– И откуда же он прибыл?
– Говорит, из Москвы. Дела у него какие-то здесь.
– А заодно и картины приобретает?
Дворник придвинулся ко мне ближе и зашептал, обдавая сивушными парами:
– Слушай, вчера днем позвал он меня кресло чинить. Ну, работаю себе, перетягиваю помаленьку, глядь, к нему парень заходит…
– C картинами?
– Ну, да, с ними.
– Какой из себя парень-то?
– Высокий, темноволосый, твоих лет будет. Достал из сумки две картины, да еще лошадиную фигурку выпростал. Блестела, как золотая!
– Автор полотен известен?
– Чего? – выпучил зеленоватые глаза дворник.
– Кто рисовал картины? Что за художник?
– А, ты вон о чем!.. Да, да, Краснов называл его фамилию? Дай Бог памяти!.. В прошлом веке жил…
– Тропинин? Боровиковский? Кипренский?
– Вот-вот, Кипренский!
– Ну, и что со сделкой? Cостоялась?
– Не могу знать, Краснов выставил меня из квартиры, дескать, разговор у них серьезный… Потом они вместе вышли на улицу и наладились куда-то… А не откушать ли нам, Данила, еще самогончику?
Мы снова выпили и закусили черствым хлебом.
– Постоялец-то ходит куда-нибудь? – спросил я между делом.
– Да на базар разок сходил, в баньке попарился, на телеграф заглянул… Вчера вечером пошел я отбить дочери телеграмму, она у меня замужем в Усмани, ну, и он там оказался… Сейчас постоялец у себя. Пойдешь?
Я покачал головой. Не торопись, Данила. Ходить к Краснову пока не резон, не время!
– Передумал я, дядя Лаврентий. Повременю с продажей картины.
– Дело твое… А ты мне понравился, парень, заходи, ежели что.
Я пожал руку дворнику, вышел наружу и еще раз взглянул на окна постояльца. Затем поймал извозчика и поехал прямиком к телеграфу. В кабинете начальника смены показал свое удостоверение. Седенький старичок в больших роговых очках засуетился, вспотел, зачем-то стал вытирать руки о жилетку, наконец, пришел в себя.
– Покажите мне телеграфистку, отправившую вчера вечером послание гражданина Краснова, – сухо потребовал я.
– Хорошо, хорошо, – выдохнул старик, хлопая глазами – Это можно. Идемте.
Он подвел меня к молоденькой девушке, о чем-то спорившей с клиентом. Толстый гражданин в очках и бабочке в горошек был нахрапистым, и уступать телеграфистке не собирался.
– Я буду жаловаться! – грозил он, пытаясь выглядеть солидно. – Вы у меня по струнке будете ходить! Распустились здесь! Никакого порядка? Подать сюда начальника смены! Немедленно!
– Гражданин, успокойтесь! – проговорил старичок, принимая осанистый вид. – Я начальник смены.
– А, вот вы где!.. Это форменное безобразие! Я прошу вашу подчиненную подсказать мне порядок оформления срочной телеграммы, а она мне грубить, недотепой обзывать. Я этого не потерплю, я в Комиссариат пожалуюсь!..
– Гражданин, – пытался унять клиента старый телеграфист. – Порядок оформления всех видов телеграмм на стенде над столом. Попрошу вас пройти туда!
– Да вы издеваетесь надо мной! Я уже два бланка загубил, разбираясь с вашими правилами! Нет, я этого так не оставлю!..
Мне до смерти надоел дешевый спектакль. Вынув удостоверение, я сунул его под нос разошедшемуся толстяку.
– Вы мешаете уголовному розыску проводить важное расследование!
Клиента как подменили. Он стащил с головы шляпу, заулыбался и, кланяясь, попятился от стойки. Усевшись за стол, он больше не произнес ни слова. Начальник смены с благодарностью посмотрел на меня и обратился к своей подчиненной:
– Люсенька, милочка, не к тебе ли вчера обратился гражданин…
– Краснов, – напомнил я. – Павел Федорович.
– Да, да, Краснов.
– Мой клиент, – пожала плечами девица, – а что?
Я сдвинул брови, чтобы выглядеть серьезнее. И старался дышать в сторону, чувствуя, что пары от принятого внутрь самогона просачиваются наружу.
– Как вы поняли, вас беспокоит Угро!.. Cкажите, куда была отправлена телеграмма?
– В Москву, до востребования.
– Текст телеграммы помните?
– Каждое слово, – заявила девушка c улыбкой. – Сама заядлая грибница!
– Не понял, причем здесь грибы?
– Вот что гражданин Краснов собственноручно написал на форменном бланке: «Поселился на Толстова, 9… Ходил по грибы… Набрал целое лукошко… Все белые!»
– И больше ничего?
– Все на этом.
– Хм-м… Спасибо! Если будет ответ на телеграмму, обязательно сообщить об этом факте в Угро.
– Всенепременно! – пообещал старичок.
Довольный собой, я пожелал работникам телеграфа трудовых успехов, поймал извозчика и поехал к Коммунальной площади. Но едва я добрался до нее и сошел с пролетки, как оказался в плотном захвате двух крепких парней в кожанках и галифе. Вот, черт! Какого хрена!
– Товарищ Нечаев? – предстал передо мной третий, высокий худощавый мужчина с седыми висками.
– Да, а что происходит?
– ЧК!
Мне показали удостоверение, на котором было отмечено: «предъявитель сего тов. Николаев Федор есть действительно помощник председателя Петродарской Уездной ЧК по борьбе с контр-рев., спекул. и прест.».
– Что у вас в руке? – Высокий чекист взял у меня холст и развернул его. – Так, так, картина!..
– Товарищ Николаев, это какая-то ошибка.
– Разберемся!
Меня толкнули в спину и повели к перекрестку Коммунальной площади и Базарной, а отнюдь не к зданию милиции.
– Куда вы меня ведете? – спросил я в недоумении.
– Не догадываетесь? – усмехнулся Николаев. – К вам домой!
Я шел, совершенно не понимая, почему мною заинтересовалась ЧК! С какой стати? Что я сделал такого, чтобы вот так, с руками за спиной, вышагивать по центру города?
Открыв свою дверь ключом, я вошел в комнату и сел на стул. Высокий чекист, встав передо мной, поставленным голосом произнес:
– Товарищ Нечаев, поступил сигнал, что вы прячете у себя часть похищенных художественных ценностей помещика Заградского. Вот мандат председателя УЧК на обыск!
Я мельком взглянул на бумагу и обхватил голову руками. Боже, что за чушь! Какие, к черту, ценности? Галимый театр абсурда!
– Приступайте! – подал команду своим спутникам суровый чекист.
Те разошлись в разные стороны с твердым настроем прошерстить все потаенные уголки. Но обыск кончился, едва начавшись. Один чекист вышел из небольшого чуланчика, держа в руках картину в золоченой раме, другой вытащил из-под кровати завернутую в бумагу статуэтку из слоновой кости!
– Этого здесь не было! – воскликнул я, вскочив со стула. – Картину и статуэтку мне подбросили!
Николаев усадил меня, достал из кармана наручники и защелкнул их на моих запястьях.
– Вы арестованы!
Глава 12
Меня привезли на Лебедянскую в здание ЧК, принадлежавшее ранее жене местного нотариуса Гусарова, и поместили за решетку, пообещав в скором времени доставить на допрос. Одиночная камера находилась на первом этаже здания в торце рядом с дежурной комнатой.
Когда обитая железом дверь с отверстием для наблюдения за мной закрылась, я рухнул на скрипучий табурет и с тоской посмотрел сквозь зарешеченное окно на кусочек голубого неба. Да-а, небо в клеточку, как это верно!.. Из угла несло парашей, в коридоре глухо звучали голоса, шарканье ног. Я вздохнул и перебрался на железную кровать, заправленную истертым суконным одеялом. Заложив руки за голову и глядя в серый потолок, стал думать о своей незавидной участи… Черт, как все не во время! Только вышел на след преступников, и на тебе – каталажка! Известно ли о моем аресте в Угро?.. Вряд ли. Товарищ Светловский уже начал бы действовать. Верю, он не усомнится в моей невиновности!
В хороводе мыслей одна была преобладающей: меня жестко подставили! Кто-то среди дня проник в мою комнату, разложил по углам улики и связался с ЧК. Если окажется, что картина со статуэткой, в самом деле, из списка вещей Заградского, то сделали это похитители! Кто же они? Нет сомнений, к Нелидовскому приходил один из них! Вот ворочают, черти!..
Мысли теснили голову, ранили душу, изводили сознание. Устав от думок, я окинул взглядом холодные стены и вспомнил кое-какие факты, касавшиеся коллежского секретаря Гусарова, его родителей, их городской усадьбы. Отец нотариуса в начале XIX века служил канцеляристом нижнего земского суда, мать происходила из рода дворян Гореловых. В 1850-х годах титулярная советница сдавала свой каменный дом под постой уездного казначейства, а сама с семьей проживала во флигеле. В 1870-х годах дом и флигель со службами Гусаровых оценивались для взимания налога в 1000 рублей. В 1916 году строения принадлежали жене нотариуса и оценивались в 1200 рублей, в 1918 году – в 20000 рублей.
Затем мне на глаза попалась старая газета, лежавшая на полу. Я поднял ее и стал, не торопясь, просматривать. В ней были напечатаны разные статьи, требования, объявления. Так, я вычитал, что в начале 1918 года в Петродарском Совдепе было образовано двенадцать отделов, во главе с комиссарами. При комиссариате внутренних дел для поддержания правопорядка был создан отдел охраны. В нем насчитывалось двадцать два сотрудника и восемьдесят пять красноармейцев, в том числе подотдел уголовного розыска. К охране порядка привлекались и солдаты запасного 191-го полка, расквартированного в северном районе города. С мая месяца в уезде начала действовать чрезвычайная комиссия, председателем которой был утвержден Н. Попов.
Об этом человеке мне ранее приходилось читать. Впоследствии он повел себя не лучшим образом. Используя служебное положение, без зазрения совести грабил население, запросто присваивал конфискованные вещи, дошел до того, что угрожал разогнать Советы. Его постигла незавидная участь: он подвергся аресту и расстрелу!
В конце 1918 года отдел охраны при Петродарском исполкоме был переименован в уездную советскую милицию, в которую входила и уголовка.
Мое внимание привлекло постановление Уисполкома, объявившего регистрацию следующих лиц:
1 «Бывших помещиков и других земельных собственников, владевших участками не менее 25 десятин.
2 Бывших владельцев фабрик, заводов и других предприятий фабрично-заводского характера.
3Бывших владельцев ресторанов, гостиниц, трактиров и т. п. заведений.
4 Торговцев, имевших не менее 3 приказчиков.
5 Подрядчиков, державших артели не менее 10 человек.
6 Домовладельцев, дома которых были оценены в 1916 году для взимания налога не ниже 1500 рублей.
7 Бывших маклеров, комиссионеров и предпринимателей.
8 Лиц, живших на нетрудовые доходы, в том числе на доход с капитала.
9 Бывших жандармов и полицейских чинов, какую бы должность они не занимали, за исключением канцелярских служащих».
Всем этим лицам предписывалось в трехдневный срок со дня опубликования постановления явиться для регистрации в отдел Управления на Советскую, 18. За уклонение от нее и дачу ложных сведений или в чем-либо неточных, виновные привлекались к ответственности наравне с уличенными в госизмене и подлежали немедленному заключению под стражу!
Петродарский Уком по всеобщей трудовой повинности обязал всех частных лиц, проживавших в черте города и имевших лошадей, являться в определенные дни с подводами в Комхоз, здание бывшей городской управы на Усманской, «для работ по нарядам Утрудкома». Уклонившихся от исполнения «боевого приказа» ждала конфискация лошади с наложением денежного щтрафа.
Отдел распространения произведений печати предлагал всем советским организациям и гражданам обращаться по приобретению газет, журналов и прочей литературы в свою контору, располагавшуюся в доме Щелочилина на углу Воронежской и Усманской. До революции по этому адресу, насколько я знал, функционировал один из лучших книжных магазинов.
Правление Петродарского отдела губсоюза «правильной охоты и рыбной ловли» уведомляло членов-охотников городского отдела об облаве на волков в Романовском лесничестве. Акция проводилась на средства участников. Запись желающих принять участие в облаве производилась в правлении отдела: Подовражная ул., дом Никольской.
Какое разнообразие фактов! Уездный город молодой республики жил своими заботами, как мог, справлялся с трудностями, с надеждой смотрел в будущее.
Я вздохнул, повернулся на бок и стал думать о Лидии, о семье, оставшейся в далеком будущем. Как они там, мои близкие? Что думают о моем внезапном исчезновении?..
Послышался скрежет ключа в скважине. Я поднял голову: в камеру, отворив дверь, вошел знакомый мне высокий чекист и молодой красноармеец с винтовкой.
– Арестованный, руки за спину! – приказал Николаев. – Выходим!
Меня провели по коридору к двери, на которой висела табличка «Председатель ЧК». Мы вошли. Хозяин кабинета сидел за своим столом и что-то писал. На краю стола лежала небольшая картина в золоченой раме и стояла статуэтка нимфы из слоновой кости.
– Товарищ Яркин, арестованный Нечаев доставлен на допрос! – доложил Николаев.
Главный чекист уезда, подняв на меня голубые глаза, указал рукой на табурет. Я повиновался. Высокий чекист присел напротив, взял чистый лист подвинул себе чернильницу и вооружился ручкой.
– Товарищ Николаев, можете приступать! – сказал Яркин.
Чекист посмотрел на меня и задал первый вопрос:
– Вы служите в Угро?
– Да, – ответил я, – стажером.
– Вы признаете, что принимали участие в хищении ценностей из имения Заградского?
– Нет.
Чекист обмакнул перо в чернила и быстро стал черкать им по бумаге.
– Что за картина была в ваших руках?
– Мне ее дал товарищ Светловский.
– У вас на квартире найдены вещи из списка похищенного. Что вы намеревались с ними делать?
– Я их в глаза не видел. Еще раз говорю, что вещи эти мне подбросили?
– Кто сделал это, по-вашему?
– Мои недруги.
– А они у вас есть?
– На днях посреди ночи меня едва не прирезали в квартире!
Чекисты переглянулись.
– Из-за чего? – cпросил Николаев.
– Возможно, месть за то, что я отправил на тот свет Меченого.
– По-вашему, хищение совершили монастырские бандиты?
– Почему бы им не сделать этого?
– Хм-м… Музейный работник Иванов утверждает, что вы были в районе городского постоялого двора, когда к нему подъехал обоз с ценностями.
Вот, я сглупил! Зачем, ну, зачем обмолвился при музейщике, что видел обоз, когда ходил к Кузовлеву?! Бестолочь!.. А дворянина приплетать к этому нельзя! Затаскают чекисты старого сыщика, жизни невзвидет!
– Да, я был в том районе, – признал я. – Но к обозу не подходил.
– Что привело вас туда? – cпросил Яркин, закурив папиросу и разгоняя дым рукой.
– Ходил по наказу товарища Светловского к плотнику Кривенькову… Товарищ Яркин, знают ли о моем аресте в Угро?
– Знают. Только что звонил Светловский.
– Надеюсь, этот кошмар для меня скоро кончится.
Яркин выпустил клуб дыма, пожав плечами. Николаев продолжал задавать вопросы и писать на листке. Я взял в руки картину в золоченой раме. На ней в красочной манере на фоне осеннего леса был изображен охотник с легавой собакой. В левом ее углу я разобрал надпись: «Н. Сверчков». Не раз в своем прошлом – пардон, будущем! – любовался картинами этого замечательного русского художника-анималиста, талантливого мастера жанровых сцен. Лошади и собаки у него получались как живые, охотничьи зарисовки неизменно радовали глаз. Но в коллекции Заградского были картины гораздо ценнее, скажем, кисти какого-нибудь «малого» голландца, вроде Питера де Хоха, или нашего Тропинина. И нимфа из слоновой кости не шла ни в какое сравнение с золотыми статуэтками! Мои недруги, решив сдать меня чекистам, явно пожадничали.
Внезапно дверь отворилась, и в кабинет вошел Светловский, а за ним – кто бы мог подумать? – Лидия! Она, улыбнувшись мне, осталась стоять у притолоки, мой же непосредственный начальник, пожав руки чекистам, хлопнул меня по плечу.
– Не переживай, Данила, все образуется! Бывают всякие недоразумения, не без этого. Да, Яков Федорыч?
Яркин неопределенно повел бровями. Светловский продолжал: