовью и Вадим с непониманием и неприятием происходящего. Они стали ближе и дальше, роднее и враждебнее, окончательно отвернулись друг от друга, полноценно и до конца сросшись спинами.