Пришлось быстро возвращать равновесие и чуть ли не силой заставлять себя работать дальше; но мысли то и дело сбивались на детали новой воображаемой фотографии.
В такие утра… то есть, в любое утро – они мало чем отличались по насыщенности – Джим почти жалел, что так и не начал курить.
Предлагал же кто-то… в университете… кто-то…
Лицо плясало в памяти грязным пятном, мешаниной звуков и красок.
Вот кури он – мог бы устроить себе перекур. Ну, хотя бы сейчас, между подпольщиком с вывихом и подпольщиком с обескровом. Или перед – между вывихом и лёгким сотрясением. Но нет же, здоровый образ жизни…
И о чём я думаю? – Джим устало (ужас, утро, а уже сил нет) отрицательно помотал головой. Сам для себя. – Ломка, постоянные мысли о перекурах, да ещё и в такой суматохе. Было бы только хуже.
– Пришёл в себя, док… – Марго приподняла голову подпольщика. Глаза действительно были приоткрыты.
– Три пилюли и помоги дойти до комнаты.
– Но, док, всего три…
– Давно не было пополнения. А у меня… – кинул взгляд на дверь. Заносили ещё одного. – У меня новый пациент.
Занесли, положили на диван; один из принёсших хотел было прикрыть дверь, но её толкнули снаружи. Джек остановился на пороге, слегка ошалело оглядел собравшихся, нашёл взглядом брата.
Несколько секунд боролся с собой.
– Прощу прощения… – выпалил, запнулся, договорил уже тихо, – за вчерашнее. Я… был неправ.
– Губы синие. Обескров. – Джим отмахнулся от кого-то из своих «помощников», старающихся обратить его внимание на себя, и потёр виски. Открыл сумку, – пилюль мало… у кого есть кроветворное? Дж.. Джек… – Кажется, он только что заметил брата, – есть? Очень нужно… – добавил, почти извиняясь, в ответ на растерянное лицо подпольщика, – да и он из твоих.
– Я… нет. То есть… Нету.
– Ни у кого нету… – Джим выпустил сумку и опустился в кресло. – Тогда ждём. Ребята, перерыв! – захлопал в ладоши, чтобы привлечь внимание. – Кто-нибудь сходите за чаем, четыре ложки сахара. Пока не очнётся сам, помочь не сможем. У тебя что-то случилось? – снова к Джеку. – Закери плохо?
– Нет… – Второй раз было куда сложнее… не развернуться и не уйти, промолчав. – Извини за… за вчера.
Джим замолчал. Почти на минуту. Сначала обеспокоенно смотрел на брата, будто силясь что-то разглядеть, потом вздохнул с облегчением.
– Да я… чёрт, ну и перепугал ты меня… – последователь поднялся с кресла под внимательными взглядами собравшихся и крепко обнял Джека, – чтоб ты, и извинился… Не знал, что думать.
Джек промолчал. Убрал руки брата и ушёл, старательно рассматривая пол.
Джим улыбался.
Арсений уже дорисовывал чернильный лес, когда пришла Дженни. Явно намеревалась отчитать за то, что он пропустил завтрак, но не успела, увидела рисунок.
– Арсень…
Он поднялся с табуретки, торопливо опуская завёрнутые рукава толстовки.
– Э-э…. народная живопись, – выдал после небольшой паузы. Девушка поднялась на площадку, остановилась в двух шагах. Даже потрогала высохший рисунок.
– Это ты нарисовал?
– Ну да.
Дженни обернулась к нему. Вид у неё был ошарашенный.
– Так… Боже мой, я не думала…
– Да нет, это…
– Нет, правда… Этот лес… Сморишь, и кажется… как будто он приснился, – девушка слегка отрешённо снова протянула руку, коснулась дерева на переднем плане, плавно провела пальцем вниз по стволу. – Давным-давно, после прочитанной на ночь сказки… Очень красиво.
Дженни, наконец, оторвалась от созерцания, улыбнулась.
– А ты не нарисуешь мне что-нибудь на двери? Пожалуйста, Арсень, очень прошу! Это же целая картина!
– Ну ладно, – он слегка растерянно почесал затылок кисточкой, про себя радуясь, что за пропущенный завтрак всё-таки не влетело. – Только я не знаю, что.
– Что придумаешь! Пускай будет сюрприз!
Такой радостной Арсений её ещё не видел. Дженни просто светилась.
– Тогда я набросаю эскизы, выберешь сама.
– Здорово! – она несколько раз хлопнула в ладоши. – Спасибо тебе…
Он хотел сказать «не за что», но не успел – Дженни уже сбегала по лестнице.
Зато его словно иглой насквозь прошило – мыслью.
Они все сходят с лестницы по-разному. Вот бы каждого… фотографию. Со спины, с главной лестницы в прихожей. Кто оборачивается, кто торопится, кто сбегает или держится за перила, или там спрыгивает…
К полудню он принёс Дженни несколько набросков на выдранных из своего дневника листах. На первом было нечто цветочное (показалось, цветы ей точно должны понравиться). На втором – вьющиеся по балкам лозы хмеля, ещё на двух – варианты длинных арочных коридоров, уходящих перспективой вдаль (скорей для себя; на двери подобное должно было смотреться жутковато). На последнем – тяжелые еловые ветви в снегу, сквозь которые видно небольшую поляну.
Девушка долго перебирала листочки, потом отложила тот, который с хмелем.
– Он такой летний. Смотришь и чувствуешь, как пахнет хмель. Пряный, под солнцем…
– Только из того, чем рисовать, одни чернила есть, – напомнил Арсений. – Так что летний может и не получиться.
– Зато мы будем знать, что он летний! – уверенно возразила Дженни. – Это же главное.
После обеда «рисовальный инвентарь» перекочевал к двери её комнаты вместе с табуретом. Неся табуретку, Арсений тихо ругался сквозь зубы. Воспалившиеся порезы сильно болели. А через час рисования даже кисточку сделалось тяжело держать. Работая, он боялся закатывать рукава – а ну как Дженни решит его проведать и увидит новые бинты; потом работа увлекла настолько, что он об этом и думать забыл. Вообще стянул толстовку, кинув рядом на пол. Из хаоса чернильных пятен разной степени густоты на двери постепенно возникали листья и шишки хмеля.
– А ты знаешь, что занимаешься почти что порчей чужого имущества? – довольно промурлыкали сверху.
Арсений не удивился. Почему-то со дня на день ждал, что грозное особнячное божество удостоит его разговором, и вот…
– А ты, кажется, починил динамики? – ответил вопросом на вопрос, оттеняя нижний с краю лист хмеля. И добавил уже тише, улыбнувшись про себя: – Акустика прекрасна…*
– Я бесконечно рад встретить такого ценителя… акустики. Прекрасной. – Кукловод еле слышно хмыкнул, – и да, динамики теперь работают куда лучше. Почти не искажают звуков. К примеру, если я надумаю петь, ты сразу услышишь, фальшивлю я или нет.
– Да, это крайне важно. Если с утра кто-то фальшиво поёт при мне, можно считать, что весь день не задался, – Арсений поставил несколько густых тёмных пятен под кипой листьев, губкой стёр потёки и слегка откинулся на табурете, оценить.
– Что ж, буду знать, как будить тебя для ночных поручений. Возможно, для таких целей мне даже стоит заменить динамик в твоей комнате на старый? Уверяю, эффект получится потрясающий.
– Неплохая мысль... Не одному же Джеку будить меня по ночам, так никаких вёдер с водой не напасёшься.
Работа дошла до мелких деталей – прожилок листьев, вьющихся усиков и шишек; хмель обретал свой законченный облик, требуя пристального внимания, оттого последняя фраза получилось слегка невнятной.
– Боюсь, если я буду будить тебя подобным образом, это негативно скажется на моей… репутации. – По ту сторону починенных динамиков что-то бумажно зашуршало.
– Да, если все просто будут знать, что ты плохо поёшь и делаешь это исключительно по ночам через динамики моей комнаты, это ни в коей мере не повлияет на твою… – Арсений закусил губу – тонкий-тонкий штрих самым кончиком кисти, тяжело ещё и оттого, что кисть широкая, мягкая, так и норовящая поставить крупную кляксу; кисть вывела линию в быстром движении, и «художник» получил возможность расслабиться и договорить, – грозную репутацию.
– Зато сколько чести, – парировал Кукловод, – обзаведёшься кучей фанатов из фан-фракции меня… Та же Алиса. Джима, правда, не обещаю, не тот характер.
– Ну, тогда мне точно не грозит уснуть ночью. Они толпой будут дежурить под моей дверью в ожидании очередного концерта… Может, мне начать петь в ответ в этом случае?..
– Разве что так же фальшиво.
Динамики отключились. Не так громко, как раньше, но характерный звук всё же был слышен.
Арсений покосился на камеру.
– Что-то будет, – сказал себе под нос. Забывшись, стукнул по щеке не рукоятью кисточки, а пропитанной чернилами опушью. Поморщился, но пятно оттирать не стал. Пусть Дженни потом накинет в своём воображении баллов его трудолюбию – глядишь, порция на ужине достанется побольше.
Едва у Джима выдалась свободная минутка к вечеру – хотел забежать в библиотеку, поискать медицинских журналов, как его снова побеспокоили. Джек, мрачнее грозовой тучи, «обрадовал» его новым больным.
– Арсень свалился.
– Чего? – Фразу брат пробубнил куда-то в пол, поэтому Джим ничего не понял.
– Сам не знаю, – отмахнулся тот, – пришёл на кухню, ужинать, а Дженни говорит, Арсень приходил, бледный, как кентервильское привидение, шатался. Ну она его и отправила.
– И не накормила? – брови дока поползли вверх, почти не советуясь с сознанием.
– Сказала тебе утащить ему ужин. У неё сейчас завал. Сам понимаешь.
– Понимаю…
Арсень действительно походил на привидение. Насчёт кентервильского Джим не был уверен, не хватало кандалов и рваного савана, но синева лица вполне соответствовала. Бедолага даже не расправил кровать – так упал, поверх одеяла и в одежде.
Док присел на краешек. Закатал рукав толстовки.
– Э-э-э? – «больной» приоткрыл глаза.
– Это я, я, – успокоил док, – я осмотрю тебя, и всё.
– Валяй… – Арсень снова закрыл глаза.
– Ты перетрудился, – тёплые пальцы Джима пробежались вверх по его ладони, к запястью. Огладили и вернулись обратно.
– Ну и…
– Больно? – Большим пальцем слегка надавил на самый воспалённый рубец.
– Терпимо.
Джим кивнул и продолжил поглаживать рубцы. Надавливал бережно, но без лишней осторожности. Едва переходил тонкую грань между просто ощутимым и болезненным – пальцы тут же ослабляли нажим и скользили дальше. Чуть приоткрыв веки, Арсений скосил глаза на скользящие по его запястью руки. Наблюдал за их движениями некоторое время; невольно подумал, на что ещё способны пальцы с такой чувствительностью, но мысль оборвал голос дока:
– Нужна диета и отдых. С первым попрошу Дженни, будет тебя кормить чем-нибудь… с мясом. Этот ужин явно не подойдёт. Арсень, ты сможешь не напрягаться хотя бы… пару-тройку дней? Только честно?
– Хотел бы я сказать «да», – Арсений вздохнул, уставившись в потолок. Так хотя бы не тянуло смотреть за движениями тёплых пальцев. – Я пообещаю досчитывать до десяти каждый раз, как потянет схватиться за дверную ручку. Вдруг во время счёта сумею передумать.
– Прямая дорога в Подполье, – Джим улыбнулся и взялся за вторую руку. Тут рубцы были в ещё более удручающем состоянии. – Боюсь, мне придётся попросить тебя досчитывать до двадцати. Хотя бы первый день.
Смотреть в потолок помогло недолго – начинало работать воображение.
– Попробую, – пообещал невнятно. – Не очень-то хочется доставлять тебе лишние проблемы.
– Спасибо. Сейчас я обработаю и забинтую раны. Оставлю тебе спирт и мазь, остальное – сам.
Джим осторожно отпустил пораненную руку Арсеня и потянулся к своей медсумке. Достал спирт, вату. Подумал, убрал спирт и достал бутылёк с простой водой. Намочив вату, принялся промакивать ей намертво присохшие к ранам бинты.
– Арсень… я могу лезть не в своё дело, и если ты не пожелаешь говорить, я больше не буду спрашивать. – Вата с грехом пополам размачивала окровавленные тряпки, зацепляясь волокнами, – но мне… важно. Я очень хочу помочь Кукловоду, а он ещё ни с кем так не говорил, как с тобой.
– Для меня новость… – Арсений откинул голову на подушку. Теперь надо было думать над ответом, и это отвлекало. – Чем таким я от вас могу отличаться?
– Я не знаю. Да это не особо имеет значение, на самом деле. Имеет значение, что он тебя выбрал среди других и разговаривает. Ты прости, я краем уха услышал вас сегодня. Старался не слушать, но… – рука с ватой остановилась на секунду. Потом продолжила свой путь. Вторая рука, сухая и тёплая, перехватила запястье чуть повыше порезов. – В общем, хочу спросить.
Арсений окинул его внимательным взглядом из-под полуопущенных век.
– Спрашивай, конечно.
– Содержание вашего разговора – ваше дело, я даже не лезу. С меня хватило ваших томных обещаний насчёт взаимных рулад, – док тепло улыбнулся, – но, возможно, тебе и самому будет интересно сформулировать. Что ты думаешь о нём?
Арсений жестом попросил позволения сесть. Уселся со скрещенными ногами, подбив под спину подушку. Наваждение отступило окончательно.
– Я думаю, что играю с огнём. То, что ты назвал томным мурлыканьем, в будущем выльется мне в нехилые проблемы. Он… – запнулся, подбирая слова – затылком настойчиво ощущался внимательный глаз камеры, – вряд ли…– снова пауза, – позволит себе оставить сам факт таких разговоров… – встретил взгляд Джима и договорил даже с некоторым облегчением, – без соответствующей реакции.
Джим тряхнул волосами и снова забрал руку. Задумчиво провёл пальцем по кромке влажного бинта.
– Думаю, ты прав… Я сейчас буду убирать бинты, приготовься. – Он начал осторожно отделять слои, – и всё же, он говорит с тобой. Хотел бы я… Возможно, я попросту неинтересный собеседник. А как ты сам? Тебе нравится с ним разговаривать?
Арсений негромко рассмеялся.
– О да, – покачал головой, правда, тут же зашипел – на каком-то участке бинт никак не желал расставаться с его рукой. – Редко где встретишь такую… иронию.
И редко кого так захочешь нарисовать.
– Извини, – Джим размочил участок получше. – А насчёт иронии… Ты ещё и первый, с кем он говорит так.
Грязные бинты легли на пол растрёпанной кучкой. Джим потянулся за спиртом.
– Обработаешь сам? Самому обычно легче.
– Справлюсь, – Арсений кивнул. – Не при смерти же, в самом деле.
– А забинтую я сам. Тут самому нисколько не легче. – Переадресовав спирт, док принялся распечатывать герметичную упаковку. – Выпросить стерильные бинты – целая проблема, их мало, но у тебя уж больно случай запущенный. Ты же… не Джек, почему не пришёл?
– Не скажу точно. – Пришлось смотреть на свои руки – обработка ран требовала внимания. Спирт щипал, но терпеть было не так уж и сложно, особенно после тех же лезвий на дверных ручках. – Наверно… потому что видел, как вы выкладываетесь. Ты, Дженни… Не очень-то хотелось лезть со своими пустяками, когда у вас и так работы по горло. – Пройдясь по всем рубцам, Арсений отбросил замаранную сукровицей вату к бинтам. Поднял голову, улыбаясь, – а скажи, док, здесь все так быстро начинают откровенничать друг с другом, или это я такой странный?
– Когда человек попадает сюда, ему вообще не до откровений, – Джим приподнял его запястья поближе к свету, чтобы лучше осмотреть раны. – Зачастую новенькие настолько замыкаются в себе, в своих проблемах и несчастьях, что не обращают внимания на других. Привлечь их к общему делу – целая проблема. Вот и суди, странный ты или нет.
Док открыл тюбик, смазал пальцем выступившую мазь и начал распределять её по рубцам.
– Ты и правда немного странный, – палец, еле касаясь, наносил мазь жирными мазками, – освоился почти сразу, заботишься о других. Или ты думал, что все люди такие?
– Ну, в таком случае тебе тоже странности не занимать.
– Я работал в маленьком провинциальном городке. Врачи в подобных местах отличаются тем, что действительно заботятся о людях, а не о карьере. Ну… потому и не пошёл по повышению в более крупную больницу. – Джим задумчиво улыбнулся куда-то в себя.
На раны лёг первый слой бинта.
– Приоритет карьеры в целом не предполагает человеколюбия, – Арсений наблюдал, как обороты бинта покрывают его царапины, потом перевёл взгляд на доктора. – Но можно посмотреть и с другой стороны: в конце концов, в этом особняке должность главврача у тебя никто не оспорит – и без всякого карабканья по служебной лестнице.
– Если бы это предполагало большую зарплату и малую загруженность… – Джим от души расхохотался. Потом слегка похлопал его по забинтованному запястью, – хорошо легло. Я завтра приду тебя проведать… думаю, с утра. У Дженни вряд ли будет время принести тебе завтрак, а я хоть отдохну… перед тяжёлым главврачебным днём.